Беседа со священником и писателем Геннадием Рязанцевым (г. Липецк) о литературе и об эпохе, в которой мы живем.
– Отец Геннадий, мне нередко вспоминается время 1990-х гг. С одной стороны – невиданное разграбление советской империи, развал социально-культурной сферы: образования, культуры, медицины… А с другой стороны – возрождение церковной жизни, некое осмысление самих себя в тысячелетней истории государства… Время, когда в церковь по-разному трудными путями пришли и стали священниками военные, врачи, художники, просто лучшие люди. Вы тоже в то время, будучи писателем, художником, пришли к священству. Каким у вас в памяти осталось время 1990-х? Может быть, что-то важное мы, современники, забыли вынести из тех лет?
– Я тоже вспоминаю 1990-е, как время не реализованных возможностей. Что я имею ввиду? Конечно, моя мысль следует не за личными успехами или поражениями, а за судьбой России и Православия. Возрождение церковной жизни в 1990-е годы вскружило нам головы. Мы влюбленные в свою великую культуру, Православие, тысячелетнюю историю своей страны, ликовали от предоставленной свободы, которая давала нам возможность вернуть утраченные духовные ценности. И мы увидели в наполненных храмах людей, утративших веру в победу коммунизма и социальную справедливость. Они вернулись в церковь, словно на «духовную родину» и искали опоры и утешения.
Я был рукоположен в 1990 г. и поставлен служить в Кафедральном соборе. Нам приходилось исповедовать во время литургии тысячи людей. Народ был измучен отсутствием свободы. Страх сидел внутри и передавался генетически. Народ был растерян, придавлен. Он хотел другой жизни, он хотел свободы. Он надеялся в церкви, которая была для него загадкой, непонятой, неузнанной, распятой церкви, встретить покой и новый идеал человека. Народ потерял самостоятельность, потому что привык жить и действовать по подсказке. Когда я смотрел на него, стоя посередине полутемного собора, словно посередине моря житейского, в дни великих родительских суббот, на меня наваливалось чувство скорби. Народ молился за умерших, замученных и убиенных, без вести пропавших, погибших. Он молился за похороненных и не отпетых по церковному чину русских, изменивших Православию и своей Церкви по всей необъятной земле Российской, сгинувших в XX кровопролитном веке. Он стоял растерянный, уставший, грустный, обманутый и обездоленный. Эта скорбь за народ, поруганную культуру и православные святыни, давала нам, священникам, не прошедшим курса семинарского образования (я доучивался после Литературного института в Московской духовной семинарии), ревность служить и «положить душу свою за други своя». Но отдельный человек, как и весь народ, свободен. И сугубо свободен, после 80 лет рабства…
Мы, священники думали, что имели власть над современными людьми. Что мы сакральные существа, слова и наставления которых воспринимались как руководство к жизни. И вот это обольщение властью порой ослепляло нас, делало близорукими. Мы были склонны думать, что поставлены быть отцами по статусу своего положения. Но отцовство следует заслужить аскетическим подвигом и страданием. Послушание отцовству не по статусу положения, а по существу складывается из доверия людей к человеку, посвятившему свою жизнь служению. Тогда возникает желание подчиниться, как подчиняются любви, красоте, добру.
Раб – это не обидное слово. В библейском смысле раб – это человек, который по любви отдает свою волю в руки другого человека или Бога. Мы, получившие власть не по наследству, а по достоинству сынов Божиих, узурпировали ее, отождествившись с ней только внешне. Внутренне же мы были далеки от нее. Мы наряжались в дорогие красивые одежды, получали награды, любили производить впечатление на людей своим избранничеством и красивыми речами. Мы привязывались к дорогим машинам и вещам, любили угощения и подарки. Мы были подобны раскрашенным гробам, внутри которых нет настоящей жизни, и думали, что имели влияние на людей?!
В 1990-е стала Россия свободной? Да, Россия была свободной, но для какой жизни она получила долгожданную свободу? Для жизни и служения во Христе, чтобы осуществить заветные идеалы и созерцания святой Руси? Или получила свободу от греха и пустилась во все тяжкие развлечения и удовольствия, превратившись в общество потребления? В этом ей помогли преуспеть западные идеологи и трансконтинентальные корпорации…
В начале 1990-х я венчал неоднократно по 15 пар одновременно, крестил по 20 ребятишек, а однажды, Великим постом я один соборовал 200 человек. Я совершал Таинство Елеосвящения пять часов!
Сейчас в год может быть одна пара венчающихся, крестины в нашем храме совершаются в один субботний день и не всегда они бывают…
– Вы имеете опыт создания православной школы. Что подвигло вас заниматься школой? Какие результаты просветительной работы именно вашей школы можно отметить?
– До священства я несколько лет занимался преподавательской деятельностью. Я был тренером-преподавателем по боксу. Когда я получил указ служить в Кафедральном соборе, то первая воскресная школа была организована сразу. За пару лет она разрослась настолько, что насчитывала 300 детей разного возраста. При школе был свой хор, который иногда на клиросе пел литургию. При школе был организован свой театр, который возглавили несколько профессиональных актеров из драматического театра. Наш театр достиг такого уровня, что ему несколько раз давалась сцена для представления в главном городском театре. У нас собралась библиотека в 2000 книг и прочее, и прочее.
Постепенно воскресная школа стала поставлять кандидатов в Православную гимназию имени Амвросия Оптинского, которую мне благословил открыть митрополит Липецкий и Елецкий Никон (Васин). И я возглавлял Православную гимназию пять лет. Несколько детей, еще до организации гимназии, я устроил в известную подмосковную Православную гимназию в Плесково. Их судьба сложилась прекрасно!
При сильно увеличившейся нагрузке (я тогда уже начал строительство нового храма), оставил директорство в гимназии… Цель создания Православной гимназии была достигнута.
– Как вы оцениваете попытки Церкви на протяжении этих 30 лет повлиять на систему образования?
– На протяжении всех лет моего служения я занимался так или иначе преподавательской деятельностью. Мы каждый год проводили и проводим сейчас Недели православной культуры. У нас в районе пять школ, которые мы посещаем, и два городских Дома творчества – имени С.А. Шмакова и «Октябрьский». В одну общеобразовательную школу нас не пускают совсем. Это выбор директора. Лет 20 назад дети общеобразовательных школ откликались на уроки священнослужителей и приходили в храм. Сначала на молебны перед началом учебного года, потом оставались в воскресной школе, а «избранные» становились алтарниками и чтецами. Некоторые из них пополнили диаконство и священство в Православной Церкви. Теперь это процесс приостановлен. Дети не изменились, они такие же русские дети – стыдливые, совестливые, чистые, но в храм не идут. Причины – загруженность учебой, репетиторы и гаджеты.
Как мы на протяжении этих лет влияли на образовательный процесс в школе? Мы оказывали влияние на учителей, которые еще помнили, что в школе кроме изучения предметов было воспитание, а не только предоставление услуги. Многие учителя общеобразовательных школ поступили на трехгодичные курсы в Липецкий государственный университет на кафедру теологии и успешно закончили их…
Я не уверен, что Церковь смогла повлиять на систему образования. Пока это невозможно. На систему повлиять сложно…
– Батюшка, роль писателя, как и священника, всегда была самой ответственной. У вас 30-летний стаж священнического служения и еще больший опыт писателя. Что, на ваш взгляд, сегодня происходит с художественным словом? За какой литературой будущее? Чего ждет читатель от современной литературы?
– Я приведу краткое размышление о состоянии литературы на примере поэзии, самого чувствительного и утонченного вида искусства, чтобы выразить свою точку зрения. В современной поэзии присутствует и развивается устойчивая тенденция к «поэтизации» видимого мира: вещей, пространства, фиксация психологических состояний автора – этакое эстетическое восприятие всего и вся. И это скольжение по жизни, без погружения в существо ее, свидетельствует о плоском восприятии творения. Отсутствие мировоззрения, потеря заветных созерцаний и идеалов национальной культуры, этические нормы при создании произведений – приводят авторов в тупик. Современные поэты занимаются «шифрованием пустоты». А между тем, за миром вещей надо увидеть Творца и попытаться раскрыть тайну природы вещей, их назначение и разгадать смысл призвания в этот мир человека. Творец Неба и Земли ждет от человека, наделенного свободой и пониманием, восхищения Его творением. Может быть, свободный человек-творец, наделенный самосознанием, был сотворен Богом только для этого! Богу приятно видеть, как человек способен изумляться непостижимой красоте созданного мира и в своем творческом порыве изображать его. Исаак Сирин выразил это в дивных словах: «Умиление есть возгорание сердца о всем творении»…
Мое убеждение состоит в том, что творчество на этапе становления есть выражение жизни народа, той почвы, на которой родился и вырос поэт, и коренные нравственные начала жизни народа являются неминуемо и коренными нравственными началами творчества поэта. Без нарушения правды народной и правды личной, потому что правда личная имеет глубочайшие корни в общей правде, и художник не может принять мерилом иных нравственных представлений и иных созерцаний, кроме тех, которые даются ему народной жизнью. Здесь, не идеализируя наши представления о народной жизни, надо оговориться, что правда народной жизни, должна быть именно правдой, вскрывающей или порочные стороны, лежащие в жизни народа, как всякого земного явления, или наносные, пришедшие из вне влияния. И сейчас же встает вопрос об отношении искусства к высшим идеальнейшим началам, независимым от народных особенностей, – вопрос об отношении искусства к религии, к вечному идеалу, которым сам народный идеал проверяется. Разрешение этого вопроса в новом христианском мире необходимо. При его разрешении надо будет говорить уже не о силе, а о слабости искусства.
В наше время онтологический голод дает о себе знать не только в среде пишущих людей, но и в среде читающей публики, уставшей от поверхностного взгляда художников на жизнь, на человека, на его происхождение и его величие. Наши современники не погружаются в существо жизни, а скользят по поверхности ее.
– Как искусство связано с духовным миром?
– Искусство – дело земное, но оно с высшими нравственными началами состоит в связи через посредство жизни. И из земного оно есть наилучшее, наивысшее, наиправейшее, провидящее. Где жизнь разложилась вся, там оно отражает всю правду этого разложения; но если оно, искусство, истинное, есть дар Божий, если формы его влияния на души людей истинны, а не только фальшивые эффекты, то чутье истинности у него никогда не отнимается. Оно будет двигаться к прозрениям наивысшего порядка, воздухом поэзии постигать непостигаемое, обличать невидимое… Искусство интересуется человеком как явлением духовного порядка, как загадочным пришельцем из иного мира и жаждущим уйти в иной таинственный мир. Конечно, можно рассматривать жизнь человека в разных аспектах: от жизни социальной и бытовой, до внутренней жизни души человеческой. Но не эти предметы школьной психологии интересуют творцов настоящего, бессмертного искусства в задаче разрешения загадки человека. Их интересует духовное содержание и связь двух противоположных начал в человеке, – души и тела. Я думаю, будущее за таким искусством!
– Какие из ваших книг самые читаемые?
– Я издал 15 книг поэзии, прозы, литературной критики и эссе. Наиболее читаемым и издаваемым является мой роман «Земля живых», который выходил отдельным изданием и в России, и в Канаде. Его публиковали два журнала полностью – это журналы «Север» и «Волга». «Родная Ладога» публиковала главы из этого романа. Мои книги переведены на немецкий и болгарский языки и выходили в этих странах.
Беседовала Ирина Ушакова
Справка
Протоиерей Геннадий Николаевич Рязанцев-Седогин, член Союза писателей России, поэт, прозаик, литературный критик. Автор 15 книг, лауреат многих литературных премий, действительный член Академии Российской словесности и действительный член Петровской Академии наук и искусств. Живет в Липецке.