Русские историки о святом равноапостольном князе Владимире
Нежный отец народа
Сей князь, названный Церковью равноапостольным, заслужил и в истории имя великого. Истинное ли уверение в святыне христианства или, как повествует знаменитый арабский историк XIII века, одно честолюбие и желание быть в родственном союзе с государями византийскими решило его креститься – известно Богу, а не людям. Довольно, что Владимир, приняв веру Спасителя, освятился ею в сердце своем и стал иным человеком. Быв в язычестве мстителем свирепым, гнусным сластолюбцем, воином кровожадным и – что всего ужаснее – братоубийцею, Владимир, наставленный в человеколюбивых правилах христианства, боялся уже проливать кровь злодеев и врагов Отечества. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил россиян на путь истинной веры; но имя великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей князь, похитив единовластие, благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу, смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростью народ ятвяжский; расширил пределы государства на Западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе восточных императоров; старался просветить Россию: населил пустыни, основал новые города; любил советоваться с мудрыми боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только иереев, но и художников; наконец, был нежным отцом народа бедного. Горестию последних минут своих он заплатил за важную ошибку в политике, за назначение особенных уделов для сыновей.
Слава его правления раздалась в трех частях мира: древние скандинавские, немецкие, византийские, арабские летописи говорят о нем.
Кроме преданий Церкви и нашего первого летописца о делах Владимировых, память сего великого князя хранилась и в сказках народных о великолепии пиров его, о могучих богатырях его времени: о Добрыне Новогородском, Александре с золотою гривною, Илье Муромце, сильном Рахдае (который будто бы один ходил на 300 воинов), Яне Усмошвеце, грозе печенегов, и прочих, о коих упоминается в новейших, отчасти баснословных летописях. Сказки не история; но сие сходство в народных понятиях о временах Карла Великого и князя Владимира достойно замечания: тот и другой, заслужив бессмертие в летописях своими победами, усердием к христианству, любовью к наукам, живут доныне и в сказках богатырских.
Николай Карамзин.
Из «Истории Государства Российского»
Благодушный князь
Владимир деятельно занимался распространением веры, крестил народ по землям, подвластным ему, строил церкви, назначал духовных. В самом Киеве он построил церковь Святого Василия и церковь Богородицы, так называемую Десятинную, названную так оттого, что князь назначил на содержание этой церкви и духовенства ее десятую часть княжеских доходов. Для прочного укрепления новопринятой веры Владимир вознамерился распространить книжное просвещение и с этой целью в Киеве и в других городах приказал набирать у значительных домохозяев детей и отдавать их в обучение грамоте. Таким образом, на Руси, в каких-нибудь лет двадцать, возросло поколение людей, по уровню своих понятий и по кругозору своих сведений далеко шагнувших вперед от того состояния, в каком находились их родители; эти люди стали не только основателями христианского общества на Руси, но также проводниками переходившей вместе с религией образованности, борцами за начала государственные и гражданские. Эта одна черта уже показывает во Владимире истинно великого человека: он вполне понял самый верный путь к прочному водворению начал новой жизни, которые хотел привить своему полудикому народу; и проводил свое намерение, несмотря на встречаемые затруднения. Летописец говорит, что матери, отпуская детей в школы, плакали о них, как о мертвых.
Владимир после Крещения является чрезвычайно благодушным. Проникнутый духом христианской любви, он не хотел даже казнить злодеев, и хотя сначала согласился было на увещания корсунских духовных, находившихся около него в Киеве, но потом, с совета бояр и городских старцев, установил наказывать преступников только денежной пенею – вирою, по старым обычаям, рассуждая при этом, что такого рода наказание будет способствовать умножению средств для содержания войска.
Николай Костомаров.
Из «Русской истории в жизнеописаниях ее главнейших деятелей»
Богатырское время
Главная черта деятельности Владимира состоит в защите Русской земли, в постоянной борьбе со степными варварами. Святослав заслужил упрек, что для чужой земли покинул свою, которой едва было не овладели варвары; Владимир, наоборот, стоял всегда сам настороже против этих варваров и устроил сторожевую линию из ряда городков или укреплений по близким к степи рекам. Понятно, какое впечатление на народ должна была произвести такая разница между поведением отца и сына. Но кроме того, личный характер Владимира был способен также возбудить сильную народную привязанность. Владимир вовсе не был князем воинственным, не отличался удалью, подобно отцу своему, в крайности решался на бегство перед врагом, спешил укрыться в безопасном месте; предание, сохранившееся в песнях, также не приписывает ему личной отваги, выставляет его вовсе не охотником до проявлений дикой силы. Но Владимир имел широкую душу, которая в молодости могла повести его к излишествам, освященным, впрочем, языческими понятиями, и которая в летах зрелых, особенно под влиянием христианским, сделала его «Красным Солнцем» для народа. Владимир не любил жить один; он любил дружину, говорит летопись, думал с нею о строе земском, о ратях, об уставе земском; любя думать с дружиной, Владимир любил пировать с нею; о пирах его остались предания и в летописях, и в песнях. Так, празднуя освящение церкви Преображения в Василеве и вместе избавление свое от печенегов, Владимир велел сварить триста вар меду, созвал бояр, посадников, старшин изо всех городов, всяких людей множество и бедным роздал 300 гривен; праздновав с Преображения восемь дней, князь возвратился в Киев к Успеньеву дню и здесь опять задал большой праздник, созвал бесчисленное множество народа. Такие праздники по случаю торжеств религиозных имели тогда важное значение: они заменяли для народа празднества языческие, очень много содействовали тому, что новая религия входила в жизнь народа; вместо Коляды народ сходился теперь праздновать Преображение и освящение церкви; кто приходил на это торжество, то был христианином; вот почему летописец прибавляет после описания праздника: «Видя людей христианами, Владимир радовался душою и телом и делал такие праздники по все годы». Праздники имели еще другое значение: на них сзывались старейшины изо всех городов, и таким образом скреплялись связь, единство, общение между русскими волостями. Для дружины и старшин киевских были устроены на дворе княжеском пиры каждую неделю, был ли сам князь в городе или нет; приходили на двор княжеский, в гридницу пировать бояре и гриди, сотские и десятские и нарочитые мужи. Бывало тут множество мяса от скота и зверины, было много всего. И вот бывало, как подопьют, рассказывает летописец, то начнут роптать на князя, говоря: «Какое житье наше горькое, кормит нас с деревянных ложек, а не с серебряных». Владимир, услыхав ропот, велел исковать ложки серебряные для дружины и сказал: «Серебром и золотом не найду дружины, а с дружиною найду серебро и золото, как доискались его дед мой и отец». Какое влияние христианство имело на широкую душу Владимира, видно из следующих слов летописи: Владимир любил слова книжные и, услыхав однажды, как читали в Евангелии: Блажени милостивии, яко тии помиловани будут; и потом: Продайте именья ваша и дадите нищим; далее: Не скрывайте себе сокровищ на земле, идеже тля тлит и татье подкапывают, но скрывайте себе сокровище на небесех, идеже ни тля тлит, ни татье крадут; и слыша псалом: Блажен муж милуя и дая, а у Соломона: Вдаяй нищему, Бог взаим дает, – услыхав это, Владимир велел всякому нищему и убогому приходить на княжой двор, брать кушанье, и питье, и деньги из казны. Но этого мало; он сказал: «Дряхлые и больные не могут доходить до моего двора» – и велел сделать телеги, куда клали хлеб, мясо, рыбу, овощ разный, мед в бочках, квас и возили по городу, спрашивая: «Где больные и нищие, которые не могут ходить?» Таким и раздавали. Есть известие, что в Господские праздники Владимир ставил три тризны: одну – духовенству, другую – нищим, третью – себе и боярам.
Обыкновенное содержание старинных песен составляют пиры Владимира, на которые собирались богатыри. Время Владимира было благоприятно для богатырства: дружина не уходила с князем в далекие страны искать славы и добычи; при Святославе, например, трудно было выказаться богатырям и внести свои подвиги в народную память, потому что князь был в челе дружины и был сам богатырь из богатырей, дружинники были только похожи на него, притом подвиги их совершались в далеких странах; если и были певцы в дружине при князьях, то песни их мало могли найти сочувствия в народе, для которого их содержание было чуждо. Но при Владимире другое дело: дружина была храбрая, дела ей было много, шла беспрестанная борьба с варварами, и эта борьба происходила на глазах русского народа и шла за самые близкие его интересы: отражение печенегов, поимка какого-нибудь страшного разбойника была для него поважнее блистательных подвигов Святослава в Болгарии; притом же сам князь Владимир не был богатырем из богатырей, отсюда богатырство дружинников выказывалось резче, отдельные предприятия часто поручались мужам из дружины княжеской, которые таким образом могли выказаться. Предмет песен по большей части – борьба богатырей со степными варварами, печенегами, которые после получили в песнях имя татар. Упоминаются еще подвиги богатырей против разбойников; летопись также говорит об умножении разбойников, и сохранилось имя одного из них – Могута, который был пойман в 1008 г. и покаялся в доме у митрополита. Можно думать, что разбойники умножились вследствие бегства тех закоренелых язычников, которые не хотели принимать христианства; разумеется, они должны были бежать в отдаленные леса и жить на счет враждебного им общества; отсюда может объясниться религиозное уважение, соединенное с памятью о некоторых богатырях Владимирова времени, например об Илье Муромце, которому приписываются подвиги против разбойников на отдаленном финском севере, где язычество долго находило себе убежище.
Сергей Соловьев.
Из «Истории России с древнейших времен»
Церковь смягчала нравы
Сто лет с небольшим спустя после призвания князей на Руси появился новый общественный союз – христианская Церковь. Церковь христианская действовала на родовой быт одинаково с князем в первое время: духовенство, пришедши с византийского юга, из мира более развитого, имело сильное влияние на русское общество. Современник Ярослава, сына Владимира Святого, митрополит Иларион в своей «Похвале Владимиру» пишет, что «Владимир часто с великим смирением советовался с епископами, как установить закон среди людей». Известие летописца указывает, что первая попытка заменить виру казнью преступников внушена тому же князю епископами. Духовенству рано дало силу церковное законодательство; образцом для него в этом отношении служил кодекс византийского церковного законодательства, известный под названием Номоканона, состоявшего из двух частей: 1) канонов, или основных положений Церкви, заимствованных из Священного Писания и правил Вселенских Соборов; 2) номов, или законов императорских, определявших отношения Церкви к государству. Номоканон рано переведен был на славянский язык и известен у нас под названием Кормчей книги. Кормчая книга послужила главным основанием при составлении церковных уставов Владимира и Ярослава. Положения Священного Писания и соборов должны были действовать и на Руси в том же виде, как в византийском законодательстве. Но постановления византийских императоров не были обязательны для русских князей; притом не все они были согласны с условиями русской жизни, поэтому вторая часть церковного византийского кодекса подверглась у нас изменению, и это повело к составлению двух церковных уставов князей Владимира и Ярослава. Эти уставы впоследствии значительно изменились, приноравливаясь к местам и временным условиям, но несомненно, что главные основные черты этих законов идут от Владимира и Ярослава.
Есть две существенные черты, отличающие эти церковные уставы от византийских; они любопытны для характеристики нашего общества того времени. Во-первых, в уставах Владимира и Ярослава в исключительное ведомство церковного суда предоставлены были семейные отношения даже такие, которые по греко-римским законам подлежали суду гражданскому, например, преступления против власти, родителей и семейные тяжбы о наследстве.
Во-вторых, к числу церковных людей, которые во всех делах подлежали суду церковному, уставы первых князей христианских отнесли сверх белого и черного духовенства еще мирян, которых Церковь приняла под свое покровительство или содержала на свой счет; таковы: слепцы, хромцы, лечцы (врачи), странники, вдовы, нищие, люди, исцеленные чудом, рабы, отпущенные на волю ради спасения души и т.п. В греко-римском праве миряне подлежали светскому суду. Легко видеть действие этих постановлений на быт народа. Родовой союз, естественно, должен был сильно измениться под влиянием церковного суда. Церковь не имела нужды заботиться о поддержании рода, даже вооружалась против многих обычаев, связанных с родовыми отношениями (то есть дохристианских, языческих общественных отношений. – Ред.), для нее существовали только отдельные семейства, ими она дорожила, оберегала власть родителей, а не родоначальников, старалась возвысить женщину, уравняла жену с мужем в праве собственности и во власти над детьми, тогда как в родовом быту женщина ни в том, ни в другом отношении не имела никакого самостоятельного значения. Церковь внесла нравственные требования во взаимные отношения родителей и детей; от нее шло запрещение насильно выдавать замуж дочерей и женить сыновей. В случае нарушения этого запрещения налагался по уставу Ярослава денежный штраф. Законами Церкви впервые были определены строго близкие степени родства и отделены от дальних степеней, в которых допускались браки. Дальняя родня постепенно становилась чужой под влиянием церковного закона. Постановления Русской Правды о наследстве, противоречащие родовому праву, разрушающие его, носят на себе следы влияния византийского права, которое проводила в наше законодательство Церковь.
…Вот пути и средства, которыми Церковь действовала на общество, ослабляя старинный родовой союз.
Василий Ключевский.
Из «Лекций по русской истории, читанных на Высших женских курсах в Москве. 1872–1875»
Воплощение христианской государственности
Официальная история Православной Церкви в России начинается с Владимира Святого. Это не значит, что христианства не было до этого на Руси: достаточно вспомнить о значении в русской христианской памяти святой Ольги – «утренней зари, предваряющей солнце», по словам летописца. Напротив, христианство до Крещения Руси уже настолько твердо утвердилось, связи с Византией и «византинизированной» Болгарией были настолько прочными, что только в свете этих фактов можно по-настоящему оценить и дело святого Владимира. По существу, оно было не только началом, но и завершением довольно длительного процесса, победой определенной тенденции в государственно-национальном самосознании. Какова бы ни была личная приверженность Владимира к язычеству, о которой повествует летопись, ее же рассказ о долгих сомнениях князя в выборе новой религии, о послах в разные страны, о конечном выборе греческого христианства свидетельствует о том, что Крещение Руси, как до нее Крещение Болгарии, в сознании самого князя было прежде всего государственным делом, показывает, что и для Руси наступило ее историческое «совершеннолетие», требовавшее включения ее в христианскую традицию культурного мира.
Как и Болгария, Русь должна была выбрать между старым и новым Римом (о связях Руси с Римом и до Владимира, и после него теперь мы знаем гораздо больше, чем раньше) и выбрала византийское Православие; как и в Болгарии, христианство на Руси насаждалось «сверху», самой государственной властью; наконец, как и у болгар, это византийское Православие утвердилось среди русских в его кирилло-мефодиевском, славянском обличии. Все это навсегда определило развитие России и Русской Церкви…
Долгое время этот киевский период считался не более как подготовительной, вводной главой в историю «настоящего» расцвета Русской Церкви, связанного в русском сознании с Московским царством. Отрицали и наличие в нем каких-либо духовных или культурных достижений – за исключением элементарной «церковно-нравственной казуистики» да ученического повторения византийских прописей. Но в последние годы эти старые оценки все яснее вскрывают свою несостоятельность. Напротив, киевский период все больше и больше признается, может быть, самым чистым, самым многогранным из всех периодов русской религиозности.
Действительно, невозможно отрицать несомненный «успех» христианства на Руси сразу же после его насаждения, каковы бы ни были неизбежные границы этого успеха. Он явлен прежде всего в святых этого периода, открывающих, как глубоко и чисто был воспринят на Руси евангельский идеал и усвоен весь богатейший опыт православной святости. Князья-страстотерпцы Борис и Глеб, святой Феодосий Печерский и его ученики, жития которых сохранились в Печерском Патерике, преподобный Авраамий Смоленский, святой Кирилл Туровский, святые епископы – борцы с язычеством, борцы за нравственное перерождение своей паствы; одни эти примеры свидетельствуют уже о быстрых всходах евангельских семян. Они свидетельствуют также о многогранности этой раннерусской святости и о своеобразном преломлении в ней классических византийских традиций. В основном это, конечно, все тот же восточнохристианский путь к Небесному Отечеству, святость, прежде всего монашеская. Истоки ее – в житийной византийской литературе, переведенной частично еще в Болгарии (Четьи-Минеи), частично уже в самом Киеве (Пролог, или еще Патерики, один из которых переведен был самим апостолом славян Константином-Кириллом), в образах великих подвижников, в уставе святого Феодора Студита и т.д. Но есть в ней и новые черты – почитание вольных страданий в святых Борисе и Глебе, светлая, по-своему к миру обращенная, аскеза преподобного Феодосия Великого. В течение первого же столетия в Киеве создается духовный центр, наложивший свою глубокую печать не только на киевский, но и на все следующие периоды истории русской религиозности. Это Киево-Печерский монастырь, основанный в 1051 г. преподобным Антонием, но по-настоящему организованный преподобным Феодосием – подлинным родоначальником всего русского монашества. Так с самого начала монастырь стал в России мерилом всей жизни, и, конечно, к сонму преподобных, наполнивших всю Русскую землю своим свидетельством о Небесном Отечестве, применимо прежде всего название Святой Руси.
Другое доказательство успеха христианства нельзя не видеть в подлинных, не только номинальных побегах христианской государственности, воплощением которой остался в памяти русского народа сам Креститель России – Владимир Святой. Летописец отчетливо проводит разницу между отношением его к своей власти до принятия христианства и после, он рисует его нам ласковым князем, покровителем слабых и бедных, заботящимся об устроении больниц и богаделен, о справедливости, просвещении, о благоустройстве государства…
В отношениях Церкви и государства мы тоже видим почти небывалую в истории Православия гармонию, причем в начале киевского периода византийская симфония почти очевидно действует под знаком влияния Церкви, не государства. Уже «Церковный устав» Владимира Святого значительно расширяет по сравнению с византийскими сферу церковного суда – ему переходят, например, все семейные дела, дабы Церковь могла успешнее действовать на перерождение общества. Еще важнее постоянное принятие князьями советов, руководства, наставления от Церкви, признание в ней авторитета совести.
История православной России начинается с христианского максимализма, с подлинной «переоценки ценностей» в свете евангельской истины.
Столь же несомненно, наконец, наличие в Киевской Руси и настоящей культуры – по отношению к ней московские века могут даже рассматриваться как упадок. Здесь тоже инициатива идет сверху – от князя, от иерархии. Сам Владимир, будучи неграмотным, строит школы, его сыновья являют пример уже вполне образованных людей – особенно Ярослав Мудрый, при котором Киев становится одним из мировых центров. При нем работает целая артель переводчиков, он отбирает детей в школы, сам, по преданию, читает день и ночь. Сын его, Святослав Черниговский, имеет у себя «полны клети книг», а писания его сына Владимира Мономаха свидетельствуют о несомненной и значительной начитанности автора в византийской литературе. В Киеве чувствуется сознательная тенденция – создать культуру, полностью овладеть христианским и эллинским наследием… И усваивается эта традиция не только пассивно, но и творчески. С нею связан тот первый взлет русского уже национального самосознания, которым отмечено и «Слово» Илариона, и «Летопись» Нестора.
Протопресвитер Александр Шмеман.
Из книги «Исторический путь православия»
Подборку подготовил Алексей Савельев