Историческая память о Великой Отечественной войне останется навеки, ибо нет и не может быть ничего более героического, возвышенного и святого, чем подвиг, совершенный ради нашей Победы.
Прежде чем говорить о войне, необходимо пояснить, почему наша семья, жившая ранее в Ульяновской области (Карсунский район, село Большие Поселки), оказалась в Средней Азии, в городе Бухаре.
Мой дед по линии матери, Андриан Иванович Романов, принимал участие в Первой мировой войне, стал полным Георгиевским кавалером. Иногда, по праздникам, он с гордостью показывал нам, своим внукам, Георгиевские кресты и другие награды. Он был достаточно грамотным, начитанным человеком, в свое время получил медицинское образование (не помню точно, что он окончил: то ли медицинские курсы, то ли училище) и был фельдшером. Затем по мере увеличения семьи – у него было шесть дочерей и один сын Михаил (кстати, мой крестный отец, он прошел всю финскую войну и всю Отечественную, получил 39 ранений, несколько контузий и остался жив, и когда я его спрашивал, как ему удалось выжить, он отвечал: спроси своего деда Андриана. Я подошел как-то к деду и спросил его об этом, на что он ответил: я все время молил Бога сохранить моему сыну жизнь, и Он услышал мои молитвы) – он стал заниматься преимущественно крестьянским хозяйством, построил просторный дом, развел большой сад, огород и, как и другие крестьяне, пахал землю, сеял хлеб, держал скот, излишки урожая продавал в городе. Все хозяйство держалось только трудом семьи.
Дед постоянно читал Библию, жития святых, другие религиозные книги. Часто по вечерам он делал это вслух, к удовольствию и радости всех членов семьи, сопровождая некоторые фрагменты очень интересными комментариями. Как это было принято, мы, как и все односельчане, регулярно ходили в церковь. Мы шли туда, как на праздник, надевая самые лучшие наряды. Наш храм, стоявший на самом высоком месте и видимый отовсюду, был очень красивым, высоким, с позолоченными куполами, стенами из красного кирпича, который оттеняли полосы желтовато-белого кирпича, что придавало храму праздничный вид. Внутри было много росписей и старинных, намоленных икон. И хотя литургии, как и положено, были довольно длительными, особенно в праздники, мы всегда выстаивали службу, с интересом слушали проповеди батюшки, буквально замирали от пения хора. К великому сожалению, этот прекрасный храм в 1930-х гг. был взорван, а намерения восстановить его до сих пор не осуществились. В настоящее время на этом месте стоит памятник воинам-односельчанам, погибшим в Великой Отечественной войне, в том числе многим Романовым и Долговым.
С началом кампании по раскулачиванию многие крестьяне нашего села стали уезжать в разные края страны: на Кавказ, в Сибирь, в Среднюю Азию, на Дальний Восток, на Север, а некоторые даже за границу. Часть крестьян оседали в городах, становились обычными рабочими. Вот тогда-то мой дед Андриан со своей семьей и решил переселиться в Среднюю Азию, в город Бухару. Через некоторое время вслед за ним туда же отправился мой отец, Михаил Иванович, и когда он там обустроился, нашел подходящую работу, квартиру, к нему поехала и моя мама с нами, тремя детьми: старшим братом Гришей, мной и младшим братом Сашей.
На вокзале нас встретил отец и привез на квартиру, которая состояла из одной огромной, расписанной в великолепном арабском стиле комнаты, темной комнаты и передней – сенями. Конечно, это жилье не шло ни в какое сравнение с нашим оставленным домом и хозяйством, но для проживания было вполне приемлемым. Мама взяла с собой икону Божией Матери, с которой она никогда не расставалась. Эта икона, с зажженной перед ней лампадой, находилась в нашем доме на самом видном и почетном месте.
Зарплаты отца – а он работал плотником и столяром – нам, к счастью, вполне хватало на безбедную жизнь, поэтому мама не работала, а вела хозяйство. К нашему великому удивлению, в квартире вскоре обнаружились другие жильцы, с которыми пришлось мирно сосуществовать: семейство ядовитых змей, которые в основном пребывали в темной комнате и лишь иногда выползали к нам в большую комнату, скорпионы, облюбовавшие темные углы большой комнаты, и ящерицы, обитавшие во всей квартире. Они нередко бегали по потолку, что приводило нас, малышей, в неописуемый восторг.
В нашей школе, где обучение шло на русском языке, занимались дети самых разных национальностей: узбеки, таджики, русские, евреи, корейцы, татары и многие другие. В то время, согласно программе, мы изучали три языка: русский, узбекский и немецкий как иностранный. После начала войны группа ребят из нашего класса из патриотических побуждений решила отказаться от немецкого языка как языка фашистов и заменить его или английским, или французским. Разразился скандал, вызвали родителей, стали им разъяснять, что надо учиться по установленной программе, чтобы победить врага, его надо хорошо знать, а значит, надо изучать немецкий язык. И мы продолжили учить немецкий, при этом еще с большим рвением и усердием.
Однако наш патриотизм на этом не остановился. Видя, как людей постоянно отправляют на фронт, мы – группа мальчишек – тоже решили ехать на фронт сражаться с врагом. В условленное время мы пришли на вокзал, забрались в вагон-теплушку и стали ждать, когда поезд отправится на фронт. Через некоторое время открылась дверь, вошли военные, увидели нас: вы кто такие, что здесь делаете? Мы объяснили, что хотим на фронт. Нас высадили из вагона, отвели в милицию, допросили, а затем развезли по домам, позвонив предварительно в школу.
Через некоторое время я тяжело заболел, и меня направили в детский санаторий, располагавшийся в Махасе, в летней резиденции эмира бухарского. Место было роскошное, невероятный по красоте сад с розами, аллеи, бассейн, кругом расхаживали стаи павлинов. Сам дворец был построен в арабском стиле. До сих пор перед моим взором стоят высокие резные колонны из дорогих сортов дерева, резной потолок, выложенный деревянными полукруглыми пластинами со своеобразным звездным небосводом из белого дорогого камня вроде мрамора, стены, украшенные причудливым и вместе с тем строгим орнаментом: что-то сверкающее, обжигающее, светоносное.
В этом санатории я пробыл полгода. Там мы не только проходили лечение, но и учились по обычной школьной программе. И надо сказать, меня вылечили как следует. Создавать такие удивительные, исключительно благоприятные во всех отношениях условия для детей во время войны – действительно высшее проявление заботы народа и государства о детях.
Примерно после двух–трех месяцев моего пребывания в санатории детское отделение потеснили более чем наполовину и на освободившиеся места стали привозить тяжелораненых с фронта. У некоторых не было рук, ног, а иногда и того и другого. И это для нас, детей, было не просто потрясением, а открытием для себя какого-то абсолютного зла. Думаю, что эти первые месяцы войны явились для нас прощанием с детством и отрочеством, мы сразу повзрослели и стали смотреть на мир гораздо серьезнее, так, как на него смотрят люди, пережившие трагические моменты в жизни.
В это время стали прибывать эшелоны с населением, эвакуированным из районов Белоруссии, Украины, Польши и других, захваченных гитлеровцами. На вокзале их очень радушно встречало местное население, детей, оставшихся без родителей, сразу принимали в свои семьи, как родных, всем находили и жилье, и работу, и все необходимое для нормальной жизни в тех условиях. Позднее начали приходить эшелоны сосланных народов: чеченцев, ингушей, немцев Поволжья, крымских татар и других, и всех их местные жители встречали не просто гостеприимно, а искренне, радостно и тепло. Им также предоставили все необходимое: жилье, работу, школы для детей.
Спустя столько лет я вспоминаю это с трепетом в душе и с самой глубокой благодарностью узбекскому народу за такой теплый прием людей, оказавшихся в невероятно трудной ситуации. На моих глазах узбекские женщины, у которых было по семь, восемь и больше детей, тут же на вокзале зачастую брали в свою семью несколько приехавших ребятишек, оставшихся без родителей. Самый низкий поклон им, этим узбекским и таджикским женщинам, и вечная слава и память! Неслучайно в Узбекистане был поставлен памятник многодетной матери, которая взяла в свою семью и воспитала многих детей, оставшихся без родителей.
Вспоминаю стихотворение Павло Тычины, в котором он, повторяя слова Пушкина, мечтал о том времени, когда все народы «в единую семью соединятся». И Советский Союз был, по сути, прообразом такой семьи, куда более сплоченной, искренней, самоотверженной, чем нынешний Евросоюз.
Я благодарен своей судьбе за то, что, оказавшись в Узбекистане, с огромным удовольствием изучал язык и культуру узбекского и таджикского народов, так же как позже на Украине с огромным удовольствием изучал украинский язык и украинскую культуру, а еще позже – язык и культуру народов Прибалтики. Все это невероятно обогатило мой внутренний мир и мое мировоззрение.
Вообще, в этой страшной войне мы победили, во многом благодаря дружбе народов Советского Союза, а также благодаря тому, что народы Европы и мира сочувствовали нам и были на нашей стороне, понимая, что мы отстаиваем не только свою свободу и независимость, но свободу и независимость народов всего мира.
Вернувшись после санатория домой, я опять стал ходить в свою школу. В один из дней пришло две повестки – старшему брату и отцу. Мама, естественно, заплакала, затем стала собирать им самые необходимые вещи в дорогу. На другой день мы провожали их на вокзале, стояли у вагона, народу было много, женщины голосили, некоторые мужчины тоже утирали слезы, прощаясь. Вдруг прибегают несколько военных, спрашивают фамилии моего отца и брата: кто здесь такие? Отец и брат подошли к ним: возвращайтесь домой, вас приказано вернуть на завод. Дело в том, что брат работал слесарем-лекальщиком, которых на заводе было всего двое и заменить было некем. Отец же, высококвалифицированный столяр-краснодеревщик, был единственным на заводе, кто мог делать из дерева любые модели, которые затем серийно изготавливали в металле. Ему тоже нельзя было найти замену.
Отец и брат продолжали работать на заводе. Условия жизни становились все более суровыми, не хватало еды, одежды, самого необходимого (мыла, лекарств и т.д.). Все это сказывалось на внешнем облике: люди были худыми, бледными, изможденными, носили преимущественно одну и ту же одежду – зимой у мужчин это были телогрейка и ватные брюки, у женщин или то же самое, или теплые юбки вместо брюк. В этой одежде и работали, и спали в цехах, она порой походила на кожаную, так как вся блестела, пропитавшись грязью и машинным маслом. Мы, дети, забыли о том, что такое молоко, сахар, нормальный хлеб: хлеб, выдававшийся по карточкам, напоминал его лишь отдаленно. Помню, как однажды зимой, заняв с вечера очередь за хлебом и получив его по карточкам, я отправился домой и, к своему ужасу, вдруг увидел, что мой ботинок совсем развалился, подправить его никак уже не получалось, и основную часть пути мне пришлось идти по снегу в одном ботинке. Мама затем, плача, долго оттирала мне ногу, чтобы спасти ее от сильного обморожения. Ее слезы капали мне на ступню, но я их не чувствовал, моя ступня как будто одеревенела. Увидев это, мама еще больше расплакалась. Я обхватил ее руками и стал успокаивать: мама, дорогая, любимая, не плачь, может, все обойдется! Благодаря маме, моя нога, в конце концов, восстановилась.
С усилением голода, лишений, появлением беспризорных детей участились случаи хулиганства, воровства, даже грабежей и убийств. Когда это приняло серьезные масштабы, видимо, сверху была дана команда в самый короткий срок покончить с преступниками. Милиция и внутренние войска оцепили город и все населенные пункты в области, включая самые небольшие кишлаки, и круглые сутки проводили проверки и облавы. Операцию провели за считанные дни, и после этого можно было уже спокойно ходить по улицам и днем и ночью, не опасаясь ничего, был наведен полный порядок.
После Сталинградской битвы появилась общая уверенность в нашей Победе, а когда сообщили, что наши войска освободили Курск, Белгород и Харьков, возник вопрос о реэвакуации харьковских предприятий. И тогда отцу и брату предложили ехать в Харьков вместе с возвращавшимся заводом. Они согласились, и мы вместе в одном эшелоне со станками, оборудованием направились в Харьков.
Когда мы прибыли на вокзал, то увидели, что от вокзала, как, в общем, и от города, осталось одно название. Все основные здания были разрушены, все лежало в руинах, на улицах свалены груды мин, снарядов, виднелись остовы сожженных танков, кое-где сохранились пушки, танкетки, местами валялось даже стрелковое оружие. Нас привезли к месту жительства, в Салтовский поселок, частные жилые дома, большинство из которых были повреждены бомбежкой и артиллерийскими обстрелами. Нам показали полуразрушенный дом (Донской переулок, 15). В целой половине жила хозяйка, а в разрушенной предстояло жить нам. Отцу сказали, что нам привезут стройматериалы, частично помогут с обустройством, но в основном обживаться предстояло самим. Хозяйка предложила на некоторое время разместить нас, детей, в прихожей. Через неделю-полторы были поставлены стены, затем крыша, потолок, и мы вселились в это холодное – а дело было зимой – помещение, где температура была как на улице. Вскоре отец сложил печку, и жизнь вошла в более-менее нормальное русло.
Отец и брат сутками трудились на заводе, часто оставались ночевать прямо на рабочих местах, мама занималась домашним хозяйством, а я стал ходить в школу, страстно желая внести свой вклад в Победу. Однажды мы с другом, который был старше меня на один год, пошли устраиваться на завод. Его взяли, а меня нет: ему шел 15-й год и официально он мог работать, а мне тогда не исполнилось еще 13-ти. Я был не просто расстроен, а убит горем. Когда мне исполнилось 13 с половиной, меня с большим трудом согласились взять на завод «Серп и Молот» слесарем. Произошло это 10 февраля 1945 г. Однако сразу возникли трудности: я никак не мог дотянуться до тисков. Тогда мне и таким же ребятам, как я, сделали высокие деревянные подставки, чтобы мы могли нормально работать.
Задачи перед нами стояли весьма и весьма трудные. Надо было прежде всего научиться владеть слесарным инструментом: напильниками, сверлами, зубилами, штангенциркулем, молотком и т.д. Необходимо было читать и понимать чертежи и в строгом соответствии с ними обрабатывать детали, очень точно по времени организовывать свою работу, чтобы не сорвать график выпуска продукции.
Однажды в детали необходимо было просверлить довольно большое отверстие. Я плохо закрепил ее – то ли мне не хватало сил, то ли умения, то ли того и другого. Деталь вырвалась и с большой скоростью стала вращаться вместе со сверлом. Поскольку я придерживал ее руками, она вырвала у меня ноготь большого пальца и значительный кусок мякоти из ладони левой руки. После этого я понял, что к работе надо относиться исключительно серьезно, ибо можно просто погибнуть.
Специалистов не хватало, поэтому меня учили работать на токарном, фрезерном, строгальном и даже на карусельном станках. Больше того, некоторые детали мне приходилось делать в литейном цехе, конечно, с помощью квалифицированных сталеваров. Этот опыт был для меня открытием целой технологической вселенной, я стал постепенно понимать, насколько сложным является современное производство и каких огромных знаний оно требует.
Никогда не забуду слесаря Николая Мирошниченко, человека средних лет, выдающегося мастера своего дела, а кроме того, обладавшего прекрасным голосом. Во время работы он всегда что-то пел: русские, украинские народные песни, романсы, даже арии из опер и оперетт, а иногда с особым воодушевлением исполнял военные песни. Он никогда не унывал. Слушая его и глядя на него, никто не мог сомневаться в нашей Победе.
Одно время на заводе работали и немецкие военнопленные – солдаты и офицеры. Их разместили в огромном здании у Салтовского поселка, где они жили и откуда каждое утро их огромный отряд шел на работу, а вечером возвращался. Они носили свое обмундирование со знаками отличия, у некоторых поначалу даже висели награды в виде крестов. В основном они занимались уборкой мусора на территории разрушенных заводов, фабрик, в жилых домах, на улицах. Высший офицерский состав имел некоторую привилегию: они работали в помещениях, тоже преимущественно занимаясь уборкой. Так, в нашем цехе работал один немецкий генерал, которому, кажется, не было еще и сорока. Он был высокого роста, красивый, видимо, из аристократов. Во время перерывов он наловчился делать из медных монет колечки, которые дарил нашим женщинам, а те в ответ приносили ему что-то из еды. Он рассказывал нам, что у него в Германии семья и двое детей, таких, как мы, поместье, хороший дом. Он говорил, что, если ему удастся вернуться в Германию, он нас всех пригласит в гости. Мы, конечно, в это не верили. Иногда задавали неприятные для него вопросы: зачем вы начали войну, принесли нам столько горя, уничтожили столько городов, сел, деревень и миллионы наших людей? На это он всегда отвечал: таков был приказ фюрера, а мы привыкли приказы исполнять. В этом чувствовалось что-то формальное и высокомерно-враждебное. Он не хотел снисходить до обсуждения с нами слишком серьезных тем.
Когда наши женщины приносили немецким военнопленным и этому генералу кое-какую еду, а иногда и одежду – носки, шарфы, перчатки, – наши мужчины резко выговаривали им. Женщины, понимая свою вину, отвечали: ведь они тоже люди, и нам их жаль.
День 9 мая 1945 г. в Харькове выдался солнечным, ясным, теплым. Солнце буквально заливало весь город, вовсю цвели деревья, в воздухе стоял тонкий аромат, так легко никогда не дышалось. И весь город буквально высыпал на улицы. Никто, наверное, не представлял, что в нем живет столько людей: все всегда были или на работе, или отдыхали после смен дома, и улицы, как правило, были пустынны. Только по утрам, когда люди ехали на работу, и по вечерам, когда возвращались с работы, трамваи были переполнены, а улицы оживлены. А сейчас, как по мановению волшебника, все преобразилось: и город, и люди, как будто мы попали в другой мир, где словно никогда не было ни войны, ни смерти, ни ужасов, ни горя и печали. На землю словно снизошел рай. Всюду звучала музыка, исполнялись украинские и русские народные, военные песни, марши. Земля и небо раздвинули свои горизонты до бесконечности, и все равно радости, смеху, веселью было как будто тесно, все переливалось через край. Люди почувствовали, что их страданиям пришел конец, что миллионы жертв, нечеловеческий труд, невообразимые лишения, голод, холод, болезни – все это было не напрасно. Однако буквально на другой день с новой силой возникли новые проблемы: как восстановить разрушенное хозяйство, села, города, заводы, фабрики? Предстояло еще победить Японию, кроме того, не было ясности в отношениях между Советским Союзом и нашими бывшими союзниками: США и Великобританией.
Солдаты и офицеры, а также те, кто работал в тылу после Победы, как будто расслабились. То, что поддерживало их и придавало сил – мысль о Победе, – теперь свершилось, и они стали довольно быстро умирать. Сказалось чрезмерное духовное и физическое перенапряжение, полученные ранения, травмы, истощение. Особенно это касалось мужчин, и основные трудности восстановления народного хозяйства опять легли на плечи наших женщин и детей. Какие народы могли вынести такую историческую ношу?
Вот почему, когда в наши дни кое-кто пытается приписать себе основные заслуги в Победе над фашизмом и при этом еще кощунствует над могилами, памятниками погибшим советским воинам, клевещет на Советский Союз и Россию, невольно возникает чувство отвращения и омерзения к этим слугам дьявола, единственной целью и мерилом которых были, есть и будут деньги, богатство и власть. Но, как говорится, «есть Высший суд, наперсники разврата», возмездия которого не избежит ни один преступник.
Нельзя забывать о том, что Великая Отечественная война со всеми ее бедами, горестями, злодеяниями, бесчисленными жертвами вошла в плоть и кровь нашего народа, она стала его исторической болью и исторической трагедией, это своеобразный генотип, который невозможно изменить и от которого нельзя освободиться. Одновременно этот генотип есть и будет всегда внутренним, духовным, сокровенным иммунитетом наших народов против всякого рода зломыслия, злословия, злодеяния, против любых форм античеловеческих, антигуманистических – расистских, националистических, шовинистических – проявлений.
Для меня все, что связано с войной, голод, холод, нищета, болезни, ранения, смерти миллионов наших людей, наконец, наша Великая Победа – все это представляет самое дорогое, самое сокровенное, самое святое, что навсегда останется в моей душе и моем сердце и что навсегда определило мою жизнь, как и жизнь людей моего поколения.
Константин Долгов