Размышления ученого и педагога, протоиерея Василия Зеньковского (1881–1962)
Мы все были детьми, мы всегда окружены детьми. Воспоминания из собственного детства, непосредственное восприятие детей, нас окружающих, – все это, конечно, вводит нас в душевную жизнь ребенка, но мы почти всегда грешим упрощением загадки детства: нам часто кажется, что мы вполне понимаем душу ребенка – в то время как очень плохо разбираемся в ней. Как часто и горько мы обманываемся в этом и как много от этого страдают наши дети!
Если, по известному выражению, «чужая душа – потемки», то во сколько раз загадочнее детская душа с ее несложившимся характером, с отсутствием в ней внутреннего единства, с типичной для детства пестротой и разбросанностью интересов. Основная наша ошибка в отношении детей заключается в том, что мы считаем детскую душу во всем схожей с нашей, исходим из мысли, что в детской душе имеют место те же движения, что и у нас, – только еще недоразвитые, слабые. Детская душа, с этой точки зрения, – это душа взрослых в миниатюре, это ранняя стадия в ее развитии. Но неужели слабое и недостаточное развитие создает своеобразие детства?
* * *
Если мы обратимся к изучению детской религиозной жизни, то необходимо на первый план выдвинуть то, что общее отношение ребенка к действительности носит мифологический характер. Весь мир полон для ребенка жизни – часто недоступной, таинственной. Даже неподвижным и мертвым вещам ребенок приписывает те же чувства, те же стремления, какие он находит у себя, у других людей. Если бы дети не слышали от взрослых о Боге, они бы инстинктивно искали мыслью центр и средоточие мира, Хозяина и Господина – Отца и Вседержителя. Отсюда, из этого корня, растет то, что можно назвать своеобразной «естественной детской религией».
Примитивная детская мифология незаметно открывает детское сердце для восприятия Божества; ребенок живет долго, так сказать, музыкальной стороной этого восприятия, хотя сознание детское не оформляет этих переживаний и даже не нуждается в этом некоторое время. Раньше чем детский ум овладеет идеей Бога как Творца и Вседержителя, непосредственное чувство с такой силой наполняет детскую душу сознанием смысла в бытии – этой основной интуицией религиозной, интуицией простейшего аспекта Божества, что оформление идеи Вседержителя в детском уме лишь заканчивает процесс, шедший в душе.
* * *
Соотношение психических сил у ребенка иное, чем у взрослых. Ребенок медленно, шаг за шагом овладевает своим телом, приобретая тем волевой опыт. Столь же медленно овладевает и детский интеллект своей темой, накопляя материал для познания. Это медленное созревание воли и интеллекта уже само собой создает для эмоциональной сферы условия большего развития и действия, чем у взрослых.
Дети экспансивнее, непосредственнее, горячее переживают свои эмоции, чем взрослые. Всем известно, какое большое место в душевной работе ребенка принадлежит воображению – само познание мира в значительной степени связано с работой воображения. Сфера воображаемого и сфера действительного рано осознаются ребенком как две различные сферы, но их связь и взаимозависимость прикрыты еще густым туманом, который никогда окончательно не рассеивается и для зрелого сознания (что имеет очень глубокий смысл).
На этой именно основе, на чрезвычайной близости и неисследимости их перехода одной в другую, основано центральное явление в детской жизни – игра. В игре дети устремлены к реальности, но свободны от ее давления, поэтому в игре больше всего зреет активность ребенка, сознание и навыки его творческого отношения к миру. В связи с этим стоит поразительный и мало еще объясненный факт чрезвычайного развития у детей эстетической жизни – сравнительно с другими сферами духовной жизни.
Другим существенным ключом является влечение к смысловой сфере, стремление проникать в сферу смыслов, овладевать ими и жить ими. Между прочим, игра не только пронизана вся этим влечением, но она служит ему, являясь одним из простейших средств для проникновения в сферу смыслов. Ребенок не просто живет в мире, не просто ориентируется в нем и приспособляется к нему, но любит мир, живет горячим и страстным интересом к нему, стимулирующим всю психическую жизнь ребенка.
Существенно стремление к тому, чтобы через познание частей мира понять его как целое: эта категория «мира в целом» не продукт, а предпосылка работы мысли у ребенка. Очень важно понять, что интуиция целого, оставаясь неосознанной, направляет всю детскую мысль и регулирует ее. Это есть религиозное переживание, что смысловая основа мира, источник светоносных излучений есть Существо, Верховное и Благое, – это не требует доказательств для ребенка.
Непосредственность и простота детской религиозности, ясность и чистота их в религиозных движениях составляют для нас, взрослых, идеал, к которому так трудно нам приблизиться. Не мыслям и образам детским – примитивным и наивным – поклоняемся мы, а той райской простоте Богообщения, которая теряется нами при отходе от детства. Потому мы и чувствуем, что дети гораздо ближе к Богу, чем мы, – не по одной своей моральной чистоте и невинности, но по духовности своей, которую нам трудно понять и вместить. Здесь заключен, бесспорно, один из аспектов евангельского учения о детской душе, зовущего нас уподобиться детям. Разумеется, дело идет именно о духовной чистоте и ясности детской души, а не об их представлениях о Боге.
* * *
Детскую душу сперва влечет к себе мир, не каков он есть сам по себе, а каким он ему кажется. Ребенок не погружается в действительность, а скорее плывет по ее поверхности. В этом смысле детство, особенно раннее детство, может быть охарактеризовано как фаза эмоциональной свободы, свободы развития чувств, а следовательно и воображения. Иными словами, первое детство есть фаза наивного субъективизма или наивного эгоцентризма.
Все это не значит, что детской душе чуждо различение добра и зла. Наивный эгоцентризм не мешает ни развитию живого интереса к окружающему миру, ни простоте и серьезности обращения души к Богу. Но, увы, растут на ниве детской души и плевелы – в странном, для нас часто совсем непонятном и загадочном соседстве с добром и правдой. Ребенок наивен и в добре и в зле, моральное сознание еще не связывает путей добра и зла с волей, со свободным решением, но вкус ко злу, уже сознаваемому как недолжное, есть налицо.
Своеобразие духовной жизни детства не в отсутствии влечения ко злу, не в отсутствии греховной испорченности, а в непрозрачности ее для оценивающего самосознания. Ребенок поймет наказание за дурной поступок, но не сумел бы понять идеи наказания за дурную мысль или за влечение ко злу. Поэтому Церковь и не допускает к таинству Покаяния детей до 7 лет, то есть в период раннего детства.
Духовная жизни раннего детства поразительна тем, что «греховное» в ней еще ничтожно и мелко – не по своему объему или значительности, а по периферичности в составе всего, чем занята духовная жизнь. Духовное в раннем детстве вовсе не пусто, как может показаться в свете психического и физического развития, которое прежде всего заметно в раннем детстве. Ребенок вживается в духовный мир, который светлой своей бесконечностью обвивает детскую душу.
Как есть грудной период в телесном развитии, так собственно и духовная жизнь ребенка в его воодушевленном припадании к смыслам есть какой-то «грудной период», когда дитя питается молоком света Божественного в мире. Не зная ни умом, ни в слове, что в нем зреет, оно дышит этим дыханием бесконечности – просто, беспечно, наивно, но и непосредственно, живо, глубоко. Оно набирается на всю жизнь безмолвных, но творчески действующих в нем интуиций, как бы расправляет свои крылышки – крепнет и раскрывается в своей духовной внутренней жизни.
Как не конкурируют, а восполняют друг друга глаз и ухо, так и духовная и психическая жизнь, вечное и преходящее, Бог и задача собственного созревания не мешают, а восполняют друг друга. Две жизни в ребенке текут так, что одна не мешает другой. Это евангельское указание на тип детства как духовную задачу для взрослых: пребывание в мире и даже служение ему не должно ослаблять или затруднять духовной жизни.
Мы не можем снова стать детьми, да и ценности нет в том, что неизбежно только для детства. Но то равновесие, которое у ребенка является неустойчивым, уступая место другим периодам развития, – это равновесие и определяет духовно психологическую высоту ребенка.
Однако же то, что Церковь не считает детей ответственными за свои поступки до 7 лет – почему они не нуждаются в покаянии, – не означает, что у ребенка нет грехов. Свет детской души ими попросту не затемняется, но уже близок перелом, который обрывает раннее детство и выводит ребенка на совсем иную дорогу.
Ребенок пока еще всецело погружен в мир своих переживаний и этого не замечает. Но уже рано намечается перед детской душой сфера неизменной, независимой от ребенка, «самостоятельной» действительности. Распад мира на эти две части совершается медленно, не сразу ребенок разбирается в различии. Когда накоплением соответственных опытов, размышлений дети подходят к более строгому разделению – тогда-то и завершается первое, наивное детство. Рождается интерес к действительности, как она существует сама по себе, выступает позиция того намеренного и планомерного приспособления, которое мы зовем «познанием». Основной предмет внимания лежит уже не в субъективном мире, а вне его: мир, люди, история, будущее… Ребенок вступает в свои «годы учения», дети уже интересуются не только процессом творчества, но и его результатами. Это все игра, но игра, посредством которой созидается новое бытие, новые вещи.
Еще раз, уже отрочество, дает резкий поворот внимания к внутреннему миру. Но это уже не прежний наивный эгоцентризм, а интерес к зреющей изнутри собственной личности. Крайний и ясно сознаваемый субъективизм кладет печать на всю активность подростка. Несбыточность мечтаний, нереальность планов, неблагоразумно избираемые пути вовсе не смущают подростка, а часто даже поднимают в нем вкус к движению в данном направлении. Подросток как бы обретает в самом себе, в своих порывах и устремлениях, единственное руководящее начало, всякие авторитеты теряют в это время свое влияние, подросток начинает верить только своему личному опыту. Моральное развитие принимает характер критического отношения ко всему тому, что доныне освещало путь жизни.
Совершенно невозможно требовать в это время посещения храма, обязательной молитвы, но роль семьи, безмолвная, часто незаметная, тем более значительна в непрерывной ее любви, ее собственной религиозной жизни, ее уважении и довериик подростку, ее молитвах за него. Если подросток чувствует, что семья горькопереживает его религиозную халатность, но никогда не позволяет себе упрекнуть его, она этим достигает гораздо больше, чем прямым вмешательством. Сознание, что семья пребывает в верности религиозным своим верованиям, светит подростку в дни и часы его духовных авантюр и блужданий.