Опыт прочтения сказки А.С. Пушкина «Сказка о рыбаке и рыбке». Материалы к школьному уроку.
Зачин «Сказки о рыбаке и рыбке» прост и одновременно эпичен.
«Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу».
Перед нами простой рыбак со своею простою старухою, ничего не видевшие во всю жизнь, кроме труда рук своих, которым не нажили себе ни богатства, ни почестей, ни славы, прожив 33 года в своей то ли ветхой, то ли обветшавшей избушке-землянке. Здесь как бы само собой подразумевается, что долгая жизнь, проведенная в уединении и простоте, у величественного моря, можно сказать, пред лицом вечности, делает людей по-особому мудрыми, а будучи отшельнической, не может стать вместилищем греха. Но это только зачин, присказка, а сама сказка, вернее, ее сюжет начинается с классического чуда, случившегося, как водится, «вдруг».
После двух безуспешных попыток обрести улов, старик вылавливает – золотую рыбку, не откуда-нибудь, а с самого дна моря. Старик, испивший в силу возраста почти до дна чашу своей жизни, оказывается в доселе не испытанных им обстоятельствах: возможности желать что угодно и получить что ни пожелает. Тут мог бы быть счастливый конец сказке: старик за свое бескорытие получил бы награду. Но у старика есть старуха. Эта жалкая простая старуха – большая загадка и «двигатель» сюжета. И хотя последний чрезвычайно прост, но условия его осуществления сложны.
Последуем за автором в тот сказочный мир, в котором появляется золотая рыбка. Пространство этого мира неизмеримо широко и позволяет идти на любые допущения, невозможные в мире трезвой прозы. Так, невод у старика становится безразмерным, и сила у него появляется исполинская: уже когда невод принес тину, ясно, что он вот-вот коснулся бы дна моря. Затем невод приносит траву морскую со дна моря и в третий раз – рыбку говорящую. Для читателя, для которого очевидно, что старик забрасывает невод не на мелководье, незаметно исчезли все пропорции реального мира: и невод становится условным, и море как-то теряет в размерах, и старик уподобляется силой чуть ли не Илье Муромцу и в полон берет то, что и богатырям не под силу, – могущественную владычицу, которой подвластно все (именно таковы границы, вернее, отсутствие их, власти золотой рыбки). И могущество рыбки очевидно для читателя сказки, хотя сам текст сказки доказательств этого могущества с самого начала не предоставляет, а наоборот, дает право усомниться в нем: какое же могущество, если сама освободиться из сети, сделанной человеком, не может? Зато говорить языком человеческим может, и не просто говорить – ей внятен язык мира. Любой человеческий язык понимает, язык животных, подразумевается, тоже.
Уже с самого начала сказки обращает на себя внимание читателя то, что символика ее по своей сути – православная. Тридцать три года жил старик со своею старухой, пока не приспело ему пройти испытание. И тридцать три года земной жизни Иисуса Христа, предшествовавшей Его крестным мукам. Не позволяет усомниться в православном характере символики «Сказки о рыбаке и рыбке» все дальнейшее развитие ее сюжета.
Как в раю диавол действовал через Еву, стараясь погубить Адама, так и здесь, в сказке А.С. Пушкина, искушение для старика приходит через жену – его старуху. Старику ничего не надо было, кроме того, что дал ему Господь, потому он и не требует от рыбки никакого выкупа. Но вот старухе надо, и не скажи старик старухе ничего о рыбке, получил бы награду за нестяжательность если не здесь, так на небесах. Но Старик проговорился (возможно даже и пожалев на минуту, что не взял выкуп) и тем самым сделал первый шаг к погибели. Тут-то
«Старика старуха забранила:
«Дурачина ты, простофиля!
Не умел ты взять выкупа с рыбки!
Хоть бы взял ты с нее корыто!
Наше-то совсем раскололось».
В этих словах старухи для нас открывается не только впервые ее характер – сварлива, груба, своекорыстна и т.д. – но и начало пути человека к погибели, именно произнося их, она продает душу. Попробуем восстановить ход мыслей и путь к падению нашего персонажа.
Имея, скорее всего, некоторый страх перед Богом, старуха не отваживается просить сразу много, тем более не будучи, с другой стороны, уверенной в том, что рыбка – чудотворица. Корыто, всего лишь корыто, да и ведь нужда реальная – их-то «совсем раскололось». Так начинает в сказке действовать сила, не обозначенная никаким персонажем, но реальная на всем протяжении сюжета, – злой дух-искуситель: ведь и просит вроде чуть-чуть – всего лишь корыто, хотя ничто не мешало просить и больше, – но не останавливается на этом, пленяется, начав с малого, переходит к большему.
«Тебя искушают – а ты не искушайся», – учит православная традиция. А с другой стороны, «неискушенная добродетель не угодна Богу». Искушение – оно же испытание. Испытание как элемент присутствует в любой сказке (вспомним испытание героя в другой авторской сказке – «Конек-Горбунок» или в сказке «Гуси-лебеди»), в том числе и в рассматриваемой нами. Но те духовные испытания, которым подвергаются персонажи нашей сказки, не выдерживаются ими. Каждое из этих испытаний предваряется предостережением (через старика, потому что именно он общается со всемогущей рыбкой), которому они не внемлют. Когда старик идет к морю выполнять первую просьбу старухи, он «видит, – море слегка разыгралось», но все-таки зовет рыбку и осмеливается просить для старухи то, что не смеет попросить для себя. Рыбка слышит старика и приплывает тут же (хотя мы догадываемся, что жилище ее где-то далеко посреди и в глубине моря. Но здесь снова нарушаются пространственно-временные отношения, перед нами – образ вечности, где нет верха и низа, не существуют «сегодня» и «завтра»). Для читателя, как и для старика, сразу становится понятным, с кем он имеет дело, недаром старик еще при первой встрече с рыбкой испугался и не посмел взять с нее выкуп. К самой рыбке он сразу обращается как к существу всемогущему, хотя и не знает, будет ли исполнено его желание. «Смилуйся, государыня рыбка», – говорит старик и кланяется. Отвечая старику, рыбка обращается к нему смягчающим и уважительным «старче» и, выслушав его, кажется, сама опечалена тем, что старик обратился к ней с просьбой, изменив своему слову: отпустил без выкупа, так и не требуй его. «Не печалься, ступай себе с Богом, будет вам новое корыто», – говорит рыбка, желая как бы образумить старика.
Еще до возвращения старика читателю понятно, что старуха не остановится, а будет «еще больше браниться» из-за корыта и не удовлетворится исполнением своей просьбы, просьбы же ее будут продолжаться. Но старуха еще не знает себя, и следующая ее просьба – неопределенная и сначала неуверенная.
«Воротись, дурачина, ты к рыбке;
Поклонись ей, выпроси уж избу».
Условий, какую избу, старуха не сообщает, пока не дерзает.
Второй раз подойдя к морю, старик видит более ясный предостерегающий знак того, что он делает что-то не так: «Помутилось синее море». Но излагает свою, вернее, старухину просьбу, оправдывая старуху тем, что она – «сварливая баба». «Так и быть, изба вам уж будет», – отвечает рыбка на этот раз, как бы давая понять, что просить больше не следует и что старик должен быть доволен.
«Пошел он к своей землянке,
А землянки нет уж и следа;
Перед ним изба со светелкой,
С кирпичной беленою трубою,
С дубовыми тесовыми вороты».
Получив не просто избу, а очень богатую избу, старики из своего положения бедняков становятся вдруг очень зажиточными крестьянами. Как крестьянке старухе требовать больше нечего, она получила сверх желаемого, на что и рассчитывать никогда не могла. Тут бы жить старикам и радоваться, да и сказке конец. Но в старухе вдруг просыпается чувство, о котором она, наверное, и не подозревала до сих пор – гордыня:
«Не хочу быть черною крестьянкой,
Хочу быть столбовой дворянкой»,
– сообщает вернувшемуся старику старуха. Для старика, прожившего со старухой всю жизнь, характер ее ясен: старуха «вздурилась», он понимает это, но идет выполнять старухину просьбу.
Еще более явное предостережение: «Неспокойно синее море», еще более неопределенный ответ рыбки: «Не печалься, ступай себе с Богом», и все, и опять старуха получила сполна все, что просила. Вернувшийся старик видит «высокий терем», а старуха на крыльце терема
«В дорогой собольей душегрейке,
Парчевая на маковке кичка,
Жемчуги огрузили шею,
На руках золотые перстни,
На ногах красные сапожки.
Перед нею усердные слуги;
Она бьет их, за чупрун таскает».
Старик уже теперь к своей супруге обращается не как к супруге:
«Здравствуй, барыня сударыня дворянка!
Чай, теперь твоя душенька довольна».
Старик понимает, что перед ним образец самодурного сытого барства: то, что старуха должна быть довольна, стариком утверждается, а не вопрошается. Однако читателю ясно, что старуха на этом не остановится, и автор сообщает, что
«На него прикрикнула старуха,
На конюшню служить его послала».
Всю жестокость старухи, ее высокомерие и необузданность во всем, открывает автор читателю посредством очень живописного и лаконичного и к тому же народным сказовым языком описания дворянства, как себе его представляла старуха в соответствии со своим характером и недалеким умом. Дворянка-выскочка, а не столбовая, не по праву рождения, а по типу «из грязи в князи», не имеющая ни вкуса, ни манер, старуха конечно же играет роль дворянки, понятно, роль эта ей скоро должна наскучить, потому что дворянство не заключается только в том, чтобы вырядиться, красоваться и наказывать слуг. Забывшая теперь совсем Бога, старуха забыла и о том, что старик – ее супруг, ей Богом назначенный, и она ему обязана теперешним свои благополучием, потому что не ей, а старику рыбка обязана свободой. С другой стороны, и старик забыл, что его обязанность – потребовать от старухи, чтобы она опомнилась, а не угождать старухиной дури; забыл, что, по слову Божию, «жена да убоится мужа своего».
Проходит «неделя-другая» – срок короткий и по-сказочному неопределенно размытый, и старухе надоело дворянство, она жаждет власти, сначала царской, высшей из возможных в человеческом мире. Вспомнив о старике, посылает его к рыбке:
«Воротись, поклонися рыбке:
Не хочу быть столбовою дворянкой,
А хочу быть вольною царицей».
Испугавшийся старухиной дури старик «взмолился», пытаясь наконец-то образумить свою супругу:
«Что ты, баба, белены объелась?
Ни ступить, ни молвить не умеешь!
Насмешишь ты целое царство».
Но поздно: старухина душа разгулялась и жаждет тем большего, чем меньше этого заслуживает. Уже у старухи рыбка выкупает жизнь, и старуха же определяет цену, а старика ставит на место теперь привычным методом: «по щеке ударила мужа», и разговаривает с ним не как с мужем, а как с последним в царстве своем:
«Как ты смеешь, мужик, спорить со мною,
Со мною, дворянкой столбовою?».
Отправляет старика к рыбке, угрожая, что если не пойдет «честью, поведут поневоле».
«Старичок отправился к морю», – говорит, жалея его, Пушкин, не договаривая (так положено в сказке), почему на этот раз подчинился старик: то ли по бесхарактерности и неразумию, то ли убоялся власти земной.
На этот раз «почернело синее море». Но опять покорный старухиной воле, обращается он к рыбке с безумной просьбой старухи, которая, по его словам, «опять бунтует» (против кого?) и «хочет быть вольною царицей». На этот раз рыбка отвечает определенно: «Добро! Будет старуха царицей!»
Что ж увидел выпросивший старухе царской власти старик?
«Что ж? Пред ним царские палаты.
В палатах видит он свою старуху,
За столом сидит она царицей,
Служат ей бояре да дворяне,
Наливают ей заморские вины;
Заедает она пряником печатным;
Вкруг ее стоит грозная стража,
На плечах топорики держат».
Увидевший воочию дело рук своих, старик испугался:
«В ноги он старухе поклонился,
Молвил: «Здравствуй, грозная царица!
Ну теперь твоя душенька довольна».
Заставив служить ненасытной старухе и бояр, и дворян, и весь народ, сам получил наихудшее:
«На него старуха не взглянула,
Лишь с очей прогнать его велела».
Одержимая гордыней, старухина душа взалкала вскоре того, что возвысило бы ее над всеми людьми, – власти над миром. Вызванный ею муж не дерзнул на сей раз и слова вымолвить, настолько страшные силы выпустил он на свободу своею волею, готовые вступить в единоборство с Высшей Силой.
«Воротись, поклонися рыбке.
Не хочу быть вольною царицей,
Хочу быть владычицей морскою,
Чтобы жить мне в окияне-море,
Чтобы служила мне рыбка золотая
И была бы у меня на посылках».
Как выглядит теперь окиян-море жизни?
«Видит, на море черная буря:
Так и вздулись сердитые волны,
Так и ходят, так воем и воют».
Символический этот океан жизни – не пустое пространство, а как бы воплощение духовной жизни надмирной, облик которой зависит от тех сил – добрых или злых, которые в данный момент одерживают победу в постоянной борьбе друг с другом за то, чтобы владеть человеком, его душой. И от свободной воли человека зависит, какой из этих сил подчинить себя и свою жизнь, а какой сопротивляться. Не сопротивляясь злу, старик становится рабом этого зла. А простой душе стариковой ни о чем не говорит апокалиптически разыгравшееся море, и он снова идет к нему со своей кощунственной просьбой. И просит.
«Что мне делать с проклятою бабой?» – взывает беспомощный в духовной немоте старик.
«Долго у моря ждал он ответа.
Не дождался, к старухе воротился –
Глядь: опять перед ним землянка;
На пороге сидит его старуха,
А перед нею разбитое корыто».
Сказка эта горькая. В сущности, она о вечности, о человеческой душе, о грехе, искушении.
Можно сказать, автор намеренно лишает сказку излишеств волшебства, чтобы не отвлекать читателя от того главного, ради чего сказка написана. В конце ее все волшебства разрушаются, как иллюзия или сон, и герои в конце сказки занимают то положение, в котором были в ее начале. Бесконечный мир, неизмеримая сложность в душе героев. Сложна и непонятна душа молчаливой до времени старухи. Еще более сложна и непостижима душа старика. Страшен корень зла, гнездящийся в душе человека со времени падения его и подвергающий душу искушениям страстями. И неисповедимы пути Господни, которыми приводит Он к спасению человека, желающего спасения и знающего, в чем оно.
Светлана Серобаба, преподаватель литературы
Из архива журнала «Покров».
Публикуется с незначительными сокращениями