На день обретения мощей Преподобного Сергия Радонежского исполнилось 40 дней со дня преставления ко Господу ставшего по молитвам и вразумлению Игумена земли Русской старцем и попечителем восстановления обителей и душ схиархимандрита Тихона (Муртазова), до принятия схимы Ермогена.
Некогда еще в юности красивый собой Александр Муртазов спешил, как и вся молодежь небольшой татарской деревушки, что на реке Шешме, на танцы. Да вдруг остановился и замер. На мостке стоял некто седовласый, в графически испещренном белыми буквами черном одеянии… Такого юноша еще ни на ком никогда не видел. Храм в его селении был разорен ровно в год его рождения, в 1935 г., монастырей в округе не было… Откуда этот старец здесь? Об этом он узнает потом, когда по благословению также схимников преподобного Кукши Одесского и архимандрита Тихона, в схиме Пантелеимона (Агрикова), поедет поступать в Московскую духовную академию. Зайдет в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру и увидит того самого старца.
– Это же Преподобный Сергий! – изумлялся потом он.
А тогда Игумен земли Русской сказал пополнившему в будущем когорту схимников:
– И ты туда же?!
На танцы Александр больше ни разу не ходил, зато уверенно пошел ведомый десницей Божией к высочайшей степени монашества.
О схиархимандрите Тихоне (Муртазове) вспоминают его ученики, чада, его постриженицы в Рождества Пресвятой Богородицы Снетогорском женском монастыре.
Иеромонах Мефодий (Зинковский), клирик храма во имя Казанской иконы Божией Матери в Вырице, Санкт-Петербургская митрополия:
– Отец Ермоген связывал поколения. Наша Русская Православная Церковь в десятилетия гонений в XX веке, конечно, много утратила храмов, святынь, икон, но больше всего она потеряла людей, носителей традиции. Там, где духовная традиция прервана, очень трудно сызнова все созидать. А батюшка эти нити преемственности, собранные им на своем веку общения и с ныне уже прославленными святыми, и просто с подвижниками благочестия, хранил, как драгоценность. Передавал усвоенный им некогда опыт далее, делился им со всеми. Молодежь привечал.
Батюшка – представитель монашеского благочестивого рода. Все в его семье, кроме убиенного в молодости на фронтах Великой Отечественной войны отца, приняли монашество: мама в иночестве Васса, незадолго до смерти приняла монашеский постриг с именем Магдалина, старшая сестра стала монахиней Сергией, младший брат – единственный из них ныне здравствующий иеродиакон Никон, клирик Иоанновского монастыря на Карповке в Санкт-Петербурге. Да и отца у них можно считать мучеником: его, инвалида по зрению (в детстве переболел оспой, так что зрения у него было не более 30%), первого из села как верующего да еще и единоличника, не вступавшего в колхоз, отправили на фронт. «Какой из меня вояка? Меня же убьют, и все…» – сказал призывающим отец, и действительно в первых же боях погиб…
Однако сам факт существования такого монашеского рода в те сложные времена давления на Церковь – это очень серьезное свидетельство. Что бы ни происходило, для верующих людей – «Господь близь» (см.: Пс. 118:151); «Род правый благословится» (Пс. 111:2). Как им только ни запрещали ходить в церковь, а они все равно были с Богом. Целыми семьями, родами служили Господу! Какой же это высокий пример для нашего времени, когда кто-то в семье уверует, другой противится, конфликты какие-то вспыхивают в такой семье… Начинается какая-то домашняя бухгалтерия: сколько в храм ходить, сколько поститься и т.д. Как все это мелко.
Отец Ермоген был подлинным делателем Иисусовой молитвы. Также он всегда на проскомидии поминал огромное количество людей. Рано вставал, шел в алтарь, перебирал там, перечитывал свои толстенные синодики. Это подвиг, который мало кто успевает сегодня нести. Именно вот эту молитвенность и хотелось прежде всего у отца Ермогена унаследовать.
Для нас с братом-близнецом отцом Кириллом особенно был ценен опыт отца Ермогена по окормлению им женских монастырей: сначала без малого 30 лет Пюхтицкого, а потом почти четверть века Снетогорского. Нам сейчас также поручено в Вырице строительство женской обители. Причем важны были даже не столько слова, а просто пример такого доброго, но в то же время сдержанного без каких-либо эмоциональных всплесков ровного отеческого руководства. В моем сознании отец Ермоген всегда ассоциировался с таким мощным линкором, за которым можно идти в фарватере, ничего не опасаясь.
Мы дерзали как-то много спрашивать у батюшки. Иногда исповедовались у него. Просили молитв. Он нам давал иконы как благословения на труды по возведению Вырицкой обители. Общие его наставления: непрестанная молитва и неиссякаемая любовь.
Удивительно, что, когда я читал над его гробом Евангелие, мне выпало читать про необходимость прощать до седмижды семидесяти раз (см.: Мф. 18:21–22). Мы, священники, читаем Евангелие над усопшим в чреде, ты никогда не знаешь, что именно сейчас будешь читать, и вот я был поражен! У меня в сознании сразу вспыхнуло: «Так жил отец Ермоген! Он бесконечно прощал людей, в том числе монахов и монахинь, не справляющихся с высотой данных при постриге обетов». Он покрывал всех своей любовью. Точно во образ того святого, у которого спросили: «Что ты будешь делать, если увидишь, что брат согрешает?» «Я покрою его своей мантией», – ответил тот. Он имел милующее сердце, но в то же время требовательное, мог вдохновить на молитвенный духовный труд: упал – вставай и дальше иди! Никогда не сюсюкался.
Основное его наставление монашествующим было: не оставляйте молитвы! Сетовал, когда современные монахи забывают Иисусову молитву. Он много и серьезно занимался Иисусовой молитвой. Сам он – это редко, к сожалению, встречающийся в наши дни исихаст. Притом что он принимал множество людей, имел многие попечения о монастыре, о своих духовных чадах, среди которых были и епископы, и высокопоставленные миряне, тем не менее постоянно даже среди людей он творил Иисусову молитву. Она была его дыханием. Рядом с ним можно было почувствовать ее благодатный ход. В современных монастырях часто увлекаются внешним благолепием, постройками, каким-то еще производством чего-то пусть и на благо Церкви – это тоже надо, – но забывают при этом внутреннее делание: покаяние, молитву. Вот об этом он сетовал, с болью в сердце переживал.
Роль таких людей, как отец Ермоген, для нашего времени восстановления святынь трудно переоценить. Он сам – сокровище нашей Церкви.
Монахиня Гавриила (Парфенова), ответственная за издательскую работу в Рождества Пресвятой Богородицы Снетогорском женском монастыре:
– В свое время Снетогорскому монастырю понадобился преподаватель церковнославянского языка. Так я впервые оказалась в келье у отца Ермогена.
– Батюшка, вы вымолили нам преподавателя, – с такими словами меня представили ему.
Года полтора я приезжала в монастырь, преподавала. Потом отец Ермоген благословил меня заняться изучением и сбором материалов к прославлению псковских новомучеников и исповедников. Так я стала готовить к изданию «Псковский синодик».
В 2002 г. в монастыре случился пожар, так что сестрам даже на время пришлось оттуда разъехаться. Самое страшное для меня было то, что сгорел уже даже сверстанный, но еще неопубликованный «Псковский синодик»… Столько труда! И вот мы через сутки пришли с сестрами на пепелище, копаемся там в золе, и я вдруг вытаскиваю несколько лишь слегка опаленных епархиальных ведомостей. Радостно, но это всего лишь исходники нашей работы… Достаю из этой черной перегоревшей массы какой-то обугленный кусок. Приношу его в келью. Начинаю расчищать, – а это и есть наш макет «Псковского синодика»! Только сверху, как панцирь, обгоревшая корка, а внутри эта стопка листов оказалась пропитана водой! Откуда там при пожаре оказалась вода?! Листаю – весь наш труд сохранен! Только нижняя строчка сноски подпалена. Мы при издании это чудо в предисловии описали.
Еще над восстановлением синодика работали, а у батюшки уже зрела новая идея – вскоре мы занялись изданием «Псковский паломник». Батюшка по линии просветительской деятельности, можно сказать, был неугомонным.
– А что у тебя еще есть? – то и дело спрашивал. – А как же списки священников, церковнослужителей? Их бы еще надо издать.
Я по его благословению собирала информацию о тех, кто служил на Псковщине до революции. Объем и так уже колоссальный, а батюшка вдруг рекомендует еще и XIX, и XVIII, и XVII века для контекста показать…
– Не получится, – упираюсь, осознавая, какой это еще огромный фронт работы.
– Ну, посмотри, – всегда приободрит он.
Помолилась я Святителю Николаю в нашем посвященном ему храме. Возвращаюсь в библиотеку, а мне уже навстречу батюшка буквально бежит:
– Сколько тебе времени еще надо?
– Месяца полтора, – ограничиваю я все же работу намеченным с самого начала дореволюционным духовенством.
– Все! Делай. Этого периода достаточно. Все остальные прославлены у Бога.
У него была точно прямая связь с Небесами: помолится – и сразу у него есть на все конкретный ответ.
Так благодаря батюшкиному попечению мы создали биографический словарь псковских дореволюционных церковнослужителей более чем на 2,5 тыс. имен: священники, диаконы, псаломщики, старосты. Издали его для раздачи на правах рукописи, а нам Библиотека Российской академии наук вдруг прислала дарственную лицензию на этот словарь. По батюшкиным молитвам все всегда чудесным образом устраивалось и решалось.
Потом на основе собранных по благословению и при участии батюшки материалов было прославлено девять новомучеников и исповедников Псковской епархии.
Сначала у нас были сложности с доступом в архивы, но батюшка, как локомотив, молился, благословлял, упорно и безостановочно двигал дело вперед.
– Батюшка, – бывало и посетуешь ему, – устала.
– Ничего, передохнешь и давай!..
Он всегда был спокойный, сосредоточенный, доброжелательный. Никогда не нервничал. Всегда старался выправить любые недоразумения в отношениях людей.
– Не волнуйся, все получится, – вдохновлял он.
Никогда не слышала, чтобы он на кого-то повысил голос.
Советуешься с ним, он слушает-слушает, молится, а потом вдруг сообщает удивительно ясное и простое решение:
– Давай вот так сделаем!
И все действительно получалось.
По благословению батюшки был также издан, можно сказать, подстрочный перевод на современный русский язык истории Псковской епархии протоиерея Василия Смиречанского (1839–1918). Батюшка писал предисловие. Он сам всегда очень внимательно читал все издания перед подписанием их в печать. Если где-то его взгляд останавливался, мог обратить внимание:
– Вот тут еще подумай.
Догматически и канонически он все очень точно выверял.
Он никогда не настаивал на своем видении, не давил на тебя. Просто подскажет:
– Хорошо бы еще и псаломщиков взять…
Всегда давал возможность высказаться, слушал, но никогда не заставлял. Ему была чужда категоричность.
Как старцу, ему было открыто, что у тебя сейчас и даже еще только будет происходить на душе.
Батюшка по-отечески очень переживал за каждое свое чадо. Боялся ранить, обидеть. Взваливал на себя тонны наших грехов – отмаливал, увещевал. Мы же видели, как он нас всех терпит! Там, где мы друг друга потерпеть не можем, он все покрывал. Мы чуть что – сразу из себя выходим, а он всегда выслушает, так спокойно посмотрит, и от одного его взгляда тебя страсть отпускала.
Бывает, священники командовать начинают: то делай, это запрещаю. Батюшка никогда ничьей свободой не распоряжался. Просто молился за оступающихся. Молитвенное правило, наставлял, всегда надо стараться максимально исполнить.
– А вот на Афоне, – бывало, отстраненно заведет разговор батюшка, – все читают свое правило с самого утра и пока не закончат. А то потом иначе дела закрутят, так что не успеешь…
И тебе сразу все понятно: к чему он это сказал.
Батюшка никогда не обличал никого напрямую. У нас одно время лебеда на клумбах выросла. Батюшка раз нам намекнул, просто внимательно присмотревшись к этой поросли, – так она расти и осталась… А потом идет и шутя спрашивает:
– А что это у вас – сортовая лебеда, что ли? Что вы ее так храните?
Конечно, мы ее сразу потом пропололи.
На все наши недоработки он указывал очень осторожно.
– Ну, ничего-ничего, сделаете, как время будет, – тут же утешит и подбодрит.
Отец Ермоген вообще избегал прямых оценок. Он никогда не скажет «быстро ты пришла» или «долго тебя не было». А так, полушуткой: «Ты что, на велосипеде ехала?» или «Ты на этот раз вертолетом прилетела?» Так что и на душе сразу как-то весело становится, и в общем-то понятно, о чем он.
Современных монахов батюшка так смирял:
– Раньше монахи, – говорил, – были, как орлы: высоко парили. Потом, как гуси-лебеди: от перелета к перелету, но все-таки летали. А теперь мы, как курицы: подпрыгнем и падаем.
Но старец все покрывал любовью: Господу и такие важны.
Иеромонах Силуан (Ярославцев), клирик храма святых Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Викентия Сарагосского в Милане:
– Я служу в Милане. Когда меня только рукоположили в диакона, я еще совмещал служение со светской работой, что у нас за рубежом достаточно распространенная практика. Вырвавшись в отпуск, я решил поехать в Псково-Печерский монастырь, у меня была договоренность, что я там смогу попрактиковаться в диаконском служении. А тут меня друзья просят заехать по пути в псковский Снетогорский монастырь к отцу Ермогену, передать ему пару дисков. Я приехал, подождал батюшку, он вышел, посмотрел на меня, помолился, потом я ему передал диски и хотел было уже уйти, а он мне:
– Вы куда?!
– Да вот, – говорю, – еду служить в Псково-Печерский монастырь…
– А куда вы без благословения снарядились? Я вас не благословляю ехать, вы сегодня у нас должны служить.
– Батюшка, да я практически ничего не умею, меня только пять дней назад рукоположили…
– А вот здесь вы у нас как раз и поучитесь…
«Ладно, – думаю, – сегодня вечером послужу, и у меня еще останется шесть дней в Псково-Печерском монастыре…» Чудно мы послужили. Я, конечно, поошибался, поискушал сестер… Являюсь к батюшке:
– Ну, я поехал в Псково-Печерский монастырь…
А отец Ермоген уже, оказывается, выбил для меня самую лучшую в монастыре келью, в которой епископы останавливались, выгнал оттуда разместившегося там на тот момент иеромонаха, поселил меня туда… Так что на следующее утро мы опять служили вместе.
«Ничего, – воодушевившись службой, подбадриваю себя, – у нас еще целых пять дней на Печоры остается…»
– А ты знаешь, – тут же перехватывает мою мысль отец Ермоген, – а у нас ведь еще и вечерняя служба сегодня будет…
Потом я себе калькулировал: «Осталось четыре дня…»
Когда уже оставалось три дня, я себя в Снетогорском монастыре ощутил, как в раю, и просто не мог уже никуда ехать. Накрыла такая духовная радость, что я только о том уже и думал: «Как бы отсюда вообще не уезжать?!»
Тогда еще матушка Людмила (Ванина) в Снетогорском монастыре была. Она, глядя на меня и, видимо, понимая, что со мной происходит, тоже уже все подшучивала:
– Батюшка, а давайте его вообще у нас оставим?
Это все, конечно, переживалось как чудо. Тем более когда батюшка, исповедуя меня, сам мне вдруг рассказал все мои грехи… Тогда я уже понял, что, даже если уеду, все равно туда вернусь. Радость духовная от общения с отцом Ермогеном была невероятной. Он всех по-отечески тепло и с лаской принимал.
Чувствуется, что батюшка на Небесах. Даже у его гроба накрывало особое утешение.
В Псково-Печерский монастырь я попал только спустя несколько лет, но Господь так все устроил, что я ни разу не пожалел.
Схимонахиня Даниила (Пономарева):
– Впервые я о батюшке услышала от соседки еще по Зеленограду, где я тогда жила. Она была хроменькой, болящей. Она однажды приехала в Пюхтицкий монастырь, встала в хвост огромной очереди, как к ней подходит монахиня:
– Вас батюшка зовет?
– Да я только что приехала… Не может быть. Он меня не знает.
И не пошла.
Через некоторое время сестра возвращается:
– Нет, вас батюшка зовет.
Ее ждали очень серьезные неприятности. Батюшка знал, что надо укрепить человека. А народу тогда было столько, что к батюшке она могла бы и не попасть.
Потом я уже сама как-то приехала в Псков, а батюшка уже в Снетогорском монастыре был. Я про него уже была наслышана: «Такой добрый батюшка!» – говорили мне наперебой. И что же? Иду уже по монастырю, навстречу мне отец Ермоген с каким-то мужчиной идет, и вид у батюшки до того суров, что я сразу подумала: «Если он сейчас не улыбнется, это совсем не вариант…» А он, видимо, уловив мой помысел, тут же расплылся в улыбке, да такой ясной, что никаких сомнений больше не осталось. Он потом меня и в монашество постригал, а еще через время, я тогда уже несла послушание в Москве, он мне вдруг звонит:
– Я молился Матери Божией. Есть воля Божия. Приезжай.
– Батюшка, куда приезжай, – ничего еще не могу понять.
– За схимой.
Так, под праздник Покрова Пресвятой Богородицы меня и постриг в схиму. Помню, еще до монашеского пострига стою и думаю: «Новое имя дадут, привыкать…» Батюшка мимо проходит, легонечко стукнул по голове и отвечает на помысел:
– Даниилой будешь…
То есть не надо привыкать: я и в иночестве Даниилой была и потом в схиме тоже Даниилой осталась. Просто каждый раз в честь нового святого: сначала во имя благоверного князя Даниила постригли, потом в память его Небесного Покровителя святого Даниила Столпника, а после уже имя заступника самого Даниила Столпника – святого пророка Даниила получила.
«Отец Ермоген, как рентген», – у нас всегда такая присказка была. Бывало сообщишь ему что-то:
– Батюшка, завтра Татьяна приедет, книги привезет.
– Да-да, приедет. На поезде, – тут же уточнит он.
«Как же на поезде? – думаю я. – Она же книги привезет… Наверняка на машине».
Приезжает на следующий день Татьяна на поезде… Что-то с машиной случилось.
Но батюшка никогда не превозносился высотой своих откровений (см.: 2 Кор. 12:7). Все важное он как раз таки и скрывал. Так, только по мелочи что-то обнаружит.
Батюшка во всем был очень прост. Бывало, разве что спросит:
– А пельмени с картошкой будут? – так он называл постные вареники.
Питался он, мало сказать, умеренно. Это как ученики Господа застали при беседе с самарянкой: «Равви! ешь. Но Он сказал им: у Меня есть пища, которой вы не знаете» (Ин. 4:31–32). Так же и батюшка: после литургии принимает народ, уже третий час, а он еще ничего не ел. Придет мать Сергия, его сестра:
– Батюшка, Патриарх звонит!
Только так его и можно было вызволить.
Сердцем батюшка переживал за всех. На исповеди мог ненавязчиво подсказать и какой-нибудь неисповеданный грех, так что пробирало: точно! Исповедуешь, исправишься – а раньше, до его слов, ты даже не задумывался об этом…
При бесовских страхованиях благословлял читать такую краткую молитву: «Всуе ты трудишься во мне, падший архистратиг. Я – раба Господа моего Иисуса Христа; ты, превознесенная гордыня, унижаешь себя, так усиленно борясь со мною, слабой. Аминь».
Или такую еще давал молитву для искоренения злобы среди враждующих: «Именем Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, отойди от меня, сатана, во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь. Христос посреде нас. Аминь».
Все благословлял делать только с молитвой.
Схимонахиня Ольга (Диаконова):
– Расскажу сначала о принятии мною схимы. Помню, в монастыре шла вечерняя служба, внезапно вышел из алтаря отец Ермоген, подошел к игумении, что-то ей сказал и вернулся в Святая Святых. Матушка Людмила тут же подошла ко мне и сказала:
– Батюшка сказал срочно тебя постригать в схиму, – и добавила, – а то потеряем.
Я на тот момент была монахиней Ефросинией. При моем букете сердечных заболеваний эти слова не показались чем-то отвлеченным. Причем схиму мне сказали подготовить еще при монашеском постриге за семь лет до собственно схимнического пострига. И это притом, что и монашеский постриг у меня был первым: меня из мирской сразу в мантию облекли. А через пару дней матушка Людмила мне уже наказала схиму готовить. Я подошла тогда к отцу Ермогену:
– Батюшка, схиму готовить?!
Он подтвердил, дал благословение. Я вернулась в Ригу, где ранее жила. Купила там схиму. Привезла ее в монастырь. И тут же мне на глаза попалась одна из наших тогдашних схимниц (Царствие ей Небесное!) – а на ней было очень потертое схимническое облачение. Я спросила у игумении:
– Матушка, а давайте ей мое схимническое облачение отдадим? Когда еще меня постригут… Я, может, и сама себе еще вышью.
Матушка благословила. Я отдала. А другая наша схимница тут же мне сказала:
– Этим поступком ты отказалась от схимы.
Я бегом к батюшке.
– Батюшка, правда?
Он подтвердил.
– Ну, значит, не буду в схиме.
– Да нет, новую готовь, – все-таки, помолившись, благословил меня.
Я приготовила новое схимническое облачение. И вот спустя семь с половиной лет происходит этот эпизод на службе. Тогда, помню, оставалась неделя до Рождественского поста. Думаю: «Вот постом и постригут, наверное»…
А батюшка говорит:
– Нет, срочно!
Так за два дня меня на память Димитрия Солунского в схиму и облекли. Только во время пострига, когда батюшка произнес: «Равноапостольная Ольга», – я вспомнила пророчество другого старца – отца Николая Гурьянова. Как-то он, перекрестив меня, сказал:
– Будешь равноапостольной!
Я тогда вообще еще мирской была. Про себя подумала: «Это потому что я там что-то в воскресной школе «лялякать» пытаюсь…»
Отец Ермоген постригал меня и в монашество, и в схиму. Это действительно все было неожиданно. Хотя мне уже и схиархимандрит Илий (Ноздрин), и Любюшка Сусанинская предрекали монашество, – все это казалось неосуществимым. Помню, это был 40-й день по преставлении ко Господу отца Николая Гурьянова. Я, мирская, зашла в Снетогорский монастырь, в коридоре меня, совершенно незнакомого ей человека, вдруг увидела игумения Людмила и спрашивает:
– А ты в постриге?
– Нет, матушка, – отвечаю. – Я замужем, мы с мужем венчаны, у нас дети.
А она говорит:
– Ох-хо-хох. Тебе надо постригаться. Просись у мужа.
Я к мужу уже обращалась с таким предложением, думала, он и на этот раз откажет. В первый раз он мне даже у виска покрутил… А тут он внезапно говорит:
– Хорошо.
Пришла в монастырь. А отец Ермоген избегает меня, не дает ответа. Потом так и сказал:
– Не могу понять. То вроде есть воля Божия на постриг, а потом опять: нет.
Да тут еще и сестры стали возмущаться: «Вот, из грязи – в князи. Какой этой мирской постриг?!» А я батюшке и говорю:
– Батюшка, так оно и есть! Они же правы!
Для него это ключевой фразой и оказалось. Он меня тогда сразу и постриг.
Послушание у меня было – проводить занятия с сестрами и с псковскими учителями. Все, что я говорила, по самым ключевым моментам я проверяла потом на исповеди у батюшки. Милостью Божией ни разу не было так, чтобы он не согласился с моими словами. Однажды, помню, говорю:
– Батюшка, может быть, вы можете сказать такой-то сестре. Ведь нехорошо она себя ведет. Не должно быть такого на территории монастыря. Здесь же паломники…
– Нет, нельзя ей делать замечание, – отвечает старец. – Если я ей сделаю замечание, она все равно не исправится, но тогда грех ее усугубится.
– Но она же так не спасется! – не унимаюсь я.
– Нет, спасется. Она же в монастыре, – убеждает он. – Если не изменится, то на смертном одре Господь ее жестокой болезнью будет смирять, и тогда она спасется, но уже как бы из огня (см.: 1 Кор. 3:15).
И сразу твою душу страх Божий охватит. Ничего нет: ни суждения, ни ропота… – никакой этой накипи, только достодолжное: страх Божий! Так мы премудрости (см.: Прит. 1:7) монастырской и научались.
Как-то раз батюшка рассказал, что когда они еще были студентами Московской духовной академии, один из профессоров сказал им:
– Время сейчас тяжелое, так что только за то, что вы тут сейчас сидите за партами, вам уже троечки полагаются. А кто хочет балл повыше, надо, конечно, хорошо поработать.
У меня всегда такое впечатление было, что батюшка видел, что мы все, нынешние монахини, – троечницы, но уже только то, что мы пришли в монастырь, нас уже по милости Божией этими «тройками» одаривало.
Батюшка всех жалел. За всех молился. Мог как-то шуткой все наши немощи покрыть. Помню, пришла я к нему как-то на исповедь и призналась:
– Батюшка, я в чемоданчике кучу неодеванного белья скопила. Я же старая, мне уже больше 80. Вот слягу, сестрам так будет легче за мной приглядывать… Но если это многостяжание, батюшка, то я это отдам на склад.
Он так тональность мою подхватывает:
– Не, не надо. Умрешь, мы тебя накроем. А чемоданчик с собой возьмешь, по дороге все это пригодится…
Сразу отрезвил!
Придешь к нему размазней, что-то из себя там еще мнить порываешься… А батюшка скажет легкое простое словцо, вовсе не высокоумное, не проповедь тебе прочитает, а одним только словом мог сразу всю тебя перебрать! Выходишь от него – душа цельная, обновленная. Идешь, сокрушаешься: «Дурочка ты, дурочка…» Так и смирял.
А то, помню, пришла к нему:
– Батюшка, а в Уставе сказано, что по воскресным дням и по великим двунадесятым праздникам правило отменяется!
– Правильно! – опять подхватил он мою тональность. – Отменяется! – и весомо добавил: – Для ленивых.
Все, больше вопросов у меня по этому поводу не было. Вот в этом весь батюшка Ермоген: вроде и шуткой, но очень конкретно вразумит.
В центре всех его поучений (а поучал он прежде всего своим примером) – любовь и простота. Мы порою изумлялись, как батюшка просто принимал тех, от кого мы привычно отворачиваемся. Даже не поздороваемся с такими, тем более уж точно денег не станем давать. У нас сразу включается дурной помысел: «Пропьет и т.д.» А батюшка как-то мог разглядеть образ Божий в каждом и не втаптывать его дальше в грязь. Батюшка никогда никого не унижал.
Учил нас в каждой встрече, в каждом случае нашей жизни искать волю Божию.
– Верить в Бога – хорошо, но Богу – это выше.
А как открывается нам воля Божия? Только по нашему доверию. Помолись и иди к старцу. А если начнешь сомневаться: «Все-таки отец Ермоген это не батюшка Николай Гурьянов…» – все, лукавый тебя уже сбил!
Батюшка наш очень любвеобилен. Без всякой экзальтации. В его духе было ровное-ровное спокойствие. Напрямую никаким добродетелям батюшка никого не учил. Так чтобы он кому-то сказал: «Ты смиряйся! А что ж ты не смирилась?!» – у него таких слов и оборотов в лексике не было. Просто мы видели его и не могли не ощущать какого-то несоответствия, подтягивались. Подражать ему – это слишком высоко. Но хотя бы сокрушать о своей худости, когда у тебя перед глазами такой пример, было очень кстати.
Помню, кто-то попал в больницу и начинает трезвонить:
– Батюшка, тут мясо дают!
– Ешь-ешь, все подряд, – как-то так просто ответит, не скажет: «Смиряйся и пр.»
Он во всем придерживался позиций икономии: время сложное, строжить нельзя; не надо никого через колено ломать, у людей и так сейчас души изранены… Любовью лечил, исправлял в духе кротости (см.: Гал. 6:1).
Подготовила Ольга Орлова