Фрагмент книги Евгения Поселянина «Идеалы христианской жизни».
Исповедание веры есть бесстрашное открытие, всенародное, несмотря ни на какие угрозы, возможность казни, ни на какие лишения, страдания, уничижения – признание себя учеником и рабом Христовым и безусловная верность Христу. Исповедание Христа в роде грешном и маловерном требует большого мужества и убежденности.
Бывают люди, которые вообще в дело своей жизни влагают столько чисто религиозного, что вся их жизнь представляется одним сплошным подвигом исповедничества. Таким человеком за последнее время был известный народный учитель Сергей Александрович Рачинский, вся деятельность которого была проникнута высшими христианскими идеалами.
Рачинский происходил из богатой помещичьей семьи Смоленской губернии и родился в родном поместье, селе Татеве Бельского уезда; по матери он был родным племянником поэта Баратынского. Детство его прошло в уюте старой дворянской усадьбы, с прекрасным поэтичным домом.
Он получил тщательное воспитание, прекрасно знал иностранные языки и музыку. От матери своей он унаследовал большую набожность, и своей чуткой душой сильно воспринимал церковные впечатления. Когда он с семьей мальчиком в первый раз посетил Москву, она оказала на него и на его склонность ко всему церковному большое влияние. Он всегда поминал, как, войдя однажды в Троицын день в церковь Успения на Покровке, убранную зеленью, цветами, березками, – он был поражен ее красотою.
Поступив в Московский университет, он пристрастился к ботанике и по окончании курса усовершенствовался в этой науке за границей, а потом был приглашен занять кафедру по ботанике в Московском университете. По своему уму и качествам своего характера он занял видное место среди московского образованного общества. У него бывали все выдающиеся москвичи.
Но в этой жизни он не испытал полного удовлетворения. Чего-то не хватало ему. Несколько лет он провел в тревожных исканиях и наконец нашел свою цель, цель своей жизни: он стал сельским учителем.
У нас давно было принято говорить о народе, о сельском населении, о необходимости служить ему и просвещать его. И очень часто все эти разговоры так и оставались одними разговорами. Никто из видных общественных деятелей не послужил народу с тою полнотою, искренностью, с отданием на эту службу себя самого, всех дней и часов своей жизни, как сделал это С.А. Рачинский: сделал просто, тихо, без рисовки. Богатый представитель высшего круга, европейский ученый, он совершенно изменяет свою жизнь. Знавшие Рачинского молодым передавали, что он очень заботился тогда о своей внешности и изысканно одевался. Теперь он надевает самое простое платье, единственное достоинство которого – чистота. Он даже покидает старое насиженное гнездо, свой помещичий дом. На свои средства он устраивает общежитие для мальчиков, которые живут в отдаленных деревнях и которым поэтому трудно приходить ежедневно в Татево. Сам он селится с этими крестьянскими мальчиками, отведя себе при школе две маленьких комнатки, одна из которых служит ему кабинетом, другая – спальней.
И всю остальную жизнь свою, тридцать четыре года, он трудится, воспитывая целые поколения крестьянских детей, выдававшихся своими душевными качествами и ставшими по его примеру такими же самоотверженными народными учителями.
Свои наблюдения над крестьянскими мальчиками и русскою душою вообще, которую он так непосредственно и близко изучил, он излагал в статьях, из которых составился сборник под заглавием «Сельская школа». Этот сборник следует прочесть всякому, кто интересуется русским народом.
Близко подойдя к народной душе, Рачинский был изумлен ее красотой, ее идеализмом, ее высокими стремлениями. Он увидел, что «русский народ под грубой внешностью скрывает огромное богатство духовных сил, которые дремлют и которые школа должна разбудить». «В душе русского человека, – говорит он, – ярко пылает пламя сердечной искренней веры в Бога». – «Жизнь для Бога», «жизнь по Закону Божию», «отвержение себя», «подвижническая жизнь», «жизнь в монастыре» – вот лучшие мечты и желания большинства крестьян и крестьянских мальчиков, попавших в школу Рачинского и дававших ответы на его вопросы, чему хотят они научиться в школе и чего хотят они добиться в жизни.
Отсюда, выводил Рачинский, долг каждого истинного просветителя народа – воспользоваться этими сокровищами русской души, развить в учащихся глубокое религиозное чувство, поднять, облагородить их, сделать из них прежде всего «православных христиан», любящих Церковь с ее богослужением и заветами, как любили все это наши предки.
Рачинский понял, что единственное просвещение, которого народ жаждет, есть «свет Христов»: что один он может озарить трудовой путь русского крестьянства и привести его к затаенной цели крестьянской души – «жить в Боге и для Бога»: просвещение народа должно происходить под благодатным воздействием Церкви.
«Такого образования и воспитания, – пишет Рачинский, – не получал еще ни один народ мира. Пусть получит его народ русский, который должен сказать свое жизненное слово прочим народам Востока и Запада, ждущим нового откровения. И, без сомнения, он скажет его, если просвещение русского народа произойдет в строго христианском духе».
Народ всегда смотрел на грамотность как на ключ к Божественному Писанию, – и у Рачинского особенное внимание было обращено на церковно-славянский язык. Изучение Закона Божия не носило характера сухого учебного предмета, а велось в виде простых, сердечных, живых, задушевных бесед с детьми о предметах веры и нравственности, так чтоб тронуть сердца и развить волю школьника.
Особое внимание было обращено на церковное пение, по которому отцы могут наглядно судить о том, что дети их не теряют времени своего даром, так как слышат детей поющими в церкви. И пение школьного хора в татевской церкви, и церковно-славянское чтение школьников велись образцово, способствуя торжественности богослужения и доставляя радость и утешение и самим школьникам, и прихожанам.
Имея ум практический, Рачинский ставил обучение крестьянских детей так, чтоб давать им умения, нужные им в их жизни.
Уроки русского языка имели целью дать навык к написанию крестьянского письма, прошения, условия о съемке земли. В арифметике главным образом имелось в виду развить способность умственного счета. И ученики Рачинского в этом достигали изумительных успехов.
Рачинский не сочувствовал модным теперь статейкам в хрестоматиях о внешнем мире, с объяснением крестьянским детям, с младенчества свыкшимся с животными, что есть лошадь и что есть корова. Но он находил очень полезным во время прогулок и во время занятий в сельском саду и огороде знакомить детей, с наглядным показом, с тайнами окружающей их природы. Ученикам сообщалось также о главнейших исторических событиях Европы и России и понятие о географии всеобщей и русской.
В основу же всего ставилось – привязать детей к Церкви, всему истинно народному и высокому, выработать навык к чистой трудовой христианской жизни. Заслуга и, одновременно, успех Рачинского состояли в том, как подошел он к народной душе.
Образованное общество смотрит обыкновенно на народ свысока, как на дикарей, на какое-то пустое место, тогда как по богатству душевному безграмотный крестьянин, с живым чувством Божией правды, стоит много выше другого образованнейшего человека.
Подойдя к народу, Рачинский понял, что народ не только надо учить, но что прежде и самому у народа надо многому поучиться.
Обыкновенно какое-то глубокое взаимное непонимание отделяет образованные классы от простонародья. И эта несомненная рознь основана на том, что они по-разному верят, к разному стремятся: народ и образованные люди, оставшиеся верными исконным общенародным чаяниям, ищут жизни по Божией правде; большинство же образованных мечтает лишь о том, как бы получше устроиться на земле.
А Рачинский с глубоким смирением и усердием подошел к народной душе и, подойдя и всмотревшись в нее, изумился ей и преклонился пред нею, и так полюбил народ, и так послужил в лице своих школьников будущему окружному крестьянству, что стал для этих детей и учителем, и слугой, и воспитателем, и надзирателем.
Христианство должно трубить о таких людях и всячески прославлять их. Рачинский с совершенной полнотою исполнил великий завет Христов: «Блюдите, да не презрите единаго (от) малых сих».
Его забота о детях видна в самой внешности его школы, которая, можно сказать, являлась земным раем этих маленьких исповедников Христовых во главе со своим учителем.
Школа, устроенная Рачинским, представляла собою большое деревянное одноэтажное здание с широкой террасой спереди. Небольшая двухэтажная пристройка заключала внизу две комнаты самого Рачинского, а верх был им отдан ученикам, занимавшимся иконописанием и живописью. Пред зданием был разбит трудами учителя и учеников большой красивый цветник. Стены террасы и столбы, поддерживающие навес, были также украшены вьющимися растениями. Цветы, к которым имел такое пристрастие Рачинский, наполняли и террасу.
В здании помещались столовая, кухня общежития, классная комната. Просторная, светлая, с большими окнами, классная была украшена множеством картин и рисунков из Божественного и из русской истории, рисунками его учеников. (Среди них был известный художник Богданов-Бельский.) Тут же висел большой снимок с изображения Богоматери работы Васнецова, находящегося в Киевском соборе («Богоматерь, несущая миру спасение»). Этот снимок подарен школе самим художником. Тут же висели таблицы с красивыми заставками и орнаментами, написанные крупным славянским уставом рукою самого Рачинского и заключавшие тропари двунадесятых праздников, догматики и другие молитвы и церковные песнопения. В переднем углу пред иконами теплилась лампада, и все иконы были увешаны чистыми расшитыми полотенцами. Одна из стен была почти совершенно стеклянная, и по ней стояли комнатные растения и цветы, придававшие ей уют и красоту. Прямо из класса была дверь в комнату Сергея Александровича. С балкона школы открывался красивый вид на окрестности Татева. Через дорогу был разбит школьный сад и огород, в котором ученики сами садили и выращивали себе разные овощи и ягоды.
Школа блистала чрезвычайной опрятностью и порядком, и все это поддерживалось учениками под наблюдением самого Рачинского. В школе не было даже сторожа. Дети сами мыли полы, выметали сор и пыль, рубили дрова, носили их в школу, топили печи, таскали воду, ходили за провизией для обеда; только что для стряпни была старушка, являвшаяся единственною прислугою в школе и в школьном общежитии, в котором иногда набиралось до пятидесяти человек народу.
Родовитый барин, Рачинский не только поддерживал в школе порядок наравне с учениками, но и принял на себя самую черную обязанность: он очищал навоз с площади пред школой, которого особенно много бывало после праздников и базарных дней, когда в церковь и село приезжало много крестьянских подвод. Весь этот сор и навоз шел обыкновенно в школьные цветники и на школьные огороды. Рачинский также сам полол гряды на школьном огороде летом. Так он придал школе без всяких почти затрат красивый и художественный вид.
Он настолько сжился со своей школой и с детьми, настолько отдал им себя, что о производимом им впечатлении один из посетителей школы говорит: он был не только учителем своих учеников; мне кажется, что будет мало его назвать отцом. Он, редкий по душе и мягкости любвеобильного сердца человек, был для своих питомцев скорей, любящей матерью, жившей одними с ними радостями и горевавшей их неудачами и печалями. Школа была его дом, школьники – его семья, для которой он работал не покладая рук.
Татевские школьники никогда не оставались без надзора, с ними были или сам Сергей Александрович, или его помощник. Вместе с ними Рачинский ел, пил и ночевал, первым вставал и последним ложился. Дверь в его комнату никогда не запиралась, ни днем ни ночью. Он был для учеников и учителем, и слугой, и воспитателем, и надзирателем. При такой материнской нежности к ученикам он в то же время был с ними тверд, не потворствовал их слабостям и проступкам. Сердечное его отношение к школьникам делало в большинстве случаев невозможными самые проступки, при вспышках дурного характера Рачинский старался затронуть нежное в детях чувство справедливости. Мелкие же невзгоды и детские преступления он старался не замечать. Если, бывало, дети, резвясь, нечаянно разобьют стекло или горшок с цветами, он только тихо скажет:
– Это ты, Ваня, разбил? Пойди скажи Семену, чтобы он позвал садовника убрать это.
С раннего утра до поздней ночи проводил Рачинский в своем ежедневном подвиге. В шесть часов дети, жившие в общежитии, вставали и шли на молитву. Здесь их уже ожидал Сергей Александрович. Начальный и заключительный молитвенный возглас, как положено мирянам, произносил Рачинский или один из его помощников. Дежурный ученик читал положенные молитвы, они прерывались и заканчивались общим пением. Затем следовал завтрак – хлеб с молоком, а в постные дни с квасом. От завтрака до девяти часов производились хозяйственные работы: кто носил дрова в комнаты, кто воду, кто поливал цветы, кто убирал школу, кто отправлялся на помещичий двор за съестными припасами.
Все содержание общежития ложилось на Сергея Александровича. Сам же он в это время ходил здороваться со своей престарелой матерью, которую пережил всего на восемь лет, и со своей незамужней сестрой. С девяти начинались занятия до полудня, и Сергей Александрович преподавал в старшей группе. В полдень был обед. Столовая служила для ребят и спальней – по стенам были устроены нары с отделениями для каждого мальчика. В этой комнате стояли два длинных стола с лавками по бокам. За одним из столов в конце садился обыкновенно Сергей Александрович, а за другим – его помощник. Обед состоял из двух блюд, большею частью из щей или супа с мясом и каши. Посты строго соблюдались. По праздникам давались еще пироги и чай. Пища была питательная, но ничуть не роскошная – и только, которой пользуются зажиточные крестьянские семьи. Пред обедом и после обеда пелись обычно молитвы. Овощи к столу шли из школьного огорода, который под наблюдением Сергея Александровича возделывался учениками.
Затем до двух часов было свободное время, зимой отгребали снег около школы, летом копались в огороде. Также занимались и отдыхом на чистом воздухе под надзором Рачинского или его помощника. Если Сергей Александрович не мог, чувствуя себя слабым, принять участия в работах, то он в это время переписывал ноты для школьного хора и разрисовывал крупными славянскими буквами для Татева или соседней школы молитвы, тропари и кондаки двунадесятых праздников с разноцветными заставками и орнаментами. Они укладывались на картон и вешались в виде украшения на школьные стены.
С двух часов до четырех шли уроки, в четыре ребята полдничали, затем отдыхали, играли на дворе или прогуливались, а с шести до девяти шли вечерние занятия. Решались арифметические задачи на устный счет, читались и заучивались лучшие и доступные крестьянскому пониманию произведения русской словесности. Бывали также в это время и спевки.
Арифметические задачи, решаемые в уме, были особенно любимы учениками. У него было заведено так, что сам он сидел или стоял в сторонке. Кто решит написанную на большой черной доске задачу, подбегает к нему и шепчет на ухо ответ. Если решение верно, мальчик становится по правую руку учителя, если неверно – по левую. Это упражнение в устном счете производилось и по праздникам вечером. Тут, желая поощрять наиболее смышленых детей, Рачинский оделял пряниками тех, кто быстрее всех шептал ему верно ответ. Эти задачи были напечатаны в особой книжке под заглавием «1001 задача для устного счета». Дети школы Рачинского достигали в этом устном счете необыкновенной сноровки. В девять часов бывали в непременном присутствии Сергея Александровича вечерние молитвы. «Серьезно, сосредоточенно, – говорит один из бывших помощников Сергея Александровича, – стояли пред иконами с теплящейся лампадой после целого дня умственных и разнообразных трудов наши ребята – и я не могу сказать, как милы, как они хороши бывали в это время…» Другой очевидец, вспоминая эту вечернюю молитву, свидетельствует: «Было во всем этом столько умилительной простоты, столько искренности, неподдельного благочестия, что на глазах у меня навертывались слезы, и я никогда не забуду этого впечатления».
Вот как проводились предпраздничные и праздничные дни: в субботу уроки оканчивались в двенадцать часов дня. После обеда производилась общая уборка школы: мытье полов, чистка спальни, а потом ученики шли в баню и, вернувшись все вместе, пили чай. После чая сам Рачинский читал и объяснял очередное воскресное или праздничное Евангелие.
Среди обширного класса ставился стол. По скамьям поодаль размещались помощник, учителя и ученики, а иногда и родственники учеников, и взрослые певчие, приходившие на эти субботние беседы из деревень. Рачинский прочитывал положенное Евангелие по-славянски и давал несколько объяснений, а потом читал то же Евангелие по-русски. Эти объяснения переходили в целые беседы и по сердечности, по жизненности и назидательности своей глубоко западали в сердце каждого слушателя и оставались в памяти на всю его жизнь. Суббота оканчивалась спевкой на воскресные и праздничные службы. Затем следовали молитвы и сон. Крестьяне-певчие пользовались посещением школы, чтобы сходить в баню, и потом угощались чаем с баранками и школьным ужином, и так любили эти беседы, что никакая погода не могла удержать их дома. Праздничная служба в татевской церкви отправлялась истово, церковное пение было поставлено в Татеве превосходно. Сергей Александрович из богатого выбора церковной музыки выбирал лучшие творения, которые и исполнялись с воодушевлением и искусством. После богослужения дети в праздник пили чай, ели пироги, резвились, отдыхали, уходили к родным, а вечером занимались с Сергеем Александровичем, и больше всего решением устных задач, за быстрый ответ на которые следовали пряники.
Мудрый Рачинский понял, что дети никогда не полюбят школу настоящим образом, если со школой у них будут связаны лишь воспоминания об упорном, напряженном труде. Он знал, что в детских душах ярче запечатлеваются не будничные, обыденные воспоминания, а воспоминания редкие, праздничные, необычные. Поэтому все радости праздничных дней, всю их особливость, необычайность он тесно связал со школой, и этим привязал еще больше к школе сердца крестьянских детей.
Задолго до Великого праздника в Татеве начинались предпраздничные приготовления, устраивались частые спевки с заучиванием разных праздничных песнопений. Время проходило в каком-то трепетном ожидании торжества.
Один из сотрудников Рачинского так описывает Пасху в Татеве:
«С утра в Великую Пятницу началась уборка комнат, главным образом большой классной комнаты. Сергей Александрович приказал принести множество свежих цветов в плошках из оранжерей дома своей матушки и принялся сам с нами украшать школу: всем было много работы. Из большой классной комнаты мы вынесли несколько столов, а остальные расположили в ряды, спинками друг к другу, и получилось два длинных стола: крышки в них мы приподняли, подложив подножки, и все это получило вид двух огромных ровных столов. Стены вымыли, вытерли и под руководством Сергея Александровича увешали их десятками расшитых полотенец, выставили окна, иконы чудно убрали полотенцами. Затем Сергей Александрович начал расставлять цветы на окнах и пред иконами и на широких лавочках с цинковыми подносами. Так хорошо, весело стало. Из большого дома Сергея Александровича принесли несколько корзин с куличами, пасхами, крашеными яйцами и прочее. Все это мы с Сергеем Александровичем расставляли на столах вперемежку с цветами.
Вечером из тарховской школы (тарховская женская школа была основана и процветала при участии Рачинского; там прекрасно поставлены были женские рукоделия и ткачество) привезли всем нам, и учителям, и детям, обновки: каждому рубашку и поясок, сработанные от начала до конца этой чудной школой, учительницами и ученицами (ткали полотно, белили его, кроили и шили, а пояски вязали). Мы все и Сергей Александрович надели этот подарок, и как приятно было смотреть. Рубашки белые, обшитые лентою с красными узорами, и красный вязаный поясок. Лампы ярко горят, вокруг все так хорошо, и цветы, цветы, которые так всё красят. Девочки в новых сарафанах…
Причесанные, как никогда чистые и нарядные, сидят наши ребята по лавкам и изредка тихо переговариваются. Сверху из певческой доносится последняя спевка каких-нибудь недостаточно еще гладко идущих мест… Но уже полночь, пора идти. Мигом все встрепенулось; все спешат через небольшую площадь в церковь. А высокая, ярко освещенная татевская церковь уже полным полна народа. Все в ожидании, и вот среди этой проникновенной тишины раздается удар колокола. Толпа колышется, и крестный ход, с трудом пробираясь, выходит из церкви. Сквозь окна видно, как он обходит вокруг; доносятся слова стихиры: «Воскресение Твое, Христе Спасе…», и наконец наступает торжественная минута: по возгласу священника слышно пение: «Христос воскресе», и крестный ход в церкви, и все счастливы, все радостны, все сливаются в одном порыве восторга… Начинается пасхальная заутреня, чудо поэзии, музыкальной красоты и молитвенного настроения. Дивное вообще богослужение отца Петра делается вдохновенным… Около четырех часов окончилась литургия, и мы пришли в школу. Пропели «Христос воскресе». Сергей Александрович похристосовался со всеми нами и с детьми… Как описать прелесть ребят наших в эту минуту? Как описать школу, всем существом радующуюся воскресению Бога и Спаса нашего? Как повторить эти поздравления, не по обычаю только приносимые, а искренние, от души, по поводу подлинного, действительного, вот сейчас нахлынувшего счастья? Воистину воскресе… И вся семья в пятьдесят душ уселась за столами. Светлело, и мы при чудной заре и восходящем солнце встречали Светлый день и разговлялись. Как ярко, красиво было в школе, каким светом светились лица у всех, какие все были радостные… Лишь после разговенья Сергей Александрович пошел домой… Как он тронул нас всех… Школу свою больше всего любил он: там и мать больная, и сестра ждут его, но он прежде всего встретил праздник с нами».
Так же радостно проводились Святки – праздники Рождества Христова и Богоявления, – когда в школе устраивался вечер с музыкой, с пением и чтением учеников школы, сделавшийся в настоящее время обычным во многих школах.
Но среди праздников преимущественно школьных следует отметить празднество, устраивавшееся Сергеем Александровичем каждогодне в Татеве одиннадцатого мая, в день памяти святых Кирилла и Мефодия, первоучителей славянских, на которое собирались ученики, окончившие курс в этом году и со всех соседних школ, обязанных своим возникновением Сергею Александровичу и находящихся под его попечительством и руководством. Этот праздник был полон глубокого смысла и преследовал ту цель, чтобы закрепить в сознании учащихся детей тесную связь нашу с другими славянскими народами, для которых язык богослужебных книг до сих пор остается одним общим языком.
В этот день обыкновенно совершалась торжественная литургия в присутствии всех учеников татевской школы и прибывших из школ окрестных селений, и затем устраивался крестный ход в татевскую школу, где служили молебен святым Кириллу и Мефодию. Особенно торжественно устраивался крестный ход в школу. Вот как рассказывает об этом празднике один из участников его, ученик Сергея Александровича, бывший в Татеве одиннадцатого мая в качестве гостя из соседней, меженинской школы:
«После заамвонной молитвы учитель поставил всех нас в два ряда посреди церкви, лицом друг к другу от амвона до выходной двери. Затем стал раздавать каждому по хоругви. Это были высокие, легонькие древки с деревянными крестиками наверху, к ним прикреплены картонные хоругви, и на каждой из них была нарисована во всю хоругвь красной краской какая-нибудь славянская буква. Обедня кончилась. Старичок-священник с благообразной длинной седой бородой, в камилавке, с крестом в руках, за ним диакон с Евангелием, два мальчика со свечами, четыре мальчика с иконами святых Кирилла и Мефодия вышли из алтаря, и вся эта торжественная процессия двинулась из церкви: мы, дети-хоругвеносцы, – впереди, позади нас причт, хор и все присутствующие. Выйдя из церкви, процессия отправилась к школе. День ясный, солнечный, дует маленький ветерок, тихо колыхая и шелестя нашими оригинальными хоругвями. Хор поет тропарь: «Яко апостолом единонравнии…» Чудный, простой и вместе торжественный этот вид невольно наводит на хорошие, отрадные мысли, вселяет в сердце светлые надежды на будущее. Эти маленькие дети, молодое поколение, будущие отцы семейств, несут в своих, пока еще слабых, руках всю мудрость, всю науку мира, все надежды на свое светлое будущее. Вздымая высоко это знамя, олицетворяющее собой самое важнейшее и необходимое в нашей жизни, они как бы собрались пройти весь жизненный путь под ним, призывая и других под сень его. Тут же между нами находится и он, которого, по духу дела, смело можно назвать братом святых первоучителей славянских. Как святые братья Кирилл и Мефодий первыми пришли просветить духовную темноту и невежество болгарских славян, так этот апостол, только не древних славян, а русских крестьян, первым двинулся на эту нищую духом Божию ниву и своей горячей любовью к человечеству, своей верой в него, своей надеждой, что дело, начатое им, не заглохнет, продолжится и после него, создал эту чудную, многознаменательную картину, которой могли бы любоваться все желающие…»
На школьной террасе был отслужен молебен, во время которого школьники стояли полукругом внизу у ступеней. После этого молебна первоучителям славянским священник окропил всех святою водою, и все двинулись обратно в церковь. После богослужения в училище Сергей Александрович раздавал детям книжки с описанием жизненных трудов и подвигов святых братьев.
Сергей Александрович глубоко понимал громадное воспитательное значение для детей в посещении святых мест Русской земли, и он был первый, который указал на то, как достижимо для школы сельской в полном составе отправляться на богомолье.
Он со своей школой два раза ходил пешком в излюбленную тверским и смоленским народом пустынь преподобного Нила Столобенского, отстоящую от Татева в 120 верстах. Первое богомолье было совершено им в 1879 г. с тридцатью взрослыми учениками, во второй раз – в 1887 г., когда паломников было уже шестьдесят шесть человек, из них сорок шесть – детей.
Последнее богомолье дало Рачинскому повод написать замечательную статью «Школьный поход в Нилову пустынь». Эти художественно изложенные впечатления Рачинского оказали столь сильное влияние, что многие сельские учителя в подражание Рачинскому устроили богомолье со своими школьниками в близлежащие святые места.
Евгений Поселянин
Справка
Евгений Николаевич Погожев, литературный псевдоним Евгений Поселянин (1870–1931) – публицист и религиозный писатель, мученик. Расстрелян 13 февраля 1931 г.