Документ из архивов Валаамского монастыря
2 января Русская Православная Церковь вспоминает святого праведного Иоанна Кронштадтского. Еще при жизни его называли святым батюшкой, тысячи и десятки тысяч богомольцев стремились к нему со всей России. 53 года молился праведник в Андреевском соборе Кронштадта, где, не в силах исповедовать всех желающих, ввел знаменитую общую исповедь. Сила ее была настолько велика, что даже люди, попавшие в храм случайно, ради любопытства, выходили оттуда верующими. Предлагаем отрывок из воспоминаний очевидца событий, архивариуса Валаамского Спасо-Преображенского монастыря монаха Иувиана (Красноперова).
10 августа 1899 г. – величайший день в моей жизни, день исполнения заветных моих желаний и многолетних неудержимых стремлений: в этот достопамятный и незабвенный для меня день Господь сподобил наконец великой милости впервые видеть праведника и молитвенника земли Русской отца Иоанна Кронштадтского и получить затем его святое благословение и совет к избранию рода жизни.
…Глубоким утром этого дня с трепетавшим от восторга и нетерпеливого ожидания сердцем направился я в Успенскую церковь городской думы. Последняя была еще закрыта, но большая толпа народа уже стояла пред церковными дверями. В пять часов утра церковь открыли, и толпа стремительно хлынула в храм. Народною волною меня вынесло к самой солее, против царских врат, где у решетки мне пришлось остаться на все время службы, откуда прекрасно все было видно и слышно.
Утреню совершал один из приезжих священников, но канон вышел читать на клирос сам батюшка отец Иоанн.
Худощавый, среднего роста, с чудными голубыми глазами, с выражением великой любви на лице, он казался явившимся из страны света и правды, милости, любви и добра. Тем из нас, которые доселе ни разу не видали отца Иоанна, не нужно было говорить, что это был именно он, ибо из тысячи священников он был узнаваем по своему вдохновенному виду, по этим лучезарным глазам, по этому ясному выражению лица, горевшему огнем внутреннего чувства, на котором отражалась его детски чистая душа.
С первых же слов Преображенского канона, читанного отцом Иоанном: «Моисей на мори пророчески видев облаком и столпом древле огненную славу Господню, вопияше: «Избавителю и Богу нашему поим», – точно электрическая струя пробежала по толпе молящихся, заставила всех встрепенуться, сосредоточиться и углубиться в молитву.
Читал отец Иоанн громко, отчетливо, резко и нервно, как бы отрывая каждое слово от своего сердца, и голос его проникал в самую душу, действуя как целебный бальзам на ее раны. Священный восторг и умиление батюшки передавались молящимся, так что все они, горе имея сердца, едиными устами и единым сердцем славили Бога.
Утреня шла своим порядком, по шестой песни канона при чтении икоса меня в самое сердце поразил скорбный молитвенный вопль отца Иоанна, вырвавшийся у него в словах: «Восстаните, ленивии, иже всегда низу поникший в землю, души моея помыслы, возмитеся и возвыситеся на высоту Божественного восхождения. Притецем к Петру и к Зеведеевым и вкупе со онеми Фаворскую гору достигнем, да видим с ними славу Бога нашего, глас же услышим, яже свыше слышаша и проповедаша Отчее сияние».
О, это «восстаните, ленивии»! Если бы я был в силах передать, как оно было произнесено, то уверен, что от этого пламенного возгласа дрогнуло бы в храме, полном молящихся, не одно сердце.
Прошло уже долгих 20 лет со времени этой знаменательной в моей жизни утрени, но у меня по сие время в душе и в слуховой памяти неумолчно звучит этот пламенный возглас отца Иоанна, звучит со всеми интонациями его редкого голоса, властно призывая к упорядочению моей жизни – леностной и нерадивой.
Глубоко сознавая свою неисправимую леность и чрезвычайную отсталость в делах веры и благочестия, отношу лично к себе глубочайшую скорбь батюшки, вырвавшуюся у него вместе с начальными словами икоса, и вижу в этом прямое указание промысла Божия к исправлению моей жизни…
Кончив чтение канона, батюшка ушел в алтарь и вышел затем опять на клирос для чтения хвалитных стихир, читанных им с тем же молитвенным подъемом.
Утреня кончилась. Горя святым чувством и сам весь осиянный внутренним молитвенным горением, отец Иоанн приступил к служению Божественной Литургии, которая представляла за его службою молитву необычайную, непобедимую, захватывающую. Глубочайшая сосредоточенность и горячность молитвы прорывалась в возгласах, которые батюшка произносил с особенным выражением, металлически звучным голосом, оттеняя ударением некоторые слова.
Выражение лица отца Иоанна во время службы менялось: то оно омрачалось тенью скорби, то освещалось лучами великой христианской любви, то загоралось непоколебимою верою в Бога. Необыкновенная духовная радость, небесный мир и покой, несокрушимая сила и мощь отразились на его лице после приобщения Святых Таин.
Кончилась литургия, представлявшая собою за его службою непрерывный горячий молитвенный порыв к Богу, великий священнейший момент!
После литургии батюшка вышел из храма внутренним ходом, сел на поданные дрожки и уехал.
С душою, переполненною высоких благоговейных чувств и святых волнений, с сердцем, полным священного трепета и религиозного одушевления, как очарованные, словно спускаясь с неба на землю, вышли мы от службы отца Иоанна из думского храма.
Молебен в Доме трудолюбия
В Доме трудолюбия, куда мы возвратились из церкви, нас предупредили, что батюшка сегодня будет здесь. Действительно, около полудня батюшка приехал сюда, и пока он обходил отдельные комнаты, в это время насельники общих нумеров и посторонние посетители собрались в общем зале, в верхнем этаже здания. Мне посчастливилось встать у самой решетки в этом зале, ограждавшей иконы и приспособления для водосвятия от большой толпы молящихся, собиравшихся обыкновенно в этом зале на общих молебнах. Прошло несколько томительного времени. Общее движение и волнение собравшихся здесь людей возвестили прибытие отца Иоанна. Действительно, батюшка в сопровождении своего псаломщика стремительно вошел в зал и немедленно начал совершать молебен. Его детски благостное лицо, радостное, светлое, с блестящим, вдохновенным, насквозь пронизывающим, но далеким от мира взором, носило в себе отражение того, что открыла ему молитва и богослужение. Вновь раздался его голос, он проникал в самую душу и ложился на сердце.
Кончив молебен, всех бывших в зале батюшка принял ко кресту и кропил освященною водою. Тут обступили его со всех сторон со своими скорбями, со своим горем и нуждою, с жалобами, со слезами. Много надо было иметь в сердце любви к ближнему, чтобы все это терпеливо выслушать, понять, а главное – откликнуться так тепло и участливо на все эти отрывочные, робкие мольбы страдающих людей, как выслушивал и откликался на них отец Иоанн. И повторялось это изо дня в день, бессменно и непрерывно. Целые житейские драмы проходили тут одна за другою!..
Из массы собравшихся здесь людей особенное внимание привлекала прилично одетая дама: на ее лице отпечатлелось скорбное выражение тяжкого, безысходного горя и ясно отразилось в глазах, с надеждою устремленных на отца Иоанна. Упав пред ним на колени, рыдая, она вслух всех поведала свое горе: муж ее, служивший в одном из коммерческих учреждений, совершил непроизвольную растрату в довольно крупной сумме; все это на днях должно обнаружиться. Помощи ждать не от кого, единственная и последняя надежда на отца Иоанна. Пока дама изливала пред ним свое горе, батюшка смотрел на нее взором величайшего сострадания и в душе, видимо, молился, потом он вынул из кармана объемистый пакет с деньгами и, собрав с блюда все серебро, подал все это даме со словами: «Возьмите это! Больше у меня ничего нет. Не отчаивайтесь: никто, как Бог!»
Затем батюшка утешал скорбную мать, приносившую ему свое больное дитя: последнему было оказано теплое участие в виде горячей за него молитвы; беседовал с афонским иноком, сурово что-то ему выговаривая…
Длинною вереницею подходили к нему люди с различными мольбами, и его чуткая, полная любовной отзывчивости душа сразу замечала, кому нужна поддержка и помощь, и он шел к страждущей душе, неся отраду и исцеление. Никто не ушел не утешенным: со всеми батюшка был прост, ласков, обходителен; во всех словах и поступках ясно сказывалась его безграничная любовь к людям, захватывающая душу жалость и та проницательность, которая была так свойственна ему.
Я так был переполнен невиданным зрелищем этого самоотверженного служения отца Иоанна страждущему человечеству, что, стоя в двух шагах от него, не находил, что сказать о себе, что просить для себя у батюшки. В эти минуты для меня довольно было одного: слушать и смотреть на этого дивного человека, к которому душа моя стремилась с самого детства, смиренный вид которого, открытое его мирное лицо, ласковые, голубые глаза, сильное слово, задевавшее струны сердечные и вызвавшее слезы сокрушения, и, наконец, благодать Божия, так очевидно действовавшая чрез него, – все это неудержимо влекло к нему народ. Поэтому я счастлив был неизмеримо от близости к этому святому человеку, и в этот день у меня не хватило духу спросить батюшку о себе.
Мученик толпы
На другой день отец Иоанн совершал утреню и литургию в Андреевском соборе, причем вчерашнее впечатление от его дивного служения еще более усилилось. В этот день батюшка опять посетил свой Дом трудолюбия и также служил общий молебен в верхнем зале. После молебна к нему опять потянулись вереницы скорбного люда, и батюшка своим метким языком и ласкающим голосом разговаривал с этим теснившимся к нему людом, подавая советы от сердца и ума, только что просветившегося за трапезой Господней.
…Отдавшись этим наблюдениям, я как бы забыл о том, зачем приехал сюда, и ни одним звуком не напоминал о себе. Не знаю, хватило ли у меня решимости спросить батюшку о себе, если бы только окружавшие не напомнили отцу Иоанну про меня, «что вот молодой человек, приехавший с Валаама, просит вашего благословения, нужно ли ему пожить на Валааме».
Хотя эти слова не совсем соответствовали тем душевным запросам, какие мне желательно было освятить батюшкиным благословением, однако я не посмел перебивать эту речь и с трепетом ожидал, что о. Иоанн скажет мне. Батюшка, бегло взглянув на меня, ответил: «Отчего же не пожить!» И с этими словами, сопровождаемый большою толпою бывших здесь посетителей, он стремительно вышел из залы.
Сперва эти слова меня не удовлетворили: мне думалось, что с моей стороны необходимо выяснить отцу Иоанну мое положение и все те душевные запросы, которые меня тяготили, а также просить его совета и указания на избрание рода жизни. Но, поразмыслив, я убедился, что мне нет оснований утруждать батюшку вторичным вопрошением и что воля Божия, изреченная его устами, ясна и непреложна: мне нужно было пожить на Валааме до времени, указанного Богом!
Кроме того, как только отец Иоанн изрек свои слова, указуя мне путь на Валаам, с этого момента у меня сразу прекратилось неудержимое дотоле тяготение на родину; угасли тоска по родным и тот дух беспросветной грусти, что томил меня это время. На душе стало отрадно, мирно, светло и, как тихим дуновением, повлекло на Валаам, ставший с этого момента особенно близким и как бы родным.
Уразумев волю Божию и вполне успокоившись на этом решении, я остался в Кронштадте еще на несколько дней, чтобы иметь возможность исполнить здесь долг исповеди.
Последующие дни батюшка ежедневно служил в соборе, неопустительно посещал Дом трудолюбия, где постоянно осаждали его толпы людей, нуждавшихся в его совете и молитве: у кого умерло единственное дитя, и родители не могли найти себе места с горя; у кого жена злого характера; там женщина покинута любимым человеком; тут вступают в брак и просят благословения. Немощи и грехи человеческие, нестерпимые скорби людские, громадный груз разнообразных дел и отношений житейских – все это кипело вокруг этого священника. Искали чрез него Божия благословения и в чисто мирских интересах, но еще неудержимее искали удовлетворения жгущей душу жажде духовной.
…Кронштадтский пастырь всегда был мучеником народной толпы. Из множества общеизвестных случаев, доказывающих эту истину, расскажу один случай, свидетелем которого пришлось мне быть. Однажды батюшка, посетив названный Дом трудолюбия и направляясь в нижнем коридоре к парадному выходу, вспомнил, что оставил свою шляпу в верхнем этаже, и просил окружавших принести ему забытую шляпу. Но не так легко было исполнить эту простую просьбу отца Иоанна: все лестницы в доме, ведущие из верхних этажей, были запружены народом и, кроме того, на маршах лестниц были перекинуты массивные железные крюки с целью удержать стремление народное. Пока посланный человек с громадным трудом пробирался в верхний этаж за шляпою, тем временем народ, несмотря на все заграждения, обступил батюшку со всех сторон и в порыве духовного рвения забывал всякую осторожность в обращении с ним: давил и толкал его во все стороны, спеша получить благословение любимого пастыря. Несмотря на толчки и давку, отовсюду стиснутый, отец Иоанн с кроткою улыбкою смотрел на теснившую его толпу.
Плач в Андреевском соборе
…Среди таких незабвенных переживаний время незаметно приблизилось к празднику Успения Пресвятой Богородицы, накануне которого была назначена в соборе общая исповедь.
Ранним утром августа в начале пятого часа мы отправились в собор, который был еще закрыт, но густая народная толпа уже окружала его. В исходе пятого часа собор открыли, и толпа богомольцев широкою струею полилась в него. В пять часов приехал отец Иоанн, его подвезли прямо к боковому алтарному подъезду и здесь на руках из экипажа внесли в алтарь, так как иначе его перехватила бы народная толпа, во множестве устремившаяся сюда. С прибытием отца Иоанна началась утреня, которую совершал батюшка. Канон, по обыкновению, он вышел читать сам, захватывая и увлекая всех своим молитвенным порывом и живым восторженным прославлением Бога. К концу утрени огромный Андреевский собор, вмещающий свыше пяти тысяч человек, до того наполнился народом, что массивные чугунные решетки, отделявшие алтарь с солеею от средней части храма, с трудом сдерживали натиск многочисленной толпы. Кроме того, солея главного алтаря была еще отгорожена от храма другим рядом толстых дубовых решеток, так как одни чугунные решетки на солее не выдержали бы стихийного напора пятитысячной толпы.
По окончании утрени было прочитано правило ко Святому Причащению, кроме исповедных молитв, чтение которых происходило потом пред самою исповедью. После прочтения правила началась литургия, в начале которой целыми большими корзинами подавали просфоры и записки. Их проносили в алтарь также за решеткою, устроенною вдоль северной стены всего храма, потому что иным путем не было никакой возможности пронести их в алтарь из-за множества народа, густо заполнившего весь собор.
Батюшка с особенным молитвенным подъемом совершал литургию, которая шла своим порядком до момента причащения священнослужителей.
Причастившись Святых Таин, во время запричастного отец Иоанн вышел из алтаря и начал говорить поучение пред исповедью, которое начал прямо словами: «Все вы изолгались, все развратились, и для вас необходимо искренное и слезное покаяние», – продолжая в этом тоне о Таинствах исповеди и Причащения, он говорил просто, без всякой витиеватости, но так искренно и убедительно, что слова пастыря невольно западали в сердце.
Сказав предварительное поучение и продолжая стоять лицом к народу, батюшка громогласно и умилительно стал читать первую покаянную молитву: «Боже Спасителю наш, Иже пророком Твоим Нафаном покаявшемуся Давиду о своих согрешениях оставление даровавый…» – по прочтении которой опять продолжал свое поучение. В нем он говорил, что со времен Адама и Евы люди стали подвержены греху, но для всякого человека возможно покаяние и исправление. Бог по Своему великому милосердию прощает и самых тяжких грешников, при этом, как на разительные примеры покаяния и исправления, проповедник указал на царей Давида и Манассию, в лице которых, тяжко согрешивших и прощенных безмерным милосердием Божиим, мы имеем ясные образцы искреннего и глубокого покаяния.
Кончивши объяснение первой молитвы, батюшка перешел к чтению второй молитвы: «Господи Иисусе Христе, Сыне Бога Живаго…» – по прочтении которой также последовало толкование ее.
По окончании проповеди отец Иоанн, обратясь к местной иконе Спасителя, стал пламенно вслух молиться о помиловании предстоявших пред лицом Его сих грешников. Народ в храме с трепетом внимал вдохновенным словам молитвы своего пастыря и горячо молился вместе с ним.
Затем отец Иоанн, вновь обратясь к народу, воскликнул: «Кайтесь, кайтесь все чистосердечно, ничего не скрывая перед Богом», – и стал перечислять при этом некоторые грехи, но голос его вскоре был покрыт стонами, криками и рыданиями почти всего собора. Некоторые из кающихся, с поднятою вверх правою рукою, забыв об окружающем, с величайшим сокрушением, вслух всего собора, дерзновенно исповедовали сокровеннейшие свои согрешения; другие же молча обливались горькими слезами; вся толпа народа в несколько тысяч человек прониклась одним великим чувством покаяния… А он – несравненный пастырь – в это время умолк и с высоты амвона ласково смотрел вниз на стоявшие пред ним тысячи рыдавшего народа; смотрел бесконечно ласковым, бесконечно властным, радостным взглядом; он смотрел прямо в душу, подчинял ее себе, звал за собою….
Какая-то неземная сила поднималась тогда в очищавшейся душе всякого человека – это была сила дивная, сила добра, правды и веры, двигавшей горами, возвышающая над своими пороками!..
К концу исповеди неудержимо плакали почти все кающиеся и сам батюшка, опять пламенно молясь пред образом Спасителя, плакал вместе с рыдавшим народом; крупные капли слез катились по его лицу… Он плакал о нас. Он своими чистыми слезами омывал скверну грехов наших! Да, отец Иоанн плакал, соединяя свои слезы со слезами каявшейся паствы, и, как истинно добрый пастырь стада Христова, скорбел душою за овцы своя. Это ли не лучшее доказательство святой, евангельской любви к ближнему? Это ли не любовь глубокая, всеобъемлющая, скорбящая, страдающая, чистыми слезами своими омывающая грехи ближнего своего?.. В этот момент сокрушение каявшегося народа достигло высшей степени: громадный собор, казалось, дрожал от потрясавших его воплей народа. Волнение духа и теснота народа были столь велики, что некоторые из молящихся, стоявшие близ солеи среднего алтаря, притиснутые громадною толпою к решетке, теряли сознание, и их прямо по головам народа передавали на руках к западным дверям. Самый пол собора сделался совершенно влажным, как бы от обильной росы, выступившей на его поверхности.
Но вот среди этих стенаний и воплей раздался властный голос отца Иоанна, просившего народ утихнуть. Послушные его голосу, все кающиеся сразу умолкли и с радостною надеждою смотрели на него. Тогда батюшка спросил, все ли покаялись, все ли желаем исправиться. «Покаялись, дорогой батюшка, желаем исправиться, помолись за нас», – единодушно грянула толпа и смиренно склонила свои головы, ожидая прощения и разрешения грехов. Отец Иоанн наложил свою епитрахиль на смиренно склонившийся народ и прочел разрешительную молитву. Радостный вздох пронесся по всему собору. Затем последовал вынос Святых Даров, и после прочтения молитвы началось Причащение. Перед Причастием батюшка объявил народу: «Кто имеет особенно тяжкие, смертные грехи, тот пусть исповедуется в боковом приделе у очередного священника, а кто вчера совершил блуд, тот не подходи к Чаше Христовой!»
Собор, до страшной тесноты наполненный народом, весь причащался. В течение четырех часов длилось Причащение всех исповедников на два придела, и за это время никто из причастников не уходил из храма. По окончании литургии и по прочтении благодарственной молитвы отец Иоанн снова вышел на амвон и радостно всех поздравил с принятием Тела и Крови Христовых, во веки веков служащих освящением и очищением душ наших.
В исходе третьего часа дня кончилось все. Неутомимый батюшка, находившийся в продолжение десяти часов в соборе в состоянии высшего духовного напряжения на своей Божественной страже, по окончании всего чрез боковые алтарные двери вышел из собора и опять поехал в город продолжать свой великий пастырский подвиг.
В этот день Господь сподобил и меня причаститься Его Святых Таин.
Возвратясь в Дом трудолюбия, мы должны были переменить на себе костюм, оказавшийся у каждого из нас совершенно влажным от пережитого в соборе волнения и страшной тесноты. Здесь, в кругу прочих посетителей отца Иоанна, мы долго делились своими впечатлениями об общей исповеди, и пред нашими мысленными глазами, как живая, предстояла добрая одухотворенная фигура отца Иоанна среди кающейся и рыдающей толпы народа.
По благословению российского пастыря
…27 августа в три часа дня прибыл наконец на Валаам и водворился здесь, послушный благословению великого пастыря Церкви Российской. Если во дни моего первоначального жития на Валааме меня томила безысходная тоска и грусть, то возвратясь теперь в сию святую обитель, увенчанный благословением отца Иоанна Кронштадтского, я уже не испытывал томившего меня чувства грусти; напротив, на этот раз я возвратился на Валаам точно в родной дом. Тоска по родным также угасла в моем сердце, и у меня отпало всякое желание ехать на родину, в которой я ни разу не был в течение последующих 20 лет; полагаю, что совсем не придется мне видеть родные места…
Монах Валаамского монастыря Иувиан (Красноперов), 1919 г.