В 1973 (или 1974) г. мне позвонил Сергей Владимирович Михалков и попросил о встрече. В тот же день мы встретились у меня в кабинете и, к моему удивлению, он стал говорить не о проблемах Союза писателей, как обычно, а о проблемах религии и Церкви. Раньше он никогда об этих вопросах со мной не беседовал. С.В. Михалков сообщил мне, что ему поручено посетить Псково-Печерский монастырь, познакомиться с жизнью и бытом этой святой обители, встретиться и побеседовать с руководством монастыря, с монахами и старцами. Кроме того, опять, к моему удивлению, он добавил, что по его сведениям, руководство ЦК намеревается послать в эту командировку и меня. И действительно, в этот же день меня вызвали и поручили поехать в Псково-Печерский монастырь, увидеть своими глазами, как протекает жизнь тех, кто посвятил себя служению богу. При этом мне сообщили, что туда с этими же целями от Союза писателей направляется С.В. Михалков.
Я стал думать, почему вдруг возник такой интерес к Псково-Печерскому монастырю и вспомнил некоторые недавние события, связанные с политикой руководства ЦК во главе с Н.С. Хрущевым в отношении религии и Церкви. Известно, что Хрущев якобы подписал постановление о ликвидации Псково-Печерского монастыря и ряда других религиозных организаций. В стране началась новая волна борьбы против религии и Церкви, закрывались и уничтожались храмы и древние обители. Например, когда я приехал к своим родным в Харьков, вместо прекрасного православного храма, который стоял через дорогу рядом с нашим домом, я увидел пустое место и обомлел. На все мои расспросы был один ответ: храм взорвали по указанию Хрущева, чтобы он не мешал движению транспорта. Я слышал и о многих других подобных варварских деяниях власти и невольно вспоминал, как мы, студенты философского факультета МГУ, под руководством нашего замечательного преподавателя Евдокима Федоровича Муравьева примерно в 1957–1958 гг. посетили Почаевскую лавру, также одну из великих православных святынь.
Не могу не сделать небольшое отступление об этом прекрасном человеке, ученом, преподавателе. В его жизни в полной мере отразились бурные до- и послереволюционные события, он был активнейшим участником ломки старой и строительства новой жизни. Евдоким Федорович не раз рассказывал нам о своей необычной биографии, сначала учебе в духовной семинарии, Воронежском учительском институте, о том, как увлекся политикой, стал левым эсером, вел активную партийную работу в Воронежской и Рязанской губерниях, был негласным сотрудником ВЧК–ОГПУ, непосредственно участвовал в ликвидации банды атамана Антонова – организации ареста самого Антонова и его высших командиров. Как и многие эсеры, был репрессирован, заключен в тюрьму и только благодаря тому, что сохранились документы о выполнении заданий по личному поручению Ф.Э. Дзержинского, в частности, в связи с А. Антоновым, его освободили из заключения. Далее началась его научная и преподавательская деятельность: учеба в институте Красной профессуры, заведование кафедрой истории религии и атеизма в МИФЛИ, работа в Институте философии АН СССР. После войны (он добровольцем пошел в народное ополчение) работал на кафедре истории и теории религии и атеизма на философском факультете МГУ, где мы и познакомились с этим замечательным человеком. Это была незаурядная личность, серьезный ученый, великолепный, талантливый педагог, настоящий специалист в области религии, Церкви и культуры, прекрасно разбиравшийся в литературе и искусстве. Во многом благодаря ему я познакомился с произведениями русских эмигрантов, которые в то время были под запретом, он пробудил у нас глубокий интерес к религиозной литературе и искусству.
Евдоким Федорович был инициатором всех наших многочисленных поездок по святым местам – лаврам, монастырям, буквально «заразил» нас духом исследования.
Нас поразило почти полное запустение Почаевской лавры, в обители осталось всего несколько человек – настоятель, библиотекарь и два-три монаха. Когда мы зашли в библиотеку – одно из самых известных и богатых собраний, в котором хранились в том числе уникальные древние книги на древнегреческом, древнееврейском, латинском, арабском и многих других европейских и восточных языках – мы увидели, что все было покрыто толстым слоем пыли, ибо пользоваться этими сокровищами было некому. Когда я спросил библиотекаря, отца Серафима, двухметрового богатыря, косая сажень в плечах, он ответил, что никто к ним не приезжает, не приходит, не обращается, а им самим не до книг, нужно хоть как-то поддерживать жизнь обители. Нам было ясно, что лавра по существу находится в полной изоляции, на грани закрытия, и это при том, что там хранится одна из величайших святынь – отпечаток стопы самой Божией Матери на гранитном камне.
И, видимо, не случайно, рассказывали о том, что когда архимандрит Алипий получил документ, подписанный Хрущевым о ликвидации монастыря, он публично сжег его. И это было вполне понятно и оправданно со стороны настоятеля, который верой и правдой служил Отечеству всю свою жизнь и проявил настоящий героизм на фронтах Великой Отечественной войны. Ни один православный человек не мог согласиться с уничтожением монастыря, этой великой святыни. Видимо, борцы против религии и церкви не отказались от своей борьбы и решили начать новую кампанию, тем более, что в те годы Псково-Печерский монастырь отличался активной деятельностью как в сохранении вековых традиций Православия, так и в развитии и распространении православного вероучения среди широких масс населения. Это, естественно, не устраивало борцов против религии и церкви, которые мечтали расправиться со всеми активными центрами Русской Православной Церкви, и прежде всего с такими, как Псково-Печерский монастырь и Троице-Сергиева Лавра.
На следующий день рано утром мы с С.В. Михалковым поехали в Псково-Печерский монастырь. Когда мы прибыли туда, нас встречали несколько человек во главе с настоятелем монастыря архимандритом Алипием (Вороновым). Он обращал на себя внимание прежде всего своим внешним видом: это был благообразный, хорошо сложенный, красивый человек с пышной бородой, внимательными, умными и добрыми глазами и в то же время с пронзительным, острым взглядом, проникающим в самую душу человека. Такой характерный необычайно пристальный, внимательный взгляд я встречал у многих выдающихся художников и скульпторов – С.Т. Коненкова, Н.В. Томского, Е.А. Кибрика, М.С. Сарьяна, Т.Т. Салахова – взгляд, выражающий великое духовное содержание их личности, их внутреннего мира. Что касается о. Алипия, он был, как мне показалось, художником по духу, призванию, и, как потом я узнал, по образованию и религиозно-церковной деятельности как реставратора и иконописца.
Архимандрит Алипий пригласил нас в трапезную, где мы увидели уже по-праздничному накрытый стол с различными яствами и напитками. Я не удержался и спросил его, по какому случаю столь щедрый прием. Он ответил, улыбаясь: не так часто бывают у нас такие гости, и мы очень рады встретить вас и познакомить с нашим монастырем и нашей церковной жизнью. При этом он так искренне и по-доброму улыбался, что невольно вызвал к себе самое доброе отношение и симпатии с нашей стороны.
Во время нашей трапезы он стал рассказывать об истории монастыря, наиболее важных событиях, которые происходили на протяжении его многовековой истории. Затем с большой теплотой и искренней симпатией и даже любовью он стал рассказывать о своих предшественниках – настоятелях монастыря. Говорил он, не торопясь, своим мягким, бархатистым голосом, вкладывая в каждое слово особый, глубокий смысл. Мы с Сергеем Владимировичем Михалковым слушали его с исключительным вниманием, как школьники или студенты, поскольку для нас многое из того, что он говорил, было откровением. Я, правда, вспоминал рассказы своего деда и о Троице-Сергиевой Лавре, и о Псково-Печерском монастыре, и о других святынях Православия, но это были далекие детские воспоминания. А здесь перед нами оживала реальная история Псково-Печерского монастыря из уст одного из его великих настоятелей. И хотя Михалков был старше меня по возрасту, но мы оба, как завороженные, ловили каждое его слово и смотрели на него как на человека, оживлявшего своим сердцем и душой невероятные события из истории великой православной святыни. Словом, трапеза была не столько трапезой, сколько новым открытием малоизвестного нам мира человеческого духа и Божественной благодати. Мне казалось, что я никогда не слышал и не переживал ничего подобного. Думаю, что то же самое происходило и с С.В. Михалковым, потому что он за это время не сказал ни одного слова, хотя слыл одним из больших любителей поговорить. Кстати, перед началом трапезы и после нее архимандрит Алипий, как и полагается, произносил соответствующие молитвы, а мы как малоопытные, растерявшиеся школьники, то производили крестное знамение, то кланялись, то стояли неподвижно, не зная, как себя вести. Поскольку мы оба были члены партии и по существу не могли быть верующими, но вместе с тем, в нас, видимо, говорило наше религиозное детство, и мы невольно осеняли себя крестным знамением.
После трапезы архимандрит Алипий пригласил нас к себе на беседу. Я знал, что Алипий был не только талантливым и известным художником, но что он был участником Великой Отечественной войны, имел высокие боевые награды и проявил себя как настоящий воин-герой. Поэтому и как художник, и как воин, и как священнослужитель он пользовался всеобщим уважением и признанием народа.
Беседу он начал с утверждения, что советская власть нанесла огромный ущерб Русской Православной Церкви, православному вероисповеданию и религии вообще. При этом он не стеснялся ни С.В. Михалкова как председателя правления Союза писателей РСФСР и депутата Верховного Совета, ни меня как работника ЦК КПСС и директора издательства «Искусство». Он сказал, что придется много лет выправлять этот ущерб и что одной из основных задач монастыря является всемерное развитие Православия, Православной веры, ибо только настоящая и подлинная вера может быть истоком, основой и гарантией развития нашего народа, общества и государства. Он приводил яркие примеры, когда Псково-Печерский монастырь, находясь чуть ли не на краю гибели, отражал все атаки и нашествия врагов России и Православия. Значение подлинно Православной веры для нашего народа невозможно переоценить, и всем нам – и народу, и государству, не говоря уже о самой Православной Церкви – делать все возможное для укрепления и развития этой веры. Мы опять с замиранием сердца слушали его откровения, и я не мог не подумать во время этого повествования об исключительном таланте Алипия как человека не просто слова, а Слова Божиего.
Беседа была довольно длительной, Алипий касался самых разных вопросов, и все это для меня, и думаю, для Михалкова было действительно откровением, открытием нового мира, который мы или не знали, или знали плохо. Он специально говорил о русской религиозной литературе и искусстве, которые, по его мнению, во многом превосходят западную литературу и искусство, и приводил убедительные примеры: древнерусская иконопись и живопись, портреты мадонн эпохи Возрождения. Он показывал, что существенная разница между ними состоит не только в различной перспективе – у древнерусских икон она двухмерная, а в живописи Возрождения трехмерная – а в том, что более скромная во внешнем облике русская иконопись выражает внутреннюю духовную сущность человека гораздо глубже и универсальнее, чем богатая живыми красками и живыми образами живопись эпохи Возрождения. Хотелось его слушать и слушать без конца, но наше время было ограничено.
После беседы архимандрит Алипий стал знакомить нас с монастырем, с его древними шедеврами и прежде всего с пещерами, где покоились знаменитые старцы и монахи. Не стоит говорить о том, какое ошеломляющее впечатление произвели на нас эти пещеры. Тела покоившихся там не подвергались никакой порче, никакому гниению в силу особого климата в пещерах. Во время рассказов Алипия мы внимательно все рассматривали: ничего подобного нам видеть не приходилось. Алипий водил нас по всему монастырю и спокойно, без всякой устали и без наигранного оптимизма вел свою речь о жизни монахов и старцев в святой обители.
Стало уже смеркаться, а Алипий все водил нас и знакомил с новыми и новыми интересными сторонами жизни и деятельности своего монастыря. И мы, в свою очередь, не чувствовали никакой усталости, ни физической, ни тем более духовной от подобной экскурсии легендарного «экскурсовода». Мне казалось, что я никогда и нигде не испытывал столь глубокого удовлетворения и откровенного удовольствия от того, что показывал нам архимандрит Алипий и о чем он нам повествовал. Если рассказать подробно все, о чем он нам говорил, то получилась бы целая книга, и я очень жалею о том, что в то время не было возможности записать все, что мы услышали из уст архимандрита Алипия. Это была бы уникальная книга не только о Псково-Печерском монастыре, но и о всей нашей Церкви и Православной вере.
После столь подробного и поучительного знакомства с монастырем Алипий представил нам своих знаменитых монахов и старцев, а затем пригласил на вечернюю трапезу. И когда он начал по обычаю произносить молитву, мы с Михалковым невольно стали осенять себя крестным знамением, как будто стали настоящими верующими.
На прощание он подарил нам прекрасные альбомы в кожаном переплете с фотографиями различных мест монастыря и его обитателей. У меня до сих пор хранится этот альбом, хотя многие фотографии исчезли, видимо, тем, кому я показывал альбом, они пришлись по душе.
Когда мы вернулись из командировки, я доложил о своих впечатлениях руководству отдела культуры ЦК КПСС. В частности я сказал, что Псково-Печерский монастырь – это одна из великих святынь Русской Православной Церкви, которая бережно хранит героические традиции защиты нашего Отечества от всевозможных врагов земли Русской. Это святая обитель, которая умножает и распространяет самые высокие духовные ценности в нашем народе. В деятельности этого монастыря нет не только ничего отрицательного, а напротив, он представляет собой самые положительные примеры духовного возрождения и развития не только самого Православия и Православной веры, а всей русской и многонациональной культуры России. В связи с этим деятельность монастыря заслуживает самой высокой и положительной оценки.
О чем докладывал руководству Сергей Владимирович Михалков, я не знаю, кроме его слов о том, что он охарактеризовал деятельность Псково-Печерского монастыря как самое положительное явление в нашей жизни.
Через некоторое время я узнал о кончине архимандрита Алипия и искренне сожалел об этом, его деятельность являла собой не только огромный вклад в развитие Православного учения и Русской Православной Церкви, но и неоценимый вклад в духовное развитие нашего народа и нашего Отечества.
Константин Долгов