К 205-летию начала Отечественной войны 1812 года. Мемуары и документы
Первое, что ощущаешь, начиная вдумчиво читать мемуары очевидцев событий, это тот ужас, который охватил все тогдашнее общество без всякого разбора на классы и сословия, ужас, ставший, пожалуй, первым и главным объединяющим началом, сплотившим людей и позволившим стать этой войне именно Отечественной. Это великий ужас православного народа перед надвигающимся на него войском антихриста. Это было противостояние православного государства и общества силам зла. Поневоле ужаснешься, осознав себя участником битвы подобного масштаба! Но всему в этом мире есть положенный Богом предел, и ужасу в том числе. Достигнув степеней крайних, он обернулся в один момент той решительностью, которая рождается в людских сердцах, когда их уже ничто не может испугать, никакие жертвы не кажутся чрезмерными. Ужас перешел в беззаветную отвагу и самоотверженность. Перед каждым россиянином стояла цель – защитить царя, веру и Отечество!
На Россию шли не французы и их союзники. Нет! Это был противник, составленный из полутора десятков народностей и порожденный той чудовищной катастрофой, которая разразилась во Франции двадцатью годами ранее и которая получила название «Великой революции». Казнь короля, последовавшая затем чудовищная кровавая вакханалия террора, возведенный в ранг государственной политики атеизм, охота за священниками и казни их, всеобщее падение нравов и уничтожение революционерами друг друга… В этом революционном пожаре и в революционных войнах сгинули десятки тысяч французов – наследников великой державы, боровшейся почти весь XVIII век с Англией за мировое господство и бывшей безусловным лидером на европейском континенте. И кем же еще считать человека, использовавшего все жестокости, все беззакония революционной эпохи, обратившего себе на пользу все разрушительные идеи этой революции и на них воздвигнувшего себе трон самозванного императора, как не антихристом?
Это был «император нового типа», отринувший нормы христианской морали и религию. Утвердивший свой трон на крови и желавший весь мир обратить в прах у своих ног, он был завораживающе нов, необычен, силен. Недаром Стендаль сказал о Наполеоне: «Он был окружен всем обаянием рока». Не рок-музыки, как может подумать современный школьник, а обаянием сатанинской гордыни, которая движет всеми завоевателями мира. И мир содрогнулся перед ним, когда он повел свои войска покорять его. Так что ужас наших предков был не от трусости и не от недостатка доблести. На них двигалась революционная орда, не признающая заповедей Божиих, а уж ордынцев на Руси повидали достаточно! Да и про пришельцев были наслышаны от тех несчастных французов, что, бежав от ужасов революционного террора, рассчитывали обрести в России новое отечество, способное защитить их от кошмара гильотин и рева торжествующей толпы, таскающей на палках головы казненных епископов и аристократов.
Война красива только в кино и героична в книгах. Будни войны – кровь, боль и смерть. Для того чтобы нагляднее представить это, попробуем сравнить тогдашние события с теми, что ближе нам по времени, что стали уже синонимом скорби и боли. Вдумайтесь: в битве при Бородино потери с обеих сторон сопоставимы с теми, что были при атомной бомбардировке Хиросимы! Армия Наполеона потеряла убитыми и ранеными более 50 тыс. человек, или 43,3% своего состава. Потери русской армии убитыми и ранеными тоже были значительными, они достигли 44 тыс. человек, то есть 36% армии. В Хиросиме погибли и были ранены и облучены свыше 140 тыс. человек. Только в Хиросиме все произошло моментально, а в Бородинской битве люди резали, кололи, рубили, топтали конями, истребляли друг друга огнем из пушек и ружей в течение 12-часового непрерывного боя! Следует учесть, что практически каждая рана вызывала страшные мучения: обезболивающих средств тогда не было. Множество раненых умирало от заражения крови, от болевого шока – операции им делали без наркоза.
Надо сказать, что пришельцы не обманули худших ожиданий наших предков. Повальные грабежи, убийства, насилие – эти неразлучные спутники революционных армий в полной мере обрушились на тех, кто не сумел бежать от наступавших армий Наполеона. В захваченной Москве бесчинства и грабежи, поругания храмов и монастырей, бывшие до того повсеместно на оккупированных неприятелем территориях, достигли своего пика. Мародеры вламывались в церкви, не смущаясь, набивали карманы и походные ранцы драгоценностями, накопленными в течение столетий. Пытавшихся препятствовать им убивали без разбору, в том числе и священников. К последним наполеоновские солдаты испытывали зверскую ненависть, и сколько их погибло в те несколько месяцев хозяйничанья ордынцев, никто уже точно не сосчитает.
На московских священников шла буквально охота, их нередко из-за бород принимали за переодетых казаков, которые наполеоновским солдатам представлялись непременно бородатыми, а они от вина и вседозволенности не больно разбирались в таких случаях и расстреливали священнослужителей-«бородачей» на месте. Тех же, кому чудом удавалось убедить их, что они священники, люди невоенные, подвергали унижениям и глумлению. Так, например, с них могли сорвать одежды и в таком непотребном виде заставить таскать тяжести для солдатских нужд, что описывал один из священников, не успевший покинуть город.
Те же, кто успел покинуть оставленную русскими войсками и опустевшую Первопрестольную, разъезжались кто куда мог, бросив имущество и носильные вещи. Из воспоминаний деда архимандрита Спасо-Андрониевского монастыря Григория, бывшего диаконом церкви Иоанна Богослова на Бронной и покинувшего Москву с семейством перед самым вступлением в нее наполеоновских войск, можно узнать, что на дорогах того времени, которые вели вглубь России, творилось нечто невероятное! На постоялом дворе, где остановилась семья, младшую дочь диакона, грудного еще младенца, мать положила на лавку и только отошла, как на лавке вырос холм одежд, оставляемых все подъезжающими людьми, под которым ребенок едва не задохнулся! Семья их остановилась в доме дальнего родственника диакона, в селе Новорождественском, расположенном в 35 верстах от Москвы, куда съехались, спасаясь от нашествия, из разных мест родные и близкие. Всего их там собралось около 30-ти человек.
Вот как вспоминал диакон это время: «После того как неприятель занял Москву, 2 сентября, его полчища рассеялись по ближайшим уездам для грабежа. Вечером 7 сентября, накануне праздника Рождества Пресвятой Богородицы, они появились у Новорождественского села. Что нам оставалось делать? Бежать в лес! Над лесом вскоре разразилась грозная туча: страшно гремел гром и сверкала молния, всю ночь лил проливной дождь, и все мы вымокли до нитки. У нас на руках были дети, с которыми мы весь следующий день провели в деревне, находящейся в 5-ти верстах, а ночь опять в лесу, потому что боялись поджога со стороны мародеров-французов, и так было в продолжение целой недели. А питались мы одними сухарями, да детей поили молоком козы, уведенной с собою в лес. Между тем французы вторглись в церковь в селе, но вся утварь в ней была заранее скрыта в надежном месте, тогда они разграбили и сожгли село Мячково. Один француз увидел на руке жены золотое кольцо и потребовал его себе, той хотя и жалко было отдавать кольцо, но она была готова отдать, да только кольцо не снималось с пальца при всем старании. Раздраженный этим мародер обнажил свою саблю и хотел отрубить палец вместе с кольцом, после этого решительного маневра испуганная женщина, употребив крайнее усилие, сорвала кольцо вместе с кожей пальца!»
Но не только свидетельства о творимых неприятелем бедах оставили пережившие нашествие священники, многие из них совершали настоящие подвиги, только из-за своего сана не ратные, а духовные, требовавшие порою более мужества, чем на поле битвы. Так, например, священник одной из московских церквей спас мощи святого царевича Димитрия, почивавшие в кремлевском Архангельском соборе, когда в него ворвались французы и принялись грабить древний храм. Священник не побоялся и вошел в момент грабежа в церковь и, пользуясь страшной неразберихой, царившей там в то время, когда мародеры выламывали драгоценные камни из окладов икон и делили дорогую утварь, открыл раку, в коей почивали святые мощи, взял их в охапку и вынес из храма. Он отнес их в один из московских монастырей и для сохранности оставил их там. Но героя-священника схватили грабители и так избили, что он, проболев год с лишком (уже после того, как супостаты были изгнаны), умер, а его вдове от государя была назначена пенсия.
Благодаря ходатайству о награждении, поступившему от жителей Коломны, мы можем сегодня рассказать о подвиге ключаря городского собора Коломны отца Иоанна Твердовского. Когда неприятель занял уже Бронницы, лежащие менее чем в 50-ти верстах от Коломны, а его разъезды шныряли по самой близкой округе, приближаясь к городу, в Коломне возникла паника, и многие ее жители спешно покинули город. Остались только те, кому ехать было некуда или не на что. Вслед за своею паствой подались и городские священники, и лишь отец Иоанн, презрев опасность, остался. По словам коломенских граждан, «он был неотлучен от собора и, словно в обыкновенное мирное время, каждый день совершал в соборе утреннее и вечернее богослужения, а также литургию с благовестом и со звоном. Эти благовест и звон, производимый им ежедневно на соборной колокольне, разносившись на многие версты по округе, имел особенное значение. Это был своего рода сигнал, подаваемый им народу, в страхе и отчаянии рассеянному по лесам и селеньям округи, во утешение дающий знать, что город еще цел».
Кроме того, на плечи отца Твердовского лег труд заботиться о целости имущества беглецов. Дело в том, что при повальном бегстве жителей в Коломне, как и в Москве, объявились любители чужой собственности, тогда почти никем не охраняемой. Мародеры принялись расхищать ее. Ключарь собора сделался защитником оставленного на его попечение имущества, не только церковного, но и частных лиц, и своею «бдительностью к хищникам в их злых намерениях был препятствием», а помимо соборных ценностей ему были поручены к сбережению церковные сокровища Брусенского монастыря, Николаевской, «что в крепости», церкви и Крестовоздвиженского храма, каковые и были после изгнания французов возвращены им «во всякой целости». Но труды эти не могли затмить его главных пастырских обязанностей. Ведь в городе остались многие из жителей, кто не мог его покинуть, которым некуда было бежать, – городские бедняки, больные и немощные люди, крепостные, оставленные хозяевами стеречь городские дома. Все они нуждались в особенном духовном утешении и наставлении. На их счастье, в городе пребывал отец Иоанн, духовно окормлявший их, как и привозимых в Коломну больных и раненых из армии. Просившие о награждении пастыря отмечали его удивительную стойкость и твердость духа в час суровых испытаний, глубокое осознание своего священнического долга и духовных нужд своей паствы в лихую годину, которыми наряду с энергией и деловой хваткой он выделялся из среды своих собратий и в мирное время, начав служить в должности ключаря при соборе с 9 августа 1800 г. и продолжив свое служение и после войны. Его имя упоминается в коломенских источниках еще в середине 1820-х гг.
Многие священники и церковные служители во время наполеоновского нашествия стали вернейшими помощниками укрывавшихся в лесу отрядов русской армии, известных под именем партизан. Они служили им как разведчики и проводники, укрывали раненых и помогали продовольствием и припасами. Практически в любом монастыре, презрев опасность, укрывали раненых и отставших от своих частей воинов. Наконец, сама дарованная России свыше победа во многом была предопределена именно духовными силами русского народа. Еще раз подтвердились слова Евангелия о том, что не сокрушат врата адовы истинной веры.
Лучше всего предоставить слово человеку, первым высказавшемуся по поводу именно духовных причин победы в той войне, а потому предложившему в память о ней воздвигнуть не монумент, а храм-памятник, идея которого воплотилась впоследствии в храме Христа Спасителя. Дежурный генерал 1-й армии писал в декабре 1812 г. государственному секретарю А.С. Шишкову: «Каждый страдал душою и с сокрушенным сердцем ожидал общего спасения от единственного милосердия Всевышнего. Нужно ли описывать чувства свои другому, когда все состояния были в одном положении и никакое отдаление не спасало. Усугубляли страдания наши и убивали, можно сказать, душу каждого из воинов укоризны целого государства, падающие на них как на защитников Отечества, долженствующих оградить его от гибели или прежде принести себя в жертву. Последствия показали, что все умствования человеческие ничтожны и что только остается покоряться Промыслу. Оборот, который приняла война, есть неудобопонятный, и смело скажу, что сам Наполеон, с надменностью, ему только присущей, быв в положении нашем, едва ли смог возмечтать иметь подобные успехи. Несметная сила, по малой мере из 15 народов разных соединенная, наводнившая Россию, в течение восьми недель совершенно исчезла! И гордый завоеватель и повелитель всея Европы, достигший с Москвою, казалось, последней цели, видит себя с одиноким и слабым прикрытием в руках наших, помышляя единственно о спасении своем; разительный урок сей да охранит каждого от самонадеянья, и да согласится всяк, что нет власти, аще не от Бога».
В этой войне зло было сокрушено не столько военной, сколько духовной силой. Не потерпевший нигде до того военного поражения покоритель Европы оказался в положении, когда его победоносная армия принялась истреблять самое себя, потеряв не только боеспособность, но и человеческий облик, растекшись, подобно нечистотам, выплеснутым из помойной лохани. По сию пору французские историки твердят о том, что их армию погубила русская зима, словно Наполеон не знал, что вторгается в страну с суровым климатом. О том же почти полтораста лет спустя будут твердить генералы, посланные следующим воплощением антихриста завоевывать Русскую землю и истреблять населяющие ее народы. И все они будут рассказывать, как они потерпели поражение, ни словом не обмолвясь о том, почему так произошло.
Вернемся к письму: «Кто из нас не воссылает теплых молитв ко Всевышнему? Чье сердце не преисполнилось благодарностью к Богу, Единственному Спасителю нашему? Кто не чувствует сердечной необходимости ознаменовать признательность свою к милосердию Его, явно покровительствующего нам? Конечно, все и каждый! Война сия, по-видимому, долженствовавшая решить судьбу России, потрясти основания гражданских и политических связей ея, и даже самой веры, не есть обыкновенная; почему и памятник должен быть таковой же – Провидение Божие, помощью веры и народного духа спасло нас. Ему благодарность, и памятник Ему же принадлежит. Боже, спаси нас соделаться несмысленными обезьянами обезьян древних, забыв и в такое при том время, что мы не идолопоклонники! Обелиски, пирамиды и тому подобное льстят надменности и гордости человеческой, но нимало не удовлетворяют благородному, благодарности преисполненному сердцу христианина. Итак, сердце мое и ум согласно требуют воздвигнуть Храм Спасителю в Москве, под именем Спасского Собора, который один может удовлетворить во всех отношениях ожиданию каждого. Я говорю о Москве, ибо там сердце России, надменный враг чаял нанести смертный удар народу русскому, и там дерзнул он на святотатство; там провидение положило предел пагубным замыслам его на род человеческий, там началась гибель несметных сил вражеских»…
Эта великая битва с силами зла высветила то, о чем знать и помнить необходимо всем россиянам, перешагнувшим в третье тысячелетие от Рождества Христова. Именно православие способно сплотить народы, не только русский и даже неправославные. Достаточно напомнить несколько примеров. Под знаменами православного воинства сражались представители разных народов, порою столь разные по своему характеру и обычаям, что, казалось, и объединить их ничто не может, однако шотландец Барклай де Толли и грузинский князь Багратион были русскими генералами, ведшими войска в бой со словами «За веру, царя и Отечество!» А в Париж первыми вступили башкиры на верблюдах. Но и это еще не все! Пожалуй, самым решительным доводом правоты русского дела может служить признание поверженного противника. Пленные французы и те, кто с ними пришел завоевывать Россию, очень часто не желали возвращаться в свое отечество, даже будучи освобожденными из плена. Они принимали русское подданство и становились православными. Крайним, а потому наиболее ярким примером может служить случай, описанный в русской прессе в конце XIX столетия, когда в глухих степях Оренбургской губернии при переписи населения вдруг обнаружились среди казаков несколько десятков человек с французскими фамилиями! Оказалось, что пятеро бывших в русском плену французских солдат, не пожелав возвращаться во Францию, остались в тех краях и записались в казаки, женились на казачках, дав тем самым начало нескольким семейным ветвям с французскими фамилиями. И пример этот не единичный. Оказавшись в русском плену, пожив среди русских людей, бывшие прежде врагами перенимали и наши обычаи, и веру, и оставались здесь жить, становясь православными россиянами, поданными русского царя.
В этом видится победоносность именно духовной силы, заключенной в драгоценном сосуде веры, многократно превосходящей силу физическую. История учит нас, что сохранение этого бесценного сосуда и его содержимого ведет нас от победы к победе вернее, нежели ненадежные, хоть и отлитые из драгоценных металлов сосуды, наполненные национальной гордыней и самопревозношением. Упаси нас Бог расплескать по пустякам драгоценное содержание сосуда православной веры, ибо грядут еще многие испытания, но опора в преодолении их – пример наших предков, возлагавших упования свои на силу и милосердие Божие.
Валерий Ярхо
Публикуется с незначительными сокращениями
Справка
Валерий Альбертович Ярхо родился в Коломне в 1964 г. Окончил среднюю школу. Известный журналист и историк, автор нескольких книг, член Союза журналистов. В течение многих лет печатался в еженедельной газете «Воскресная школа», переименованной в 2009 г. в журнал «Покров».