8 декабря – день трагической гибели священника Павла Флоренского, православного богослова, философа, ученого. Его жизнь – образец великого духовного труда, созданного для людей и во имя всего святого на земле. В этом году исполняется 80 лет со дня расстрела в 1937 г. отца Павла Флоренского.
Связь с небом Флоренский ощутил очень рано. Она была тем личным знаком, который осенял жизнь и всю многообразную деятельность этого философа, ученого, инженера, лингвиста, служителя церкви, человека. Он же, этот знак, крестным знамением освятил его мученическую смерть, принятую во имя Бога и во имя народа.
Сам отец Павел называл себя «иереем для Господа». Современники – «русским Леонардо», «нашим Паскалем». Круг его интересов был удивительно широк, – от теодицеи до диэлектриков, изучая которые он зарегистрировал десятки патентов. Флоренский объяснял это особым даром общего видения, стремлением познать жизнь в ее целостности. Занимался ли он теорией живописи и перспективы, исследовал проводимость материалов или способы получать из водорослей йод, – во всех случаях предметом рассмотрения была Вся Красота, Вся Истина, Свет Горний, Бог, но в разных срезах, увиденная с разных углов зрения.
Дух воспарял ввысь, судьба влекла долу. «Ясно, – размышлял Флоренский годы спустя, – что свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонениями. Чем бескорыстнее дар, тем жестче гонения и тем суровее страдания».
Увлечение естественными науками началось в детстве. В 17 лет, поняв тщету человеческих знаний, Флоренский пережил кризис, собрался в народ и даже писал Толстому, которого тогда считал своим идеалом. И только по настоянию отца завершил гимназию и поступил в Московский университет. Физико-математический факультет окончил с блеском. Помимо основного курса, слушал лекции по истории, филологии и теории искусств. Ученик профессора Н.В. Бугаева, сблизился с поэтами Андреем Белым (сыном Н.В. Бугаева), Валерием Брюсовым, Александром Блоком и другими символистами, приняв их воззрения на искусство.
Но годы учебы лишь подтвердили юношеские прозрения отца Павла. Специальные знания необходимы. Без них не понять хода вселенских часов. Однако они не самоцель, а лишь ключ к познанию истин, которые в религии, в духе. «Церковность – вот имя тому пристанищу… где усмиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разум». Кандидатское сочинение по математике Флоренский полагал продолжить философской частью, выводящей исследование за грань наук. Но в 1904 г., защитившись, поступил в Московскую духовную академию (МДА) и посвятил себя богословию. Он поселился в Троице-Сергиевой Лавре, где прожил почти безвыездно 30 лет.
По завершении курса Павел Александрович остался в Академии преподавать, и в 1908–1919 гг. читал лекции по античности, философии культа и культуры. «Флоренский дал концепцию платонизма, по глубине и тонкости превосходящую все, что я читал о Платоне», – заметит впоследствии А.Ф. Лосев. Сколько же образованных служителей церкви вышли его попечением из стен МДА, – и как ужасно распорядилась с ними их несчастная родина!..
В 1911 г. Флоренский принимает священнический сан. Он служит в домовом храме Убежища во имя равноапостольной Марии Магдалины престарелых сестер милосердия Красного Креста, созданном великой княгиней Елизаветой Федоровной. Год спустя становится главным редактором журнала академии «Богословский вестник», в начале 1915 г., вопреки возражениям своего духовника епископа Антония (Флоренсова), идет на фронт – «для исполнения пастырских обязанностей при походной церкви санитарного поезда черниговского дворянства».
Октябрьская революция не застала Флоренского врасплох. Он много писал о духовном кризисе Европы и той беде, что ожидает Россию из-за потери национальных устоев. «Все, что происходит кругом нас, для нас… мучительно. Однако я верю и надеюсь, что, исчерпав себя, нигилизм докажет свое ничтожество, всем надоест, вызовет ненависть к себе, и тогда, после краха всей этой мерзости, сердца и умы не по-прежнему, вяло и с оглядкой, а наголодавшись, обратятся к русской идее, к идее России, к святой Руси» (из письма А. Мамонтовой 30 июля 1917 г.). Вину за небрежение духовными идеалами Флоренский возлагал на интеллигенцию, отринувшую от себя основание русской государственности – Православную Церковь. Последнее для него нередко становилось предметом полемики с соратниками из символистов. «Я должен быть в православии и должен бороться за него, – писал он, обращаясь к поэту Дмитрию Мережковскому. – И если Вы будете нападать на него, то, может быть, я буду бороться с Вами…»
Он не покинул страны, подобно многим. Он уповал на то, что Господь сохранит Россию, и что, при всей болезненности, грядущие перемены послужат к ее славе. «Я уверен, что худшее еще впереди, что кризис еще не миновал. Но я уверен, что кризис очистит русскую атмосферу, даже всемирную атмосферу, испорченную едва не с XVII века» (письмо А. Мамонтовой 30 июля 1917 г.).
Один за другим философские пароходы уходили за турецкие горизонты, – одно за другим Флоренский отвергал предложения ступить на их борт. В последний раз сказал «нет», когда, по ходатайству Екатерины Павловны Пешковой, его жена Анна Михайловна приехала к нему с тремя из их пятерых детей на свидание в сковородинский БАМлаг. Жена привезла официальное приглашение чешского президента Масарика, сулившее безбедную жизнь в Праге. «Оставайся доволен тем, что есть», – ответил Флоренский словами апостола Павла. Не дожидаясь отъезда семьи, страдальца поместили в изолятор «Свободный», а вскоре отправили со спецконвоем в знаменитый СЛОН – лагерь особого назначения на территории бывшего Соловецкого монастыря. Это случилось 1 сентября 1934 г.
В ряду «спецов»
Чем он занимался в охваченной безумием России? Во-первых, служил Господу, – пока можно было служить. До нас дошло полное высокого трагизма описание прощания о. Павла с храмом Марии Магдалины накануне его разрушения большевиками в августе 1922 г. Во-вторых, преподавал в МДА, – до 1918 г. в Троице-Сергиевой Лавре, затем в Даниловском и Петровском монастырях, и, наконец, в середине 1920-х, подпольно, на частных квартирах. В-третьих, входил в состав Комиссии по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой Лавры – как ученый секретарь и хранитель ризницы (в иных документах – хранитель Лавры). Комиссия эта за короткое время сумела описать монастырские сокровища, чем уберегла их от разграбления. Новые власти уже вывозили золотую и серебряную утварь из храмов обители. Но публикация описей остановила хищения, и главные ценности были спасены. Сохранилась почти детективная история о том, как отец Павел вдвоем со своим другом и тоже членом комиссии, искусствоведом графом Юрием Олсуфьевым, вынесли из Лавры честную главу Преподобного Сергия Радонежского, заменив ее останками князя Трубецкого, извлеченными из подклети Троицкого собора монастыря (захоронение XVII в.). Эта фантасмагорическая подмена была произведена ночью 30 марта 1920 г. с ведома и по благословению Святейшего Патриарха Тихона и наместника Лавры архимандрита Кронида. В это время по всей стране святые мощи извлекали из рак и выставляли на всеобщее поругание, доказывая, что вера в них – суеверие. С тех пор честная глава Преподобного Сергия хранилась в разных городах России, пока на Пасху 21 апреля 1946 г. Троице-Сергиева Лавра не была вновь открыта. Тогда по благословению Святейшего Патриарха Алексия I ее тайно вернули в раку.
Наконец, физик и математик Флоренский оказался в ряду тех самых «спецов», которые обеспечивали функционирование порушенного государства. Он был одним из первых русских духовного звания, кто пошел работать в советские организации, как некогда первым из русских «интеллигентов» принял сан. «Можно сказать, что отец Павел своим примером впервые проложил этот путь в наши дни именно для русской интеллигенции, к которой он исторически, конечно, все-таки принадлежал, хотя всегда был свободен от «интеллигентщины», враждовал с нею, – заметит впоследствии отец Сергий Булгаков. – Он своим рукоположением фактически делал ей известный вызов, конечно, вовсе о том не думая…. До сих пор священство являлось у нас наследственным, принадлежностью «левитской» крови, вместе и известного уклада жизни, но в отце Павле встретились и по-своему соединились культурность и церковность, Афины и Иерусалим, и это органическое соединение само по себе уже есть факт церковно-исторического значения…»
Служа новой России, Флоренский не изменял себе. В конечном итоге, это тоже было для него служением истине. «Из убеждений своих никогда ничем не поступаться, – писал он в дневнике в 1920 г. – Помни, уступка ведет за собой новую уступку, и так – до бесконечности». До 1929 г., пока это было возможно, он носил подрясник. «Во ВХУТЕМАсе – поп Флоренский в рясе!..» – писал Владимир Маяковский (ВХУТЕМАс – Всесоюзные Художественно-Технические Мастерские). Именно так, в подряснике, Павел Александрович появлялся во всех советских учреждениях, где служил, – на московском заводе «Карболит», в Главэлектро ВСНХ РСФСР и даже на VIII электротехническом съезде, на котором обсуждался план ГОЭЛРО.
В 1920-х Флоренский входит в состав электротехнического совета Главэлектро и Московского объединенного комитета электротехнических норм и правил, создает первую в СССР лабораторию испытания материалов, пишет книгу «Диэлектрики и их техническое применение» и 127 статей для «Технической энциклопедии», редактором которой его избрали. В начале 1930-х работает в президиуме бюро по электроизолирующим материалам Всесоюзного энергетического комитета и комиссии по стандартизации при Совете труда и обороны СССР, преподает в Высших Художественно-Технических Мастерских – знаменитом ВХУТЕМасе, средоточии пролетарского искусства. В эти годы он создает первую и до сих пор актуальную теорию русской иконописи, первую философию фотографии (ей увлекался с юношеских лет) и пишет работы, посвященные анализу новых направлений искусства – абстракционизма, конструктивизма, кубизма. Соотнося последние с канонами классики, Флоренский предупреждает, что только общепринятые формы культуры способны запечатлеть сущность явлений и вещей, – а иных задач у искусства нет. «Взгляд, согласно которому художник… сам организует что и как хочет», ведет к обесцениванию культуры и разрушению человека. «Культура – это та веревка, которую можно бросить утопающему и которой можно удушить соседа. Развитие культуры идет столь же на пользу добра, сколько и на пользу зла. Растет кротость – растет и жестокость, растет альтруизм – но растет и эгоизм. Дело не происходит так, чтобы с увеличением добра уменьшалось зло; скорее так, как при развитии электричества: всякое появление положительного электричества идет параллельно с появлением отрицательного. Поэтому борьба между добром и злом не угасает, а обостряется; она не может кончиться и не может, по-видимому, не кончиться».
Летом 1928 г. философа ссылают в Нижний Новгород, и только заступничество Екатерины Пешковой позволяет ему восстановиться в правах. Но отношение властей изменилось. «Был в ссылке – вернулся на каторгу», – скажет отец Павел по возвращении. Особым нападкам он подвергся за книгу «Мнимости в геометрии» (1922 г., в ней развивается теория относительности Альберта Эйнштейна) и статью «Физика на службе математики» (1932 г.). 26 февраля 1933 г. он был арестован ОГПУ, 26 июля 1933 г. осужден тройкой на 10 лет и отправлен в дальневосточный БАМЛАГ. Здесь, на опытной мерзлотной станции в Сковородино, он занимался исследованиями, которые позже вошли в книгу его сотрудников Николая Быкова и Павла Каптерева «Вечная мерзлота и строительство на ней» (1940 г.). 1 сентября 1934 г. отца Павла перевели в СЛОН, где на Соловецком лагерном заводе йодной промышленности он изучал проблему добычи агар-агара и йода из водорослей. К этому периоду относятся более 10 из его патентованных открытий. 25 ноября 1937 г. отец Павел был повторно осужден «без права переписки» – т.е. на смертную казнь. В конце осени его переправили под Ленинград. 8 декабря приговор был приведен в исполнение предположительно в Левашове (согласно последней версии – в Лодейном поле). Точное место захоронения неизвестно.
Саша Канноне