Эти разрушенные церкви – тоже воспоминания детства. Память прикасалась к ним не единожды. Манящие к себе развалины с остатками росписей, грудой кирпичей, вывороченных кованых решеток, казалось мне, источали какой-то необъяснимый аромат старины, величия и благодати.
Я, тогда понятия не имевшая о таинстве Крещения, октябренок-пионерка, в запущенном и разрушенном храме чувствовала себя защищенной от всякой напасти, мне казалось, что стены полны особенной музыкой, голосами, шелестом. Хотелось молчать, а если говорить, то только шепотом. Помню, что мое детское тело вытягивалось в струну, когда я глядела на строгое лицо Бога Саваофа. Я была уверена, что он живой, он все слышит и видит меня такую маленькую. Я тайком приходила к Нему, хотя и не знала, кто Он.
На берегу Волги стояли разрушенные стены мигаловского Храма Рождества Христова (конец XVIII века). Его закрыли в 1930-х, а разбили в 1960-х годах. От купола (с алтарной стороны) оставалась ровно половина, словно обрезанная гигантским ножом. Синие краски на этой половине были ярки, а седая борода Саваофа бела несмотря на пыль, снег и дожди.
В детстве земля ближе. Знаешь и примечаешь каждую травинку, каждый одуванчик, каждый камешек. Мне были знакомы в этом храме Кирпичи. Крепкие, крупные, красного цвета. На сколах они были ярче и чище. Они не были похожи на серый силикат, из которого строились новые и безликие дома в поселке. Между ними удалось как-то найти чей-то крестик. Они прятали от посторонних глаз металлическую иконку с ликом неизвестного мне тогда святого. Это был их подарок глупому октябренку. Кирпичи крепко держали прутья кованой решетки, словно не желая отпустить ее и отдать ретивым сборщикам металлолома. Кирпичи держали на себе остатки купола. В кирпичах жила какая-то внутренняя сила и музыка. От них не хотелось уходить.
Возле церкви раскинулся неестественно большой пустырь, на котором чуть поодаль стояло старое здание. Кажется, это были остатки какого-то церковного строения. Местное население носило туда сетки-авоськи с крупными ячейками, из которых торчали горлышки пустых бутылок. Там располагался приемный пункт. Позднее я узнала, что пустырь был бывшим деревенским кладбищем. Его давно сровняли с землей, старый дом с полукруглыми сводами и окнами тоже снесли. На этом месте стали разводить огороды и построили несколько жилых домов.
Огороды живы и по сию пору. А церковь окончательно разбили в 1973 году. Один мой знакомый похвалялся, что лично участвовал в этом событии. «С другого берега… прямой наводкой… Сложилась, как карточный домик…». Чему радовался, чем гордился…
А через два месяца в область пришли документы, признающие эту церковь памятником архитектуры, охраняемым государством.
От церкви осталась только насыпь. С ней никто не смог справится. Высоким кирпичным холмом, она стоит среди крошечных участков, огороженных досками, сеткой-рабицей и колючей проволокой. Рядом с насыпью – тропинка, ведущая к Волге. После дождя там скользко и невольно хватаешься за каменный холм, чтобы не упасть.
В 2000 году открылась Церковь Рождества Христова в маленьком, здании неподалеку от старого храма, бывшей кладбищенской часовне, а впоследствии жилом доме. Сейчас, как мне известно, принято решение восстановить, ту святыню, которую так упорно разрушали. А владельцам огородов трудно отказаться от огуречной грядки и свежего лука. Вот и родилось на мигаловской земле «движение сопротивления». Однако большого урожая никто из «земледельцев» так в глаза и не видел. Не родит там земля. Не хочет.
И снова память прикасается к старому церковному кирпичу. Опять несуществующая деревня Хвастово. Путиловская-Хвастовская переправа.
От деревни и следа не осталось, а от старой усадьбы живы круглые и дивные пруды, в которых раньше разводили карпов. Неподалеку стоит светлая, светящаяся своей чистотой и радостью березовая рощица. В ней всегда росла такая крупная, сладкая земляника!..
Огромное поле, с заросшими травой воронками от снарядов…
При жесточайшем артобстреле серьезно пострадала каменная церковь во имя святителя Дмитрия Ростовского, построенная в 1831 году. Небольшая, однопридельная, без крыши и купола, покрытая белой штукатуркой в алтаре.

Мы с друзьями часто прибегали в эти места. Рядом Волга, простор, беззаботное купание, земляника, а рядом с церковью – старые деревья, пруды, высокая трава, тень и тишина. Когда мы оставались среди разрушенных церковных стен, повторялось ощущение внутреннего разговора, музыки. Того самого ощущения, которое я испытывала в семь–восемь лет в мигаловском храме. Только здесь уже добавились боль и стыд – стены были разрисованы и испоганены. Кто-то мастерски изобразил похабные картинки, глубоко процарапав толстый слой штукатурки. Эти рисунки служили мишенью для жизнерадостных стрелков. В наиболее непристойных местах были пулевые отверстия. Говорят, что солдаты из путиловских летних лагерей переправлялись на плотах через Волгу. Кроме танцев в местном клубе они развлекались, упражняясь в меткой стрельбе в развалинах храма. Что и говорить – отличники боевой и политической подготовки!
Однако радостное чувство пробивалось сквозь толщу стыда и огорчения. В алтарной части было чисто. Она густо заросла высокой и сильной крапивой. Крапива стала церковным сторожем, и ни один стрелок не посмел туда сунуться.
Еще одно прикосновение памяти. На полу церкви было много битого кирпича. Местные жители стали потихоньку возить его на свои строительные нужды. В доме моей тетушки клали новую печь. Церковный кирпич тоже пошел в дело.
Хотите верьте – хотите нет. В этом доме никогда не было тепла – птицы с завидной регулярностью вытаскивали клювами паклю и мох, положенный между бревен, себе на гнезда. Всегда семья страдала от сквозняков, а тепло уходило на улицу.
Память выхватывает мелкие детали – чья-то прабабушка на скамеечке рассказывает, что матушку в этом храме звали Павлой, а «батюшку – не помню, как звали…» В этой церкви старушку крестили и венчали, в этой церкви крестились ее дети… Мы слушали и не верилось нам, что эта бабуля была когда-то молодой и «крестилась и венчалась»! Вот уж история-то древняя…
И никто из нас, шмыгающих носом пионерок, понятия не имел, что не так уж много времени пройдет, и сами мы побежим и креститься, и венчаться, а память будет возвращаться к разрушенному храму и той внутренней музыке и благодати, которую сохранили его руины.
Ольга Пущина
Справка
Ольга Пущина родилась в 1960 г. в Калинине (Твери). Окончила библиотечный факультет Ленинградского государственного института культуры. Много лет работала в Калининской (Тверской) областной научной библиотеке им. Горького. В 2006 г. переехала в Москву. Девять лет проработала в храме святого равноапостольного Великого князя Владимира на Химкинском кладбище. В настоящее время на пенсии.