Слово об Оптинских старцах митрополита Трифона (Туркестанова; 1861–1934). 11 декабря 2016 г. исполняется 155 лет со дня рождения владыки Трифона.
Отец Леонид
Отец Леонид, судя по его жизнеописанию и по рассказам о нем современников, является пред нами прежде всего человеком непоколебимой веры в свое высокое призвание, отсюда уже вытекают и прочие свойства его характера: необычайная смелость, твердость и энергия в отстаивании дорогого для него старчества. «Хоть в Сибирь меня пошлите, хоть костер разведите, хоть на огонь поставьте, я буду все тот же Леонид», – так отвечал он настоятелю, когда тот указывал ему на угрозу епархиального архиерея сослать его за прием посетителей под начал. Так же смело ответил и самому епископу, когда тот посетил Оптину пустынь. Владыка шел в церковь по монастырскому двору, полному народа; вдруг вышел из келии своей и отец Леонид, чтобы идти в ту же церковь. Мгновенно толпа отхлынула от архиерея и бросилась к старцу, окружила его, теснясь и требуя благословения. Отец Леонид старался, со своей стороны, протесниться к владыке, чтобы поклониться ему. Когда он приблизился, архиерей сказал ему укорительно: «А ты все еще с народом возишься?» «Пою Богу моему, дондеже есмь!» – отвечал твердо и спокойно отец Леонид.
Страх людского суда для него не существовал: он наполнен был лишь страха Божия суда. Оттого его слова отличались замечательной смелостью, простотой и иногда даже резкостью. Он не заботился об изысканности или красоте выражения, о смягчении своих слов, он всем говорил правду не обинуясь, всем говорил «ты», и тогда, когда видел ближнего, старался вырвать у него самолюбие. Часто в способе действий и выражений он прибегал к полуюродству, желая прикрыть этим свою духовную мудрость и прозорливость. Иногда его резкостью сначала некоторые обижались, но, узнав ближе его любвеобильную душу, делались потом его преданнейшими учениками. Такой характер мог образоваться только благодаря скорбям и лишениям, которые его закалили. Оттого почти во всех письмах, им написанных (они подписаны и отцом Макарием), основная мысль та, что скорби необходимы для очищения души человеческой. «Вы описываете, – пишет он, – случившиеся скорби. О необходимости для нас скорбей нечего и писать Вам, ибо Вы сами знаете сию истину, как Господь наш Иисус Христос Сам пострадал, нам оставив образ, да и мы последуем стопам Его (1 Пет. 2:21), и ученикам Своим, яко некое наследие, оставил скорби: в мире скорбни будете (Ин. 16:33). В нахождении скорбей надобно наблюдать, чтобы всякий случай скорбный относить к посланным от Промысла Божия; оскорбляющих нас считать орудиями Божиими, коими Бог действует в деле нашего спасения, почитать их своими благодетелями. Когда же обратите вину на оскорбляющих и будете на них роптать, то скорби более умножаются и отягощаются до малодушия, которое есть матерь мучения, а напротив, терпение есть матерь утешения».
Вследствие своего закаленного искушениями характера он все принимал равнодушно. «Всеобщий и всезлобный враг диавол, – писал он одному духовному сыну своему, – хотя и многие творит подсады нам, но ничтоже успеет, если мы будем уповать на Бога, помня сие учение: блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще, Мене ради: радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех (Мф. 5:11, 12), и хоть есть нечто смущенное в нас, но Господь Всемогущий поколь сохраняет мое ничтожество, и впредь уповаю и вручаюсь Промыслу Его».
«Вы печетесь о моей худости, что я будто нахожусь в оскорблении, – писал он другому лицу, – попечение сие доказывает чувства Вашей ко мне любви, и я за оные чувствительно Вас благодарю. Но что касается до меня, то благодарение всевышнему и всеблагому обо мне Промыслу! Не вижу таковых скорбей, которые были бы невыносимы. Аще же какие и случаются, то получаю и помощь Божию, во еже понести оные. Невозможно же, чтобы совершенно избавиться от них… Какие Господу угодно послать нам скорби, принимать должны все с благодарением».
Таков был мужественный борец за старчество отец Леонид.
Отец Макарий
Другие особенности имел характер отца Макария. Это был человек замечательно мягкий, кроткий и нежной, глубоко поэтической души. Он был совершенно лишен некоторой резкости характера отца Леонида. Его любвеобильность простиралась не только на людей, но даже на животных и неодушевленную природу. Он любил кормить зимой маленьких птичек, выставляя за окно им корм, любил растения, особенно цветы, и благодаря его заботам скит украсился цветником. В отношении своих многочисленных учеников он был полон любви и снисхождения, поэтому они, хотя бы по обстоятельствам жизни своей разлучались с ним, продолжали питать к нему безграничное благоговение и любовь. «Душа грешника, – пишет к нему один из его учеников, – утружденная палящими страстями и житейскими тревогами, с отрадой внимала старческому Вашему голосу и готова была ответствовать Вам не словами, а монашескими подвигами и совершенным послушанием во всем, если бы Вы даже посоветовали собираться не только на Афон, но даже и в глубочайшую пустыню». «Отец Макарий, – писал тот же ученик тотчас после смерти старца, – мог говорить от избытка своего горячего сердца, опираясь на свою опытность и добросовестность. Это был человек, воистину на благо рожденный. Он был нелицемерным и постоянным послушником отца настоятеля и всей братии и всякому просящему у него помощи, соучастия и содействия. И болезнь его, конечно, была следствием его неусыпных трудов для ближних, а пылкая душа его, кажется, стремилась вон из тела на всякий призыв его детей, ко всякому скорбящему. Духовный слух его сторожил каждое слово, касавшееся Святой Церкви и Отечества, горячо им любимого. Его радовало все, что прославляло Господа, и с детским веселием он спешил возвещать всем о чудесах милости Божией. Он готов был передать всем свою теплую веру, что Господь жив, что не престал действовать к нашему спасению, и всякое сомнение в Промысле Божием и в словах Священного Писания вызывало его на битву, на защиту Православия».
«Где найду слов, – говорит его жизнеописатель, – изобразить влияние старца на каждую отдельную личность, его умение вести каждого к одной цели разными путями, смотря по различию характеров, способностей и духовному устроению, его пастырскую и отеческую любовь ко всем вообще и каждому в особенности, снисходительность к немощствующим и раскаивающимся, строгость к самочинным и прекословным. Умение утешить единым словом, обрадовать взором или благословением, ободрить малым, но драгоценным вниманием. Кто из относившихся к старцу не испытал на себе, что он, по апостолу, умел радоваться с радующимися и плакать с плачущими (Рим. 12:15), умел быть всем вся, да всяко некия спасет (1 Кор. 9:22), приводя к Пастыреначальнику Христу. О нем можно было сказать, как о Макарии Египетском: «Он, как Бог, всех покрывает любовию», и сила этой любви столько привлекала к нему сердца всех, что мы готовы были не отходить от него, чтобы выну наслаждаться светлым его лицезрением и сладкой беседой благоглаголивых уст его». Эти слова его ученика лучше всего характеризуют его самого и его отношение к ученикам и тех к нему. Главная добродетель, какую он желал насадить в них, – это смирение. Все письма, помещенные в пяти обширных томах, заключают в себе эту центральную мысль. Кроме сего, он составил сборник изречений Священного Писания и святых отцов об этой добродетели. Главная мысль его писем та, что иноку или мирянину, желающему спастись, надо идти средним царским путем, то есть на себя не брать лишних внешних подвигов, дабы не впасть в гордость, главную же заботу обратить на внутреннюю работу над собою под руководством старца, на очищение себя от страстей и пороков, претерпевание безропотное скорбей и снискивание смирения. Этому же учил и отец Леонид, но отец Макарий особенно глубоко и ясно разработал этот вопрос.
Вот лишь несколько отрывков из его писем, характеризующих самого старца, то есть ясно показывающих его не теоретическое, но практическое знание этой добродетели. Так, например, он пишет одной особе, желающей вступить в монастырь: «Живя в сообществе сестер, посвятивших себя на служение Господу, Вы будете непраздны от делания заповедей Божиих, которыми можно приблизить себя к Богу. Сообщаясь с ними, будете узнавать свое устроение и немощь, чрез что будете приближаться к смирению. Ежели бы Вы сделали что и благое, не доверяйте себе и не приписывайте своим силам, но Божией помощи, и о всем открывайтесь старице. Не доверять себе и не следовать своему разуму и воле есть путь к смирению, без него же, хотя бы и доброе что было нами сделано – Богу неприятно. Смирение нас успокаивает. Вы пишете, чем смиреннее одеяние, тем более дает чувствовать страсти, скрывающиеся под его покровом. Сие-то и нужно, чтобы оные видеть в себе и чувствовать. Когда Вы их чувствуете, то уже верно не вознесетесь своими исправлениями, а будете иметь смиренное мудрование и самоукорение за гнусность оных и старание об их исправлении, на что призрит Господь и подаст Свою помощь (Пс. 33:19). Исправив же что, уже не будете себе приписывать, зная свою немощь. Смирение в самых бранех доставляет успокоение. Ибо без браней и смириться нельзя, но опасно придти к высокоумию».
Вообще основная тема его писем – необходимость приобретать смирение, а оно приобретается чрез познание немощей своих, чрез обращение с ближними: для новоначального – чрез простое общение с братьями или сестрами, чрез общение в общих послушаниях; для окрепшего – чрез водительство другими. Тогда на этой ниве вырастает смирение и истинная христианская любовь. Здесь виден ясно тот путь, которым шел сам старец. Из этих писем нам ясно видна вся кротость и любвеобильность души старца. Шаг за шагом он следит за духовным деланием своих духовных чад и с кротостью отвечает на все их вопросы. Из них же видны те труды, какие подъял старец ради блага ближних. Вот, например, как он изображает свою жизнь. «Вот мое какое горе: нынче утром встал очень слаб, подкрепился часочек и думал, что-нибудь напишу, а только успел написать тебе (одной инокине) вышеописанные строки, приехал отец архимандрит Л., и я должен был быть там; пока его проведал до 4-го часа, пришел в келию, утомленный и уже не до письма; а между тем на гостиной двадцать человек ожидают. Вот таким образом провожу все время: когда же писать? К вечеру бываю истомленным, а тут придут братия – извольте истязывать от меня письма!»
Видно, что писание писем не было для отца Макария делом лишь формальным: он действительно переживал душою все скорби писавших к нему. С любовию и сочувствием отзывался он на их горести и радости. Так, например, одна инокиня потеряла свою родственницу, тоже, по-видимому, послушницу, очень юную особу и, как можно заключить из писем, святой жизни. И вот старец пишет: «Истинно ангел В. перелетела в вечность! Нет сомнения, чтобы она не удостоилась получить милость Божию. Это знаем и по житию ее, и по дарованной от Господа блаженной кончине, но чувства наши столько немощны, что не в силах равнодушно принять сие разлучение: я, прочитав строки твои, хотя и не чувствителен, но пролил слезы сожаления о страдании ее и отшествии и – радости о блаженстве ее в будущности; и как ни вспомню о ней, не могу без чувств умиления пребыть!.. Получа Ваши письма о ее кончине, не мог читать оных без слез умиления». По поводу тяжелого испытания, постигшего одну из духовных детей его, он пишет: «У меня и заочно по получении твоего письма горестию и жалостию о тебе поразилось сердце». Такими сочувственными строками полны его письма. Из них также виден духовный дар прозорливости старца; так, например, он предсказал в четвертом письме четвертого тома матери Е., что она будет начальницей, что действительно и случилось через двадцать четыре года.
Отец Амвросий
Его первый ученик, отец Амвросий, имел с ним много сходного в своем характере. Он был такой же мягкой любвеобильной души, полной снисхождения к слабостям человеческим. Недаром он глубоко любил своего авву. Пишущий эти строки помнит, как однажды кто-то неодобрительно при нем отозвался о наружности почившего старца. Отец Амвросий взял его портрет в руки и долго с любовию глядел на него, говоря: «Нет, он был очень хорош». И невыразимой нежностью светилось при этом лицо его. Если мы говорим, что он был снисходителен к немощам людским, то этим не хотим сказать, что он потворствовал им. Нет, все грязное, нечистое отталкивало его, и он очень строго относился к тем, которые без угрызения совести нарушали правила нравственности. «Мы не прогневлять Бога пришли в монастырь, а умилостивлять Его», – говорил он инокам, преступающим монастырские правила и не раскаивающимся в нарушении их. Но если в согрешившем он видел искреннее раскаяние, сердечную скорбь о грехах своих, то он преображался: лаской и прощением отзывался он на их покаянные слезы, и этим сердечным участием он тотчас снимал тяжесть греха с грешника. «Батюшка с тебя скорбь-то, как шубу, снимает», – выразился о нем один купец, его духовный сын.
Отличительным его свойством была христианская любовь. «Не та пристрастная языческая любовь, любящая только любящего его и делающая добро только тем, которые почему-нибудь полезны или приятны для нее, но та любовь, которая во всех людях видит прежде всего образ и подобие Божие – и любит его, и плачет об его искажениях, если замечает их. И не гордым словом упрека встречает слабости и немощи человеческие, но все их несет в себе. Та любовь, которая заставила одного святого в молитвах с дерзновением воззвать к Богу: «Господи, если я приобрел благодать пред Тобою, если я достиг Царства Небесного, то вели и братьям моим войти со мною, а без них и я не пойду туда». Этой же любви он учил и всех духовных чад своих: ее особенно старался насадить в их душах. В его письмах и праздничных приветствиях он постоянно указывает на любовь христианскую как на высшую добродетель, к достижению которой должен стремиться человек. Его преимущественно пред другими старцами можно назвать проповедником любви. «Господь наш Иисус Христос две исходные заповеди изрек ученикам своим: мир Мой даю вам, мир Мой оставляю вам (Ин. 14:24). И паки: заповедь новую даю вам, да любите друг друга (Ин. 14:34). Не вотще повторяется мудрое слово старинных людей: «Где мир и любовь, там и Бог». А «где Бог, там всякое благо». «Слыша многократно повторяемые слова в пасхальной стихире – и ненавидящим нас простим вся воскресением, – постараемся не только прощать, но вместе и сами ни к кому не иметь ненависти. Нет выше добродетели, как любовь, и нет хуже порока и страсти, как ненависть». «Сестры о Господе, и матери, и чада духовные! Понудим себя иметь ко всем любовь и благорасположение и доброжелательство всем любящим и не любящим нас, благосклонным и неблаго¬склонным, благоприветливым и неблагоприветливым. Не вотще сказано в слове Божием: Бог любы есть, и пребываяй в любви, в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает (1 Ин. 4:16)».
Митрополит Трифон (Туркестанов)