19 января – день памяти святителя Феофана, затворника Вышенского. В этот день он преставился ко Господу около 4 часов дня, в праздник Крещения Господня.
Тексты творений святителя Феофана, Затворника Вышенского, представляют богатый содержанием материал не только для вдумчивого читателя, ищущего в них духовной пользы, но и для профессиональных наблюдений филолога. Эти наблюдения представляют особый интерес для людей, изучающих историю отечественной литературы и ее художественное своеобразие, поскольку область духовной литературы в современном литературоведении практически не исследуется и выносится за пределы представлений о литературном процессе как часть, в него не входящая. На деле все обстоит иначе. Виднейшие духовные писатели прошлого оказывали несомненное влияние не только на читателей, но и на многих авторов художественных произведений.
В 1878 г. из-под пера Николая Семеновича Лескова выходят очерки «Мелочи архиерейской жизни», в которых дважды упоминается святитель Феофан, причем первый раз в контексте рассказа о «простых владыках» вместе с Тихоном Задонским, а второй раз в связи с воспоминанием об архиереях «замечательного ума» и «удивительного сердца». В 1872 г. Лесковым же был написан роман «Соборяне» о жизни духовенства, произведший большое впечатление не только содержанием, но и самой темой, впервые поднятой в литературе. Житие Тихона Задонского читает герой «Очарованного странника» Иван Северьяныч Флягин, в другом произведении из цикла о праведниках – святитель Игнатий Брянчанинов. Все три святителя – замечательные духовные писатели, авторы глубоких и литературно талантливых творений. Неслучайно здесь приведены эти примеры. На них, как и на многих других (например, знаменитый поэтический диалог Пушкина и митрополита Филарета), можно увидеть, насколько в реальной истории нашей культуры были слиты светская и духовная литература. Восстановление единства духовной и светской литературы в едином историческом потоке – задача современного литературоведения, в том числе изучения творческого наследия святителя Феофана Затворника.
Феофан Затворник проявил себя как автор разносторонний, что подтверждается многообразием жанров, в которых он работал: широко представлены слова (или проповеди), которые подчас тематически и эстетически образуют своеобразные циклы; богато эпистолярное наследие, в котором находят отражение как строгие классические традиции, так и живость непосредственного разговорного языка; некоторые из творений выполнены в диалогической форме, некоторые, как «Мысли на каждый день», имеют форму древних четьих книг. Святителю Феофану, как и самым глубоким светским писателям его эпохи (Гоголю, Достоевскому, Льву Толстому), не хватало только одной сферы творчества, для каждого своей: святителю – духовных творений, современникам – художественных. Они все буквально вырвались в публицистику. Видимо, таково было глубинное требование времени.
В поэтике творений святителя Феофана много индивидуального и многое в то же время взято от предшествующей литературной традиции как святоотеческой, так и светской. Эту поэтику, безусловно, нужно внимательно и скрупулезно изучать, некоторые ее аспекты представляются особенно важными: традиционное и индивидуальное в использовании различных жанров, особенно жанра слова (проповеди), изучение эпистолярного наследия, стиля творений святителя, виртуозное использование им традиции притчи. В проповедях святителя, как принято, часто упоминаются притчи из Евангелий, иногда он создает собственные, часто демонстрирует своеобразную притчеобразность мышления. Среди слов, обращенных к Владимирской пастве, есть одно: «В неделю 21-ю». Это пример поистине творческого преломления известной евангельской притчи о сеятеле. Святитель так и начинает свое слово: «Ныне Святая Церковь предлагает нам урок своей притчею о сеятеле». Урок Феофана, как ковер с изысканным рисунком, разворачивающийся на наших глазах. Он обращает наше внимание на то, что Спаситель «при сказывании притчи сей дважды произнес: имеяй уши слышати, да слышит». Начиная с этих слов «сюжет» проповеди святителя развивается очень логично и красиво. Попробуем проследить эту последовательность, хотя и со значительными пропусками текста: «Господь сеет слово Свое. Сеемое слово приемлется слышанием, и принятое уже приносит плод.
[…] Из Отчих недр исшедшее Слово нескудною рукою сеяло слово Свое во время пребывания Своего на земле. Вознесшись, апостолов послало с вещанием истины во всю вселенную – научить ей все языки. Вся земля засеяна сим Божественым семенем. […] Преемница труда сеятвы есть святая Церковь. […] Каждый из нас, в разных своих нравственных состояниях, может быть, и бывает в отношении к семени Слова то дорогой, то почвою каменистою, то землею, заросшею тернием и волчцами». Далее святитель переходит к своему любимому образному сравнению: с прививками плодовых деревьев. Согласно его мысли, чтобы «воцарить в себя истину», нужно к себе привить «небесную ветвь истины» («Она привьется, отобьет страстное движение, и вместо его скоро ты найдешь в себе святое расположение»).
Часто композиция проповедей святителя Феофана наследует традиции литературы русского барокко конца XVII в. Ярчайшим представителем этого стиля был, как известно, Симеон Полоцкий. Панегирические вирши Симеона Полоцкого нередко приобретают, по словам известного медиевиста И.П. Еремина, «характер сложного словесно-архитектурного сооружения – словесного зрелища». В литературе русского барокко часто присутствовали вирши в самой замысловатой форме: сердца (что знаменовало пожелания автора к семейству царя), звезды, креста и т.д. Например, «Орел российский» – панегирические вирши в честь царя Алексея Михайловича представляют собой текст, написанный в форме колонны (или столпа), опирающейся на основание прозаического текста, а на фоне звездного неба – солнце с 48 лучами, движущееся по зодиаку, в каждый луч вписана какая-либо добродетель царя. На фоне солнца – двуглавый орел со скипетром и державой. В Третьяковской галерее, в отделе древнерусского искусства, есть икона XVII в. в стиле барокко «Всех скорбящих Радость», на которой надписи расходятся, как лучи Вифлеемской звезды, выполняя одновременно и разъясняющую и декоративную функции. Среди слов, обращенных к Тамбовской пастве, есть слово, произнесенное «В Кирсановском женском монастыре – в 9-ю неделю по Пятидесятнице». Слово обращено непосредственно к насельницам монастыря, к трудностям и направлению их духовной жизни. Отталкивается святитель в слове от «нынешнего», как он говорит, Евангелия, где свидетельствуется, как «бедствовали Ученики на море и Господь подошел к ним уже в четвертую стражу ночи». Воспоминанием Евангелия святитель и завершает свое слово, образуя так называемую рамочную конструкцию: «Подождите мало. В четвертую стражу ночи – в час предназначенный – Он явится вам и подаст вам скорую помощь, посему в уповании не преставайте простирать руки к Нему, моля Его прийти и укротить волны жизни вашей».
В основной части своего слова, опираясь на слово Преподобного Исаака Сирианина о жизни иноческой, используя его образный ряд (жизнь – море, покаяние – ладья, страх Божий – весло или движитель, а воздыхания – это ветрило), Феофан Затворник выстраивает почти зримый образ ладьи, терзаемой ветром и волнами «моря житейского». Слово «На освящение храма в женском Сухотинском Богородицком монастыре» композиционно подобно также словесно-архитектурному сооружению: всю духовную работу человека святитель сравнивает с построением «храма видимого».
По аналогии с построением храма есть и другие образные (и символические по смыслу) композиционные решения, как, например, в проповеди «В третью неделю Великого поста»: «Предлагая в нынешний день нашему поклонению и чествованию Честный Крест, Святая Церковь хочет расположить нас к крестоношению». Святитель выстраивает свое слово «крестообразно», определяя подробно, «из чего слагается крест, который должно каждому из нас взять и нести».
Творчески продолжает Феофан Затворник и древнюю традицию символического наполнения пейзажа. В начале слова, названного «В Неделю Всех святых», сошествие Духа Божия сравнивается святителем с началом весны: «Как с наступлением весны дух жизни проходит по всем тварям, оживляет все способное жить и одевает землю травами, цветами и всякого рода растениями: так было от пришествия всеживительного Духа Божия». И далее в слове он возвращается к этому образу весеннего пробуждения природы: он говорит о том, что «сердце предназначено к тому, чтобы быть раем, садом, полным цветов и плодовых дерев – духовных», и призывает прививать и взращивать в сердце ростки «небесного рая», подробно описывая процесс прививки плодовых деревьев и сравнивая его с последовательностью духовных трудов. В данном случае святитель как бы вторит писателю второй половины XII в. Кириллу Туровскому, который в «Слове в новую неделю по Пасце» уподобляет расцвет христианства весеннему пробуждению природы, давая развернутую картину этого природного явления.
В проповеди, сказанной «при посещении города Коврова, в соборе», святитель Феофан уподобляет добродетели цветам, покрывающим поле, которое стелется, как ковер. Сравнение, замечает святитель, «созвучно с именем города вашего», а потому призывает его жителей перенести «на себя указуемый нынешним днем и апостолом ковер добродетелей».
Примеры творческого отношения святителя Феофана к слову, к форме своих творений можно было бы множить. Столь же значительными и актуальными для его времени (часто и для нашего) являются публицистические отступления в проповедях, перекликающиеся с основной проблематикой многих значительнейших произведений писателей-классиков (в первую очередь, Ф.М. Достоевского), что лишний раз подтверждает не только актуальность его публицистических выступлений, но и законное место святителя в истории русской литературы.
Евгения Васильевна Николаева, доктор филологических наук