Этих людей в той среде, в которой они вращаются, отчего-то называют «клюквенниками». В свое время они считались отверженными даже в преступном мире, поскольку дерзали поднимать руку на святое – грабить церкви.
Слово «татьба» в переводе на современный русский язык означает воровство. В старое время это слово имело много смысловых значений, среди которых похищение чужого имущества было не основным. Воровать – в первую очередь означало совершать злодейство. Стало быть, святотатцы – это не только делающие зло, но делающие зло святыням, люди, идущие открыто против Бога и Церкви. Вот на какую глубину падения выводит нас самый беглый анализ этого термина. И в России в конце XIX – начале XX века рубрика темы о святотатствах в газетах появлялась практически каждый день. Были и такие номера, в которых сообщалось о нескольких кражах и разгромах храмов в разных местах, об убийствах священников или нападениях членов различных революционно-террористических или откровенно уголовных организаций на монастыри.
Попытка взорвать икону Божией Матери «Коренную» в Курске, похищение чудотворного списка Казанской иконы Божией Матери вместе с драгоценным окладом в Казани, ограбление Исаакиевского собора, когда с иконы Спасителя были буквально содраны все драгоценные украшения, жертвованные благотворителями во славу Господа нашего и Его Церкви, убийства и разбои совершенные во время беспорядков 1905–1906 годов в нескольких известнейших монастырях, – вот далеко не полный список особо известных «дел» святотатцев к тому дню, когда была предпринята попытка посягнуть на самые сокровенные православные святыни России, когда в ночь на 8 апреля совершилась попытка ограбления Успенского собора в Кремле и похищения украшений с чудотворных икон Божией Матери Владимирской, Успения Пресвятой Богородицы…
Драматическая коллизия начала развертываться в четвертом часу утра. Именно тогда постовой городовой, несший службу на Соборной площади в Кремле, услышал шум в Успенском соборе, а потом слабый зон разбиваемых стекол. Городовой поспешил к сторожке, в которой располагались на ночлег соборные сторожа, и, разбудив их, потребовал, чтобы немедленно было дано знать старшему саккеларию собора протоиерею Пшенникову. Сам страж порядка, возглавив сторожей, произвел осмотр собора с внешней стороны. Все замки были найдены целыми, печати на них были не тронуты. Зато, когда уже стало светать, были обнаружены несколько приоткрытых окон и одно разбитое, а решетка на нем – отогнута.
Городовой немедленно отправился в гауптвахту 6-го гренадерского Таврического полка, располагавшуюся тут же, в подвале Грановитой палаты, и, объявив начальнику караула о происходящих в соборе подозрительных шумах, потребовал выставить вокруг собора караулы и оттуда же, с гауптвахты, телефонировал обо всем дежурному полицейскому в участок для доклада начальству.
К семи часам утра к собору прибыл отец Пшенников с ключами от храма, съехались и представители светских властей: все руководство московской полиции, комендант Москвы, помощник московского градоначальника полковник Модль, начальник сыскной полиции Москвы А.Ф. Кошко вместе с почти полным штатом агентов и надзирателей сыскной полиции, а также следователь, прокурор Окружного суда и прочие должностные лица, коих присутствие было обязательно.
Убедившись в том, что печати на дверях и замках целы, отец Пшенников отпер двери, и все вошли в храм. После самого беглого осмотра стало ясно: в храме произошло ужасное злодейство! Умело, с большим разбором из украшений нескольких икон были извлечены драгоценные камни, а стразы, искусственные каменья, – оставлены.
Опытные сыщики приступили к осмотру громадного помещения храма. В этой работе им помогали чины гренадерского полка, несшие службу в Кремле, полицейские, прибывшие из других частей столицы, и, наконец, прибывшие пожарные. Пожарные прибыли со своим снаряжением, в том числе и с большой раздвижной механической лестницей. Сам помощник градоначальника вместе с начальником сыскной полиции Кошко лично осмотрел верхние ряды соборных окон. Было установлено, что часть из них была приоткрыта «для воздуху» рабочими, снимавшими с окон зимнюю замазку и мывшими окна. То окно, что было разбито, имело отверстие очень маленькое, чтобы через него мог пролезть человек. Решетки на открытых окнах были целы, а на разбитом – отогнута, но тоже очень немного, только для того, чтобы просунуть руку. Так у следствия впервые появилось предположение, что вор остался в храме, застигнутый тревогой и, возможно, лишь выбросил драгоценности в окно своим помощникам.
Придя к такому выводу, руководившие операцией приказали усилить поиски, ища возможных путей ухода из собора незамеченным. К концу дня, после того как были осмотрены и вентиляционные отверстия, и дымоходы, и чердаки, и даже крыша, следствие окончательно постановило: уйти было невозможно, преступник где-то здесь! Но где – вот вопрос?!
Искать «вслепую», даже при привлечении большого количества людей, все равно что искать иголку в стоге сена. Хуже того! Чем больше людей в храме будут искать, тем больше суеты, неразберихи, незнакомых друг другу лиц, тем больше увеличивается шанс у преступника смешаться с толпой ищущих его и… незаметно покинуть собор, ставший для него ловушкой.
Церковные власти, чтобы помочь следствию, пошли на беспрецедентный шаг: уверившись, что преступник все еще в соборе, решили не возобновлять службы в храме до тех пор, пока преступник не будет обнаружен. Как оказалось, это решение сыграло решающую роль в деле поимки вора. Двое суток продолжался поиск в соборе, но результатов так и не было. Все находки были сделаны в первые часы поиска: несколько драгоценных камней, оброненных преступником, огарок свечи, металлический прут, выломанный из решетки, ограждавшей сень вокруг иконы, при помощи которого вор делал взломы…
К исходу вторых суток решено было оставить на ночь в соборе засаду. Полиция так поступила и в первую ночь, но преступник, где-то затаившийся в соборе, не вышел. Здраво рассудив, что двое суток – вполне достаточный срок для того, чтобы прячущийся человек по чисто физическим причинам, томимый голодом и жаждой, был вынужден покинуть свое убежище. Вечером для вящей убедительности несколько раз громко прокричали в соборе, что толку искать сейчас нету, что пора уходить. Прокричали, якобы «зовя на всякий случай тех, кто мог задержаться», потом погасили свет и вышли, заперев двери.
Двое хорошо вооруженных полицейских, оставшихся в засаде, притаились у Царского места. В храме воцарились абсолютная темнота и тишина. В этот раз засада сработала! Не прошло и четверти часа, как полицейские услышали в тишине шорохи и звуки, словно скребки, потом кто-то легко спрыгнул откуда-то сверху на пол. Разглядеть в чернильной темноте храма что-либо или кого-либо было совершенно невозможно, и сидевшие в засаде ориентировались только по звукам, доносившимся до них. Наконец в полоске слабого света, лившегося сквозь окно с ночной улицы, они увидели фигуру крадущегося вдоль западной стены храма человека. Хорошо ориентируясь в темноте, он шел довольно уверенно. Полицейские, крепко сжав в руках револьверы, приготовились и одновременно, на два голоса, скомандовали: «Руки вверх!» Акустика храма стократ усилила их окрик, и преступник на некоторое время замер как громом пораженный, потом, очнувшись от оцепенения, отпрыгнул в темноту и исчез. Полицейские выстрелили несколько раз наугад, но не попали. Неожиданно вор возник в другой полосе света, и снова ему прокричали: «Стой! Руки вверх!», а когда он снова не выполнил команду, стреляли по нему. Заметим в скобках, что полицейские стреляли в человека, заведомого преступника, только после второго предупреждения.
Сидевшие в готовности снаружи полицейские чины и руководство следствия услышали этот шум и стрельбу. Не мешкая, храм был отперт, и вся масса людей: сыщики, военные, священники, пожарные, судебные и следственные чиновники – ворвалась в собор.
Когда помещение было освещено, то взору пришедших открылась картина задержания: вор лежал на полу, а над ним с дымящимися револьверами в руках – двое полицейских.
Тут же в соборе с преступника сняли первый допрос. Он отказался говорить до тех пор, пока ему не дали стакан воды, которую он с жадностью выпил. После этого он снова наотрез отказался назвать себя и отвечать на вопросы. А снаружи храма уже собралась огромная толпа людей, прослышавших про святотатца. И настроения в этой толпе были весьма опасные – люди требовали выдать негодяя им, чтобы наказать его по-свойски.
Чтобы вора не растерзала толпа, во избежание беспорядков и ажиотажа его быстро вывели из собора и в сопровождении надежной охраны доставили в сыскную полицию. Здесь с ним принялись работать опытные профессионалы. Допрос повел сам Аркадий Францевич Кошко, легендарный сыщик, распутавший немалое число преступных историй. В ту пору он, как уже говорилось, возглавлял сыскную полицию Москвы.
Хорошо зная склад характера подобных типов, вообще недурно разбираясь в человеческой натуре, опытный сыщик приказал для начала накормить задержанного, дать ему покурить, вдоволь напиться воды, а потом повел с ним неторопливый, заинтересованный разговор, не крича и не грозя. Преступник, совсем еще молодой человек, в ответ на такое отношение, а главное, понимая, что все равно уже попался, стал давать показания. Это были весьма любопытные сведения!
Его звали Никита Филиппович Семин, от роду ему было всего 18 лет, и по профессии он был золотых дел мастером, служил подмастерьем у разных ювелиров. В собор он забрался еще 7 апреля, придя на вечернее богослужение и спрятавшись в шатре, воздвигнутом над плащаницей. Дождавшись, когда все уйдут, он приступил к «работе».
Свой поступок Семин объяснял желанием завести собственное ювелирное дело, так как найти работу ему было непросто, поскольку его последний хозяин заподозрил Семина в краже золотых стружек и выгнал. Живя на Хитровке среди опустившихся людей, отвергнутых обществом, он пришел к решению ограбить какую-либо особо чтимую святыню, украшения с которой, в случае удачного похищения и продажи, доставили бы ему не менее полумиллиона рублей. Ходя по многим храмам, он наконец «присмотрел» искомое в Успенском соборе Кремля. По его словам, шел он за драгоценными камнями ценою в миллион рублей. Расчет Семина был прост: утром кража обнаружится, поднимется суета, поналезут любопытные, а он, «пользуясь шумихой», спокойно уйдет, смешавшись с толпой.
Но в этот план вмешались силы, которые он совершенно не предусматривал, идя «на дело»! Как он рассказывал на следствии, ему долго не хотелось почему-то грабить чудотворную Владимирскую икону Божией Матери, но… не устоял перед соблазном и, взломав створку киота, проник внутрь и снял камни, украшавшие святыню. Вот с этого момента все у него и пошло наперекос. В храме стало вдруг светло, и Никиту обуял безотчетный страх, от которого его всего начало трясти. Перепугавшись, сочтя этот свет грозным знаком, поданным ему свыше, поспешно, кое-как увязав дрожащими руками добычу в платок (при этом обронив несколько камней), Семин стал суетливо искать выход из храма сейчас же, немедленно, не решаясь оставаться в ограбленном доме Божием хотя бы еще на минуту, не то что до утра.
Он попытался вылезти через окно в алтаре, но сорвался с подоконника, сделанного как бы наискось, с большой высоты. Шум его падения и привлек внимание постового городового в первый раз. Затем Семин, взяв лестницу, оставленную в храме рабочими открывавшими окна, забрался к верхнему окну и попытался выбить толстое «зеркальное» стекло металлическим прутом, которым он действовал при взломе киотов. Но руки его дрожали, движения были неверны, треск разбиваемого стекла и звон выпавших наружу осколков побудили городового поднять тревогу. Потом, немного отогнув решетку, он пытался расширить отверстие, но услышал, что городовой и сторожа уже подняли тревогу. Ему оставалось только отпрянуть внутрь. Позже Семин пытался вылезти с другой стороны, через другое окно, но понял всю бесполезность затеи, увидев караулы гренадер, расставленные вокруг храма.
Тогда, припрятав награбленное за гробницей патриархов, в тот самый момент, когда собор уже отпирали, он заметил нишу в соборной стене, за большим киотом Тихвинской иконы Божией Матери. С трудом протиснувшись меж стеной и киотом, пробрался в эту нишу и просидел там все то время, когда его искали.
Семин думал, что, поискав в храме некоторое время, полицейские уйдут, в соборе возобновятся богослужения, и он, как и планировал вначале, смешавшись с богомольцами, исчезнет незамеченным. Совершеннейшим сюрпризом для него стало то, что службы так и не возобновили, а поиск продолжился двое суток. Ночью, испытывая муки от жажды, он выбрался из убежища и, к невероятному своему изумлению, напоролся на засаду. В своих показаниях преступник назвал места, где спрятал награбленное. В указанных местах нашли сверточки с драгоценностями.
Но не надо думать, что, пережив столь ужасные приключения, этот человек раскаялся! Уже 24 апреля Семин, перед тем как его отправляли в тюрьму из сыскной полиции, попросил о встрече со следователем. Когда его привели к Аркадию Францевичу Кошко, он признался ему со вздохом, что «дал маху», назвав места, где спрятаны камни. «Мне бы стоять на том, что я их выбросил в окошко своему напарнику! – тужил он. – А потом, отсидев, я бы их забрал! Это все ваше великодушие и доброе отношение ко мне, когда меня, голодного и умиравшего от жажды, к вам привезли, вы меня подвели! Эх, повелся я, маху дал!» А после этого пообещал: «Верьте, что грубостью от меня вы бы ничего не добились! Но что было, то прошло, я не унываю. Мне как несовершеннолетнему строгого наказания не будет. Я все выдержу и, отсидев, выйду или сбегу и совершу еще преступление, от которого содрогнется мир и которое вполне меня вознаградит!»
Следователь сказал по этому поводу в интервью газетчикам: «Несмотря на свой 18-летний возраст, Никита Семин уже вполне сбившийся с пути человек!»
На суде открылась еще одна неприглядная сторона дела: у Семина был сообщник или сообщники. Хотя он сам все это отрицал, но выяснилось, что спрятался он в соборе 7 апреля возле самого поста дежурного сторожа Соколова, который якобы отлучился с поста в сторожку по какой-то надобности. Выяснилось также, что Соколова уже однажды обвиняли в краже из храма одного подмосковного села, в котором он тоже был сторожем, но за недостатком улик освободили. Один из сторожей утверждал, что ему от одного из работавших в храме рабочих накануне кражи стало известно о том, что Соколов и Семин знакомы. Эти показания сторож дал на предварительном следствии. Но на суд ни сам свидетель, ни тот, на кого он ссылался, не явились, и разыскать их не удалось – оба они исчезли. Надо думать, были или убиты, или, запуганные, бежали из Москвы. Показания ряда лиц давали основания полагать, что Семин в сговоре с Соколовым «работали на заказ» от скупщиков краденого церковного имущества, потому что камни, снятые с икон, были столь древними и, следовательно, узнаваемыми, что обработка их не принесла бы результата, соответствовавшего ювелирным канонам того времени, и практическую ценность они от этого теряли, сбыть их было бы очень трудно.
Суд присяжных приговорил Семина к шести годам каторги, но не за кражу, а за святотатство. Соколова оправдали «за недоказанностью».
В этой невеселой истории кто-то, может быть, усмотрит лишь детективную канву, кому-то это покажется историей похождений преступников. Мне же видится в ней весь тот комплекс проблем, который собран в слове безбожие. Судите сами: даже испытав на себе и страх, и явное предупреждение свыше, не позволившее воплотить задуманное им злодейство до конца, приняв христианскую доброту человека, могшего по положению вещей поступить с ним гораздо более жестоко, Семин, приняв это снисхождение как само собой разумеющееся, жалеет лишь о том, что «дал маху» и сознался! И тут же сулит: «Я вам еще устрою!» И ведь не просто собирается совершать преступления, а непременно такие, от которых должно было содрогнуться человечество!
И это почти необразованный мальчик, выходец из патриархальной крестьянской семьи, отданный в город на обучение! Что же тогда творилось в головах профессиональных революционеров, окончивших университеты и подкреплявших свои замыслы философическими выкладками?!
Заявление этого мальчишки пред отправкой в тюрьму – это даже не тревожный звонок, это набат, возвещавший беду. Но кто его услышал? Подивившись дерзости юнца, все обратились к той части статьи, где перечислялись украденные камни и приводилась их примерная стоимость. Семин, если он отбыл весь срок, вышел как раз тогда, когда к его услугам стараниями куда более подготовленных и масштабно мыслящих злодеев было подготовлено широкое поле деятельности «для потрясения мира». Как знать, не влился ли он в ряды и когорты тех, кто взялся переустраивать мир, не ходим ли мы теперь по улицам, названным его именем? Как знать? Иллюзия внезапности обрушившихся на Россию бед очень тешит тех, кто не желает смотреть правде в глаза. Ни один лозунг «сотрясателей мира» не воплотился бы в жизнь, если бы его не подхватила толпа! Никакие инородцы, как бы этого ни хотелось видеть в мечтаниях, не смогли бы разрушить, закрыть, осквернить храмы и монастыри, если бы тысячи активистов, отпавших от Бога, не помогали бы им, а миллионы молчащих не попустительствовали своим бездействием. У поколения тех, кто отрекался от Бога, складывал костры из икон и осквернял храмы, родители были ровесниками Семина. Вот и думайте, друзья, отщепенец ли, выродок ли Никита Семин или просто в нем ярче, чем в других, проявилась общая тенденция?!
Святотатцы – это, безусловно, крайнее явление в жизни тогдашней и сегодняшней. Но они порождение нашего общества. Плоть от плоти нашей. Кто знает, в скольких еще головах по сию пору зреют мечты «сотрясти мир» и тем вознаградить себя? И, главное, во что выльется это в следующем поколении? Тревожный набат, грянувший когда-то, гремит и ныне, надо только уметь слышать его душой, не дать себе погрязнуть в пассивном бездействии, отвернуться от неприятного и сказать: «Ну, это крайность, а вообще…» Крайность очень быстро делается повседневностью, как это уже было не однажды.
Валерий Ярхо