Рачинский и Макаренко – казалось бы, что общего? Богатый, свободный, образованный русский барин и бесправный советский учитель… Но это как посмотреть. На самом деле их педагогические труды – это разные части одной партитуры – симфонии с названием «Русская культура».
Каждый из них спасал педагогическую честь России, а значит, будущее своего народа – в свое время, в своих исторических условиях, в своих жизненных обстоятельствах. С.А. Рачинский обручил народную школу с Церковью в самом родниковом истоке российской государственности – в среде трудового крестьянства. Там это соединение дало эффект воздействия мощного антибиотика на зараженное проказой невежества, пьянства, сифилиса народное крестьянское житье-бытье [1].
Поселившись в небольшой комнатке в мезонине школьного здания (хотя родовой барский дом находился на расстоянии всего каких-нибудь 100 м), этот странный профессор, как монах в келье, день и ночь отдавался педагогическому служению и сопутствующим ему обязанностям. «За 10 лет (1889–1897) своего служения учителем народной школы С.А. Рачинский израсходовал на образование в своем Бельском уезде денег в 13 раз больше, чем земство, и в 32,2 раза больше, чем Министерство народного просвещения, то есть более 100 тыс. руб. из своих собственных средств», – отмечает вдумчивый исследователь наследия С.А. Рачинского ученый-педагог из Смоленска Михаил Ефимович Стеклов (ныне уже покойный).
Следует напомнить, что в эти годы укоренились настроения неверия в среде образованных людей России: верующий профессор был большой университетской редкостью, семинаристов сторонились, искали новую веру. Так, новаторское философско-религиозное общество, возглавляемое Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским, даже поделило Петербург на зоны влияния: свою – в округе Невского проспекта и принадлежащую «церковникам» – Старо-Невский проспект до лавры.
В это время европейски образованный человек Сергей Александрович Рачинский, друг известного ученого А. Гумбольдта, композиторов Ф. Листа и П.И. Чайковского, обеззараживал – повторюсь – от неверия и косности самый исток русского бытия – крестьянскую среду. Итог был ошеломительно весомым: его воспитанники – люди самых разных профессий – истинно верующие христиане: Евангелием была пронизана вся жизнь Татевской школы, церковное пение было страстью Рачинского, а значит, в этом преуспевали и его ученики, молитвы в течение дня, частые церковные службы, совместные походы по святым местам… Сотрудники школы, старшие ученики и сам С.А. Рачинский стали первыми членами созданного по его инициативе Всероссийского общества трезвости (это начинание было одобрено К.П. Победоносцевым – постоянным корреспондентом Рачинского – и всецело поддержано императором Александром III). Это движение всколыхнуло буквально всю Россию: учитель-подвижник получал мешки писем-исповедей от «протрезвевших» студентов университетов, гимназистов, учащихся духовных семинарий, от солдат и офицеров, от образованных людей и от едва владеющих пером простых обывателей, от многих неравнодушных граждан страны…

Школа С.А. Рачинского воспитывала прежде всего добрых христиан, сознательных хозяев своей земли, своей семьи, своей судьбы, умеющих умно трудиться и вести нравственный образ жизни.
А что же А.С. Макаренко? Казалось бы, он позволял себе несовместимые со всем вышеизложенным вещи: еженедельно выдавал пайку махорки своим воспитанникам (в первые годы существования колонии), много курил сам, в тесной компании своих молодых друзей учил пить вино (так, чтобы не терять самообладания). Монастырская церковь в Куряже стояла закрытой… Но он сам, как и С.А. Рачинский, был воспитан в лоне православной культуры: родительская семья была набожной и благочестивой, в юности Антон с удовольствием пел в церковном хоре. То же можно сказать и о вверенных ему судьбой беспризорниках: они родились до революции и взрастали на духовных «дрожжах» православия, в их сердцах до времени неподвижно дремал точный духовный камертон.
И на этой почве – в совершенно новых исторических обстоятельствах – Антон Семенович сумел оздоровить опять же самое больное в советском обществе тех лет – детей улицы, больных и душевно увечных сирот, бродяжек, мошенников. Он обратился к подручным ему и безупречным во все времена средству – к труду в поте лица. Прежде всего к труду на земле. Он был заповедан человеку от начала времен. На этой основе в его детских сообществах выстраивались отношения ответственности, взаимовыручки, взаимной требовательности, честности, дружбы, высокой порядочности. Все это в советской педагогической историографии будет названо отношениями коллективизма. Вспомним, как с первых дней перестройки это святое понятие было тут же заменено понятием «корпоративность», рожденным в среде кичливо-драчливых, беспощадных в отношениях друг с другом, полупьяных немецких буршей, их еще называли «коры», – студентов западных университетов.
Не то в колониях А.С. Макаренко. Сама система трудов на поле, в мастерских, разветвленное самоуправление, ответственное учение за школьной скамьей, спорт, художественная самодеятельность, самообслуживание – все это в кратчайшие сроки меняло увечную душу ребенка: выпрямляло, облагораживало, оздоравливало. Через месяц человека было не узнать – так он расцветал и хорошел. Воспитатели даже не давали себе труда читать сопровождавшие новичка пухлые папки с описанием его «подвигов» в преступном мире, чтобы не омрачать впечатление о пареньке – ведь он все равно быстро изменится к лучшему. Куряжане, вначале непримиримо враждебно встретившие колонистов, со временем убедились в их человеческой добротности, трудолюбии, завидных качествах характера, и браки между воспитанниками колонии и детьми местных жителей стали вполне возможным и даже желанным явлением.
Притом что производственно-производительный труд в развитой уже колонии приносил огромный доход (в мастерских колонисты делали фотоаппараты «ФЭД», а позже электросверла), Макаренко не допускал и тени прагматизма в педагогическом целеполагании. Вспомним его крылатый афоризм: «Я не фотоаппараты делаю, а людей». И результат был налицо. Марш до Харькова подтянутых, красивых, бодрых и дисциплинированных колонистов под звуки духового оркестра, в ладно сидящей, с иголочки форме – это выглядело круче, чем любое современное шоу с миллионным вложением. От ребят нельзя было отвести восхищенных глаз!

Антон Семенович Макаренко, как и Сергей Александрович Рачинский, был предан педагогическому делу всецело и безраздельно. Его усилия по формированию первичного коллектива и по налаживанию воспитательной системы были поистине титаническими, но и результат – ошеломляющим. Он уверенно заявлял, что педагогическое дело, обустроенное по его системе, – есть самое легкое и самое счастливое дело на свете! И это – о работе с травмированными, завшивленными, наглыми и вороватыми подростками… Как это возможно в принципе?!
Все получилось в том и другом случае потому, что оба педагога работали с глубинными бытийными основами жизнеустроения человека: духовностью, способностью трудиться, мыслить, восхищаться красотой природы и искусства, воспитывали волю, характер, готовность к подвигу. По сути, А.С. Макаренко провел развитие педагогической темы в симфонии русской культуры на других – данных ему временем и обстоятельствами – инструментах (духовых и ударных) и в более низком регистре, в то время как ученый и дворянин С.А. Рачинский вдохновенно исполнил высокую и чистую партию первой скрипки.
Ольга Белянова
Справка:
Ольга Алексеевна Белянова кандидат педагогических наук, доцент кафедры теории и истории педагогики РГПУ им. А.И. Герцена, Санкт-Петербург