2января– память святого праведного ИоаннаКронштадтского(1829–1909). О педагогической деятельности отца Иоанна повествует Николай Васильевич Суровецкий, его ученик трех младших классов Кронштадтской гимназии.
Близко узнал я отца Иоанна на уроках Закона Божия в Кронштадтской гимназии. Еще весной, перейдя в 1-й класс, мы узнали, что законоучителем у нас будет отец Иоанн Сергиев. С большой радостью мы встретили эту весть.
Первый урок Закона Божия мы ждали с нетерпением. Дежурный ученик выходил за дверь класса и смотрел, когда в длинном и широком рекреационном зале появится отец Иоанн.
– Идет! – громко шепнул наконец дежурный.
Мы насторожились. В дверях класса показался батюшка. В темно-лиловой рясе с наперсным крестом, блестевшим на груди, отец Иоанн вошел в класс. Необычайная доброта его лица и ласковая улыбка сразу располагали к нему.
Многие из нас сошли со своих мест и подошли под благословение, целуя с чувством радости его руку. Прошло уже много лет, и теперь как живое стоит перед глазами его доброе, с румянцем оживления лицо и так помнится его тонкая благословляющая рука. Батюшка каждого из нас благословлял и ласково гладил по голове и щекам. И теперь как бы чувствуется тепло его ласкающей руки и слышится голос и помнятся его синие, проникающие в душу глаза.
– На молитву, дети! – сказал он и повернулся к иконе.
Дежурный прочитал молитву. Тут же вспомнились церковные службы в Андреевском соборе и отчетливые, звучные возгласы отца Иоанна в молитвах, проникновенные, с силой горячей веры. И здесь он тепло помолился и, неторопливо подойдя к кафедре, сел на стул и раскрыл журнал. Внимательным взором оглядел он каждого из нас. И этот взгляд в то же время согрел нас и обласкал.
Начался урок. Ясно и с сердечной убедительностью говорил он о важности для нас, детей, уроков Закона Божия для сохранения веры, чистоты сердца и влечения к молитве. С первого же дня отец Иоанн внушал всем нам серьезное отношение к Закону Божию, и дома я всегда приготовление уроков начинал с его предмета. И это осталось навсегда. Каждый раз, когда подходил день его урока, нами овладевало тихое, радостное ожидание его прихода.
Поучения батюшки дышали силой такой веры, что каждое его слово глубоко проникало в душу. Его наставления, полные отеческой любви, принимались сразу, с сердечной готовностью следовать им. И мы наставлялись в своих отношениях к родителям, к Церкви, к старшим лицам в добрых поступках.
Вся детская жизнь освящалась батюшкой. Объяснения уроков были понятны и ясны. История еврейского народа показывает, что залог благоденствия всякого народа – это Богопочитание, уклоняясь от которого евреи терпели беды. Однажды наше внимание было привлечено при входе в класс батюшки тем, что в руках он держал целую стопку разноцветных книжек. Это оказались жития святых, разъяснения праздников, описания святых мест и душеполезные беседы. Каждый из нас получил по книжке.
– Читайте, дети, внимательно, – говорил батюшка, – сколько в этих книжках благодати Божией!
По прочтении всех книжек приносилась другая стопка. И мы находили удовольствие в чтении этих книжек, в которых так все просто, с такой верой было рассказано. После раздачи книг батюшка объяснял урок следующего дня и тогда наконец начинал спрашивать. Желающих отвечать урок обыкновенно было много. Учеников пять-шесть стояло около его кафедры и наперерыв просились отвечать. Протягивались нетерпеливые руки и, слышались умоляющие возгласы: «Батюшка, позвольте мне!» Тогда батюшка сам назначал нам очередь.
Он внимательно выслушивал ответ, иногда поправлял, кивал одобрительно головой, говоря: «Хорошо, хорошо, так, так!» Потом гладил счастливца по голове и ставил полный балл. Счастливец, весь сияющий, отходил, садился на свое место и, вынув жития святых, начинал читать. Не знавших урока не было. Было бы невыносимо стыдно получить неполный балл. Помнится случай неподдельного горя и слез, когда кто-то получил пять с минусом. Мы начали утешать товарища. Причина его горя, кажется, была передана батюшке, и он вызвал его в следующий раз.
Во время уроков в классе было тихо, и порядок не нарушался. Счастливы и незабвенны дни этого общения с батюшкой. Чувствовалась общая, тесно связывающая всех взаимная близость и душевность. Еще более незабвенны были уроки Закона Божия во 2-м классе, когда мы учили Новый Завет. Объясняя жизнь Христа Спасителя, Его заповеди и чудеса, отец Иоанн преисполнялся весь духовным подъемом; вдохновенным взором он смотрел на нас, слова его умиляли и несказанно трогали, согревали той теплотой, которой была полна его душа. Румянец оживления на лице его становился ярче.
Пламенная вера, дышавшая в каждом его слове, и трепетная восторженность рассказа передавались нам. И такими недавними казались нам жизнь Спасителя, Его проповедь и общение с народом. Слезы выступали на глазах батюшки во время рассказа о крестных страданиях Спасителя. Грусть проникала и в наши сердца. Мы сидели потрясенные, притихшие. А когда учили это и рассказывали, мы глубоко, по-детски, это переживали. И это осталось на всю жизнь! Ведь случилось страшное и великое! Темные силы думали восторжествовать, доведя до Креста Богочеловека, не предполагая, что смерть будет попрана светлым Его Воскресением, и как же они посрамились!
Батюшке задавали вопросы, и он охотно отвечал. Случаи повседневной жизни также будили нашу любознательность. Батюшка беседовал с нами о них, и слова его настолько были убедительны и так трогали нас, что мы сидели не шевелясь. Прошел еще год, и вот мы в 3-м классе. Начали учить устройство храма и церковную службу. Батюшка стал объяснять нам значение церковного богослужения как общей молитвы Творцу.
Он пояснял нам: «В храме вы – перед Лицом Божества!» И это нам было страшно и таинственно. «Стойте благоговейно в храме и внимайте всему, что там поется и читается. Это трудно, но надо. Ходите чаще в церковь, дети! Молитесь от всего сердца. Молитва – вода живая, душа ею утоляет жажду свою».
– Ты в какую церковь ходишь? – послышался сзади чей-то тихий вопрос.
– В морской манеж, – так же тихо ответил Сережа П.
Иногда мы сговаривались между собой и шли на церковную службу в Андреевский собор, и там во время литургии нам казались необычайными сила и теплота молитв нашего батюшки. Незаметно шла служба. Когда же открывались массивные царские врата, сквозь облако кадильного дыма таким чудно далеким в алтаре казался нам силуэт отца Иоанна, но в то же время и близким: в детское сердце проникала сладость сознания, что на уроках он был с нами. Чувство умиления и нам, детям, было так понятно и знакомо.
Во время уроков нашего батюшки были всегда тишина и внимание. Мы ловили каждое его слово и не замечали ничего вокруг. Иногда батюшка приходил на урок усталый: видимо, ночь была без сна от молитвы или посещения больных. Тогда он был молчалив, слушал ответы, борясь с одолевающей дремотой. Мы затихали.
– Батюшка устал, молился, верно, всю ночь, – шептали мы друг другу.
– Батюшка, я закончил, – говорил отвечавший.
Отец Иоанн поднимал на него свои усталые глаза, нагибался к нему, гладил по голове, хвалил и тянулся с пером к журналу. Безмятежно-радостны были уроки отца Иоанна, полные послушания, восторженной детской любви и боязни чем-либо огорчить дорогого батюшку. О бесконечной доброте его и участии к чужому горю, к бедным мы хорошо знали. Уже тогда между нами не раз ходили слухи, что за А-ва, очень бедного, батюшка заплатил за право учения, такому-то помог, а отец Н-ва поправился благодаря молитве отца Иоанна. Отец Иоанн никогда не пропускал мимо себя нищих, останавливался и подавал милостыню.
У подъезда гимназии всегда толпились нищие – его любимые чада. Выйдя из подъезда, прежде чем сесть в сани, он подходил к ним и каждому давал что-нибудь. А нищие эти, ежась от холода, грели дыханием руки на морозе. Когда же он садился в сани и отъезжал, они бежали за ним по снегу, за своей поддержкой и отрадой. Мелькали часто босые ноги в опорках… А батюшка, обернувшись, махал запретительно рукой.
Бросались в глаза больные, изможденные лица и оборванное платье… Батюшка с грустью опускал руку. Я видел не раз, как отец Иоанн останавливался, что-то говорил нищим, увещевал и благословлял. Они дрожащими руками ловили его руку, чтобы поцеловать ее, другие грязной тряпкой утирали слезы. Это было еще в то время, когда отец Иоанн мог ходить один, без толпы, которая потом следовала всюду за ним. Впоследствии он мог только ездить.
Когда наступали дни Великого поста, Андреевский собор наполнялся говеющими. Отец Иоанн исповедовал в левом приделе, и около его ширм толпилось столько желающих попасть к нему на исповедь, что, казалось, очереди нельзя было дождаться. В приделе стояла тишина. Были здесь и скромно одетые прихожане, были и одетые в дорогие шубы, в военное пальто. Запомнился мне и старый адмирал, скромно ожидавший своей очереди. А из-за ширм слышался иногда заглушаемый платком сдержанный плач, и оттуда торопливо выходил кто-нибудь с просветленным лицом и блестевшими от слез глазами.
Это было в начале 1880-х годов. Уже и тогда приводили к отцу Иоанну больных. Однажды я видел, как несли на спине больную девушку к отцу Иоанну. Число почитателей отца Иоанна все росло, и ему труднее становилось после службы выходить из собора. Просьбы посетить больных и страждущих на дому все увеличивались, и батюшке не хватало времени на удовлетворение всех этих просьб. И часто на уроках мы видели батюшку очень утомленным.
Мы передавали друг другу о том или другом исцелении, совершавшемся по молитвам батюшки. Однажды урок по курсу богослужения был задан довольно трудный, но еще труднее к этому дню были задания по греческому и латинскому языкам. И мы не приготовили урока Закона Божия.
– Скажем батюшке, что не знаем урока! Откажемся! – слышались тревожные голоса.
Поднялся спор, что батюшка не осудит, как бы ни ответили.
– Нет, мы всегда хорошо отвечали! Надо признаться.
Спор прекратился, так как в дверях показался отец Иоанн. После молитвы он сел за кафедру и посмотрел на нас. Он увидел, что мы сидим притихшие и встревоженные. Никто, к его удивлению, не шел к кафедре для ответа. Батюшка насторожился и забеспокоился.
– Ну, что же, идите отвечать!
Молчание. Мы пугливо пригнулись к книжкам, с серьезными и испуганными лицами.
– Буров, иди ты, – сказал отец Иоанн.
Тот встал, но не трогался с места.
– Не можешь отвечать? Урок-то учил?
– Учил, батюшка, но плохо знаю. Много было уроков задано, особенно по греческому и по латыни.
Тут сразу раздались со всех концов класса голоса.
– Мы плохо знаем, учили латинский и греческий! Не осталось времени. Я только успел прочитать, а этого мало!
Буров уже вытирал платком глаза. Скоро раздались его всхлипывания. И что же? Батюшка сам расчувствовался. Он увидел сплошное наше горе от невыученного урока и той тягости учения, которая всегда сопутствовала изучению древних языков. Батюшка старался незаметно отереть свои слезы, но потом открыто вынул платок и утирал свои глаза. Он переживал с нами наше горе.
– Ну хорошо, повторим этот урок к следующему разу! И он снова стал объяснять.
Тяжесть свалилась с плеч, мы вздохнули свободно, и все повеселели. Тут встал тот же Буров и пошел к батюшке с книжкой. То была книжка о блаженной Феодоре и ее хождении по мытарствам. Батюшка взял от Бурова эту книжку и стал говорить о загробной жизни человека. Мы слушали с трепетом и той укрепляющей верой в ответственность за грехи после смерти, которая осталась на всю жизнь. И теперь, среди моря широкого неверия, когда очень многие думают, что с прекращением жизни прекращается все, так дорого становится все благое, посеянное в детские души нашим батюшкой.
С осени 1887 года отец Иоанн оставил службу в Кронштадтской гимназии, так как труды его по приходу были слишком велики и сочетать их с деятельностью законоучителя он не мог. <…>
Мое же детское общение с батюшкой отцом Иоанном и встречи в юности моей дали столько светлого и незабываемого, что память о нем осталась у меня на всю жизнь.
Н.В. Суровецкий