К 160-летию освобождения крестьян от крепостной зависимости
Заметки потомственного почетного гражданина г. Кашина Иоасафа Яковлевича Кункина (1834–1908)
В ожидании перемен
В народе не было никакого разговору о скором уничтожении крепостного права. Некоторые, а может быть, и большинство помещиков, втихомолку знали или предполагали и ожидали перемену в отношениях между помещиками и крестьянами. <…>
Меньшинство, предпочтительно молодежь, говорили: «Насилие отжило свое время, крепостное право должно уничтожиться и крепостные получить свободу». Большинство, в особенности старики, говорили: «Если дадут волю мужикам, в народе повиновения не будет, разовьется страшная лень, затем бедность и воровство, хлеба будут сеять мало, не то что за границу отпускать, но при воле и себе мало будет. Не будут на помещиков работать, через это помещичьего хлеба не будет, а доселе он <…> продавался для отпуска за границу».
Это не оправдалось с уничтожением крепостного права. В настоящее время (1901 г.) хлеба, а в особенности льна, сеют много более лучше, при лучшей обработке урожаи получаются обильны.
Объявление Манифеста о воле
Около 25 февраля 1861 г., во вторник, на первой неделе Великого поста, я приехал в Корчеву по делу в земский суд для получения свидетельств на построение лодки-тихвинки <…>
В этот же день вечером мой служащий Григорий Петров входит ко мне в комнату с сияющим веселым лицом и говорит: «Асаф Яковлич, Манифест о воле получен». – «Где?» – «В таком-то трактире». Услышавши такую животрепещущую новость, немедленно одевшись, иду в тот трактир прочитать Манифест. В трактире народу очень много, все столы заняты. Пристроившись к чужому столику, спросил чаю, при этом слуге в руку дал монету, чтобы принес [Манифест] для прочтения. Через порядочное время ожидания с неописуемой радостью и сильным интересом прочитал печатный экземпляр Манифеста. В Корчеву он был привезен из Завидовской станции, находящейся в Московской губернии, потому что в Московской губернии развезли на один день ранее, чем в Тверской губернии.
***
На другой день приезда, то есть в среду, утром пришедши по своему делу в земской суд [обнаружил, что] кроме дежурного заседателя там никого нет. Спрашиваю, где же чиновники? Говорит, не то что наши, но даже из уездного суда, казначейства и магистрата все чиновники уехали в уезд, чтобы в один день во всем уезде раздать Манифест. И сам исправник тоже едет в уезд.
Раздавали Манифест со всеми приложениями. Один экземпляр – в помещичью усадьбу помещику, другой экземпляр – деревенскому старосте для крестьян. Дежурный заседатель обещал мне дать на ночь для прочтения оставленный для земского суда экземпляр Манифеста со всеми приложениями, напечатанными не менее чем на двух десятках [листов] писчей бумаги обыкновенного формата. Получивши вечером Манифест и все приложения, с напряженным интересом и вниманием [мною] было в течение ночи прочитано и кончено не ранее четырех часов утра. Даже положение подворное, хотя и не относящееся к нашей местности, и то было прочитано.
***
Во время проезда из Корчевы до Кашина ехавший со мной служащий Григорий Петров, из крепостных крестьян [села Постельниково, Калязинского уезда], очень сдержанного и терпеливого характера, после встречи с ехавшей молодой барышней, по-видимому, дворянки, сказал мне: «Теперь отошла их воля, полно мы натерпелись». Впоследствии от него же несколько раз приходилось слышать: «Будучи оброчным, я от своих господ худого не видал, кроме обиды, когда сестру увезли и выдали в замужество во Владимирской губернии».
***
На первой неделе Великого поста в воскресенье приехал в деревню Романово Корчевского уезда. Остановившись, покормил лошадь на постоялом дворе у крестьянина Петра, которого в это время не было дома. Через несколько времени хозяин дома Петр приходит, чисто по-крестьянски одетый и опоясанный цветным кушаком. Только что он переступил порог в избу, его жена спрашивает: «Почто в церковь наряжали?» Он ответил: «Барским волю дали, а нас молиться нарядили»… То есть были десятским оповещены, что равносильно приказу, идти в церковь, быть при чтении Манифеста. В это воскресенье в их селе Ченцах в церкви читался Манифест об освобождении помещичьих крестьян.
***
Государем императором Манифест подписан 19 февраля 1861 г. Этот день приходился, помнится, во вторник на Масленице, а объявили всенародно на первой неделе поста. [Впоследствии] объясняли тем, [что] на Масленице время разгульное и при обильной выпивке вина можно было ожидать нежелательных осложнений от безобразий, а еще больше от буйства, и поэтому объявление Манифеста отложено было до первой недели Великого поста, когда народ трезвее и настроение имеет молитвенное.
***
Когда в село Кашинское Устье Калязинского уезда в имение Карабанова был привезен и передан крестьянам Манифест о воле, они для прочтения наняли дьячка за рубль серебром, он им за эту плату при собрании всего мира читал Манифест и все приложения к нему. Даже у хорошего помещика Карабанова и то крестьяне были безграмотны.
***
Когда получен был Манифест, Павел Александрович Кисловской собрал своих крестьян и будто бы им сказал: «Спасибо. Вы много поработали на нас, теперь до окончания всего дела поработайте честно еще два года и еще спасибо вам». [Л.А.] Дорошкевич, собравши своих крестьян, сказал им: «Вы получили волю, но знайте, что два года вы должны мне по-прежнему во всем повиноваться». (Слышал все оное от Петра Михайловича Ярославцева).
В настоящее время, через 40 лет, Кисловского потомство живет в своей усадьбе и владеет ею, и все их жалеют и уважают. Дорошкевича имение распродано, потомство всюду разбросано, большинство из них без всяких средств к жизни.
Отвод наделов и деятельность посредников
Первые мировые посредники были самые лучшие люди во всем [Кашинском] уезде, а именно: Павел Александрович Кисловской, Петр Николаевич Головин, Владимир Николаевич Змиев и впоследствии Ростислав Иванович Турчанинов. Благодаря им реформа проведена спокойно, без крупных недоразумений, по возможности безобидно для крестьян и при возможном облегчении для помещиков, кроме двух нижеследующих столкновений, имевших печальные последствия.
***
Лихачевское имение [Григория Васильевича и Ивана Васильевича Лихачевых в селе Дьякове] по составу очень большое, по бывшей барщине очень тяжелое, а по благосостоянию крестьян бедное. Управлял всем имением безгранично бурмистр, или как он величал себя, управляющий, крепостной крестьянин господ Лихачевых из деревни Погорелки Мышкинского уезда Кирилл Афанасьевич, страшный драчун. При крепостном праве во всей вотчине редко кто оставался небитый. При составлении уставных грамот возникло недоразумение между ним и крестьянами по определению оброчные или сдельные – барщинные крестьяне, которые платили оброк и ходили на барщину именно в том, что крестьяне называли «на поганом оброке». Сверх этого были недоразумения в барщинской работе. Управляющий смотрел на крестьян, как на крепостных, а крестьяне считали себя временно обязанными.
Не знаю, насколько крупны были недоразумения, но только вследствие волнения и неповиновения крестьян, а может быть, и для устрашения других, чтобы крестьяне были сговорчивее и покладистее, вытребован был из Калязина драгунского малороссийского полка эскадрон солдат. Перед приходом эскадрона крестьяне Лихачевской вотчины скудное свое имение и хлеб ночью развезли по чужим деревням. Пришедший эскадрон крестьяне встретили стоя на коленях, а к начальнику оного обратились со следующими словами: «Мы доведены до нищеты, нам нечего есть, большая часть нас кормится, собирая хлеб по миру. Христа ради, прикажите осмотреть, что у нас есть и что мы имеем». Все это поразило начальника эскадрона, по-видимому, человека доброго и сдержанного.
Наказывали или нет крестьян, не знаю, но эскадрон не более недели квартировал в лихаческих деревнях и ушел обратно в Калязин. Начальник эскадрона, убедившись в бедности крестьян, по их словам, будто бы сказал Кирилле Афанасьевичу: «Ты сам крестьянин и тебя первого следовало бы наказать». После ухода драгунов Кирилл Афанасьевич сделался тише, смирнее и покладистее, а после уничтожения крепостного права Кирилл Афанасьевич до конца жизни управлял имением Лихачева, но не с прежней энергией, постоянно жаловался на страшную скуку. По словам знавших его, из-за уничтожения крепостного права он на 10 лет раньше умер. <…>
***
При составлении уставных грамот помещики старались поменьше дать земли в надел, иметь побольше при усадьбе и остающейся за наделом землей округлить свою усадьбу. Крестьяне желали взять земли побольше и поудобнее для них. Где отдавалась без отрезок вся земля в надел крестьянам, которой они владели при крепостном праве, там легко дело улаживалось, а где предстояли отрезки или обмены по случаю чересполосности помещичьего и крестьянского владения или еще плоше, где помещик желал удержать чересполосицу, а также где навязывалась крестьянам земля в пустошах, находящихся за чужими землями, там труднее достигалось соглашение. В таких случаях посредникам нередко приходилось по нескольку раз приезжать на место отвода надела для точного уяснения законных и справедливых желаний обеих сторон и всю землю обходить пешком.
***
<…> При легком небольшом оброке, хороших нестеснительных порядках, при защите княжеским имением от всяких начальнических и помещических притеснений крестьянам в Медведицком имении при крепостном праве жилось легко и хорошо. В первое время по освобождении некоторых из них, говорили «за господами нам легче жилось».
***
При крепостном праве земли, купленные помещичьими крестьянами на свои деньги, в силу закона по купчим крепостям числились за помещиками. В некоторых имениях Кашинского уезда такие земли были. Многие помещики при уничтожении крепостного права поступили высокочестно, без хлопот добровольно или с маленькими хлопотами, но по добрым советам мировых посредников выдали продажные записи и тем возвратили землю в собственность крестьян, фактических владельцев оных земель.
Кроме княгини Трубецкой, которой принадлежало село Кесово с деревнями. Она долгое время вела судебное дело со своими бывшими крепостными крестьянами о купленных ими землях при крепостном праве. Чем оное дело кончилось, не знаю, но только малограмотным и неразвитым трудно было административно-судебным порядком судиться, хотя бы и в справедливом деле, с развитым, образованным, высокостоящим противником, к тому же имевшим крупные связи в верхах (кого-то из князей Долгоруковых).
***
Дворовые люди, бывши помещиками оторваны от земли и семьи, <…> в силу нахождения при господах стояли относительно крестьян в каком-то бестолковом привилегированном положении. С уничтожением крепостного права дворовые не получили надела и какой-либо домашней оседлости и поэтому очутились бездомными бобылями, старики по большей части нищими, а молодые, особенно женщины, не имеющими, куда голову приложить. Им дана была полная свобода избирать род жизни и кормиться личным трудом. Некоторые из дворовых устремились при деревнях, например, в Башвине, строить избушки на бобыльском положении. Некоторые остались в услужении до своей смерти у своих господ, как бы срослись с их домами. А большая часть разошлись на все четыре стороны, как говорит народная поговорка, «пошли, куда глаза глядят».
***
В сельце Шубине [Корчевского уезда] у Голенищева-Кутузова барщина была три дня в неделю на помещика и три дня крестьяне работали на себя. Большинство крестьян занималось плотничным мастерством, и многие помещиком были обучены делать лукошки, лопаты, беркушки (корзинки – Ред.), кадушки и вообще всякие поделки из леса, необходимые в городском и крестьянском хозяйстве. Крестьянам дозволялось на все вышеописанные поделки рубить господский лес и изделия из оного продавать в свою крестьянскую пользу, только запрещалось лес продавать бревнами и дровами.
Помещик заставлял своих крепостных крестьян строить каменные дома. В некоторых деревнях при крепостном праве было построено более половины каменных крестьянских домов. Все они строились по одному плану в три окна. Для постройки оных крестьянину необходимо было купить известки и заплатить мастерам за постройку дома, потому что кирпича 30 тыс. привезут с господского кирпичного завода бесплатно, за известкой в Калязин съездят в счет барщинских денег, лес, потребный для постройки, дозволялось рубить в господском лесу, сколько необходимо. (После воли многие жалели, что не слушались строить даровые каменные дома.)
Крестьяне жили хорошо, вольготно и богато, многие имели порядочные деньги, которые хранили в земле, только жаловались на многосемейность, семейные разделы трудно разрешали, даже некоторые двоюродные в одних общих семьях жили.
Усадьба господская прекрасно, роскошно и удобно была устроена, великолепный был молочный рогатый скот, помесь тирольского и холмогорского. Все это я видел лично вскоре после воли, именно в июле 1861 г. <…>
***
Около 1870 г. слышал от крестьянина, жившего в оной деревне [дер. Ульянцево близ с. Бобова Кашинского уезда], переселенного в деревню Сывороткино Кашинского уезда: «В Ульянцеве мы жили очень справно и платили господину оброк. В одно время приезжает помещик (фамилии не упомню), призывает нас к себе и говорит: «Ежели вы соберете и заплатите мне столько-то денег, то я отпущу вас на волю». Мы обрадовались, продали из своего имения все, что только возможно было продать, недостающие деньжонки призаняли у добрых людей, которые нам дали взаймы. Отнесли к барину все назначенные деньги, и что же, вместо отпуска на волю, он продал землю, на которой мы жили, экономическим крестьянам деревни Коченово, а нас самих продал помещику Балкашину, по приказанию которого мы должны были переезжать и поселиться в его деревне Сывороткине. И натерпелись мы страшной нужды, бедности, побоев и тяжелой безалаберной барщины при переселении. И в остальное время житья в Сывороткине до воли много нами пролито слез».
***
Рассказ старушки из моей усадьбы Бежецкого уезда: «У нас, батюшка, тяжелая была барщина. В рабочую пору поголовно всех наряжали на барскую работу, свой хлеб убирали и молотили по ночам, рожь мололи ручными жерновами, худо провеянную. Нас, женщин, жать ставили на урок, не припомню, по скольку женщин на десятину, и на каждой десятине непременно одна попадет беременная. Последнее время за нее из сожаления нам же приходилось работать, ибо беременная женщина не могла поспевать за нами.
На зиму давали только прясть, и ежели в котором дому две снохи были, из них ежели у которой нет грудного ребенка, то оную насилу посылали из оброку под Ростов по миру сбирать и принести на зиму барину (Гуляеву) оброку 10 руб. ассигнациями. А остающаяся женщина дома и имеющая грудного ребенка, должна была опрясти за себя и за ушедшую сбирать милостыню, то есть одна за двоих.
У меня ребят не было, я много ходила по миру, нигде лучше не было подаяния, [как] в Ростове и под Ростовом. Ходили мы артелью по три или по четыре женщины. Иногда нам говорили, что вы этакие молодые халды бродите по миру. [А мы говорим]: нужда заставляет, из оброку ходим. С собой возили гребни и мочки, выпросимся у кого-либо ночевать, ночь прядем лен и поем песни. Что теперь при свободе?! Не живут, а царствуют. Не нашим временам чета».
Эта старушка несколько лет жила у меня в кухарках и теперь живет у меня в усадьбе на моем содержании и ей отроду около девяти десятков лет. <…>
***
В Корчевском уезде в имении Голенищевых-Кутузовых сельце Шубине, на первых годах после воли в господскую контору при мне пришла старушка экономка из бывших крепостных дворовых, просила от управляющего сахару для приготовления ягодного варенья, при отказе чуть не плакала: «Скоро графиня приедет в имение, может спросить варенья, а у меня нет, что буду отвечать. На свои последние деньги куплю сахару, но приготовлю варенья». <…>
Много было примеров: получа волю, дворовые старики и старушки до смерти остались служить своим господам так же, как служили при крепостном праве. <…>
Публикуется впервые, с сокращениями.
Подготовлено к печати С.С. Носовым
Справка
Иоасаф Яковлевич Кункин(1834–1908) – потомственный почетный гражданин г. Кашина, купец первой гильдии. Окончил Кашинское уездное училище. Более 30 лет состоял почетным мировым судьей г. Кашина, являлся почетным членом благотворительных обществ, одним из основателей Городского добровольного пожарного общества и Городского общества взаимного страхования от огня.
В течение ряда лет был старостой Троицкой церкви в Кашине, членом Тверской губернской ученой архивной комиссии (ТУАК).
Заметки И.Я. Кункина об освобожденни крестьян от крепостной зависимости хранятся в Кашинском краеведческом музее. Фрагменты этих заметок публикуются впервые.