О святости, бытийности, а не событийности русского искусства размышляет Татьяна Юрьевна Петрова, народная певица России, принявшая участие в вечере, посвященном 50-летию священнической хиротонии протоиерея Валериана Кречетова.
С батюшкой, отцом Валерианом Кречетовым, я знакома, может быть, четверть века. Довелось и молиться вместе, и беседовать, и неоднократно бывать на Царских днях в Екатеринбурге. Особенно запомнилось, как награждали в 2012 г. батюшку в Кремле Международной премией «Вера и верность» и орденом Святого апостола Андрея Первозванного и как это, действительно, было всем приятно, потому что награда эта – по заслугам. Потому что служение отца Валериана – это продолжение апостольского подвига святого Андрея Первозванного: он ежеминутно, каждым своим дыханием хвалит Господа и любит всех нас. Как ему это удается, я не знаю. Он и заботится, и переживает, и смеется немножко над всеми нами по-доброму – вот такая полнота чувств. И при этом пребывает в состоянии покоя, мира и доброты бесконечной.
Однажды мы были на Царских днях, позади остался весь чин празднования: отстояли литургию, прошли крестным ходом от центра Екатеринбурга до Ганиной Ямы. И на следующий день вечером уже собирались домой, в Москву. Поужинали в гостинице, и, как всегда, душа запросила русских песен. А в углу стояло старенькое пианино, и вдруг батюшка подошел к нему и начал петь псальмы – об одном святом, о другом. Потом начал подыгрывать себе. И поет, и поет, и поет. А мы все – усталые; праздник отшумел, напелись уже, и вдруг в наших душах поселился удивительный покой – мы потихонечку к батюшке подтянулись и стали слушать. И как будто время остановилось, и многие впечатления жизни бесследно исчезли. Это пение я запомнила на всю жизнь.
Исполнение батюшки дало мне понимание святости русского искусства. Его даже не первого, не второго планов, а, наверное, третьего, глубинного, сакрального слоя, который соединяет душевное и духовное. Смысл слова произносимого – этот как бы первый план, но батюшка заложенную в песне душевную словесную мысль интонацией выводил в состояние духовное. Понимаете? И получилось, что эта песня – не о рябине, даже не о любви, а о судьбе человека на все века. И о том, как христолюбиво он принимает эту судьбу. И я поняла, что песня – это нравственный свод народа христианского. И что русское искусство не событийно, а бытийно, это – вечность, это икона.
Батюшка все время вел мелодию куда-то вверх. Думаю: а почему вверх? А ведь молитва тоже устремлена ввысь, она поднимается, а там, наверху, ликует… Потом он как бы чуть отдыхает, идет вниз. И все это пронизывает умиротворение, покой.
Да, Слово у Бога, в молитве – первое. В церковном обиходе мелодия, музыка лишь помогают Слову, не нарушая его смысла. Но в светском пении не так. Там музыка может взять на себя лидерство. И вот батюшкину интонацию смысла, мелодии я запомнила тогда на всю жизнь.
Еще помню слова отца Валериана об исповеди и проповеди в искусстве. Вначале, когда ты учишься – ты исповедуешь (это касается художников во всех жанрах) свои чувства, мысли. А вот когда человек научился, когда уже что-то утверждает – начинается его проповедь в искусстве. Таким образом, исповедь и проповедь – это как бы две вехи творческого пути.
«На небо из всех искусств мы возьмем только песни»
Русская песня – родом из православной цивилизации. Это прямое порождение верующего, молящегося человека. И это накладывает огромную ответственность на исполнителя. Основной признак русской песни – это любовь к Богу. Потому что так называемый первожест – воздетые к Небу руки – как бы восторг перед Спасителем. И этот восторг всегда дает вдох: «Ах!» Этот вдох, восторг и есть жизнь, основа русской песни. Она вся поется на вдохе, это всегда радость. Но существует и противоположная линия – все, что идет на выдохе, – там смерть, и это уже от другого мира.
Самое поразительное определение действия музыки мы находим у язычника Цензорина. В 238 г. по Рождестве Христовом он писал: «Души людей – божественные, хотя против и кричит Эпикур, – природу свою познают через песни».
Да и на небо-то мы из всех искусств возьмем только песни. Если мы будем отрицать у себя в пении христианскую духовную сторону, то неизменно вернемся в языческий мир, еще более грубый на своем новом современном витке. Поэтому очень важно возродить это соборное, русское свойство.
Сейчас очень многие спорят, и Святейший Патриарх Кирилл прекрасно выступил на эту тему перед регентами: вначале у нас было крюковое пение, затем партесное. И вот возникла дискуссия: а какое лучше, совершеннее? Но оба пения прекрасны, потому что и одно, и второе дали нам великих святых угодников.
Россия – единственная в мире страна, в которой сохранилось хоровое пение. Да, в опере за границей хоры кое-где поют. Но вот такое полнокровное пение – церковное обиходное и классическое – есть только в России. А кто это сохранил? Православная Церковь.
Поэтому самое глубокое измерение языка музыки – это сияние славы Божией в мире. А обратная сторона – диавольская пародия на нее. То есть красота или безобразие, середины не дано.
Вот человек помолился, вышел в мир, и в миру он, находясь в молитвенном состоянии, как бы под окормлением Церкви, знает, какой сегодня день, какая дата. И его подсознание, его воля нацелены, устремлены к высшим смыслам, все его бытовые, мирские труды освящены этой внутренней наполненностью.
О целомудрии и тайне национального костюма
Русская песня поется неспешно, в воздержании. А образ пения – это образ мышления. Православная картина мира подразумевает чистоту и гармонию. Если ты воздерживаешься от греха, то не позволишь себе лишнего движения, лишнего выкрика, не-гармонии с собой и окружающим миром, какой-то, может быть, провокации грубой, не-красоты голоса, бранного слова, ты от этого воздерживаешься. Потому что ты хранишь мир. Русская песня всегда поется с миром в душе, должен быть покой. А все психизмы, рок и пр. – это уже другая сторона жизни.
Русский язык сам по себе очень красив и целомудрен; произношение, речевая интонация в русском сдержанны, в отличие, например, от «открытого» английского.
В русском языке «небо» – это небо, купол храма, «язык» олицетворяет колокол. Грудь – как бы меха, тот инструмент, которым подается воздух. Все созвучно гармонии, природе. Женщина всегда покрывала голову, а сколько этажей одежды, прикрытия своего тела, было на ней! Была тайна костюма национального, как говорят, русская стать. В задней складке платья делали плиссировку, создавали большой объем материи и внутрь вешали несколько красивых грузиков, которые тянули назад плечи и не давали человеку сгорбиться. Образ Божий всегда должен сохраняться. Это тоже особенность национального костюма, которая выражала христианское понимание мира.
Русская музыка наполнена кротостью, целомудрием, радостью. О человеческой любви впрямую не пели. Она выражалась в гармонии звуков, слов, в красоте языка, в призывах к нравственному осмыслению мира, каких-то молитвенных просьбах, в легком юморе, веселости. Подразумевалось: все, что делается, – делается с любовью. Но любовь – это тайна. Я помню, у нас на Урале люди были немногословные, в моей семье слово «любовь» никогда и не произносилось вслух, потому что – стыдно. А потом, когда я уже повзрослела, задавала какие-то вопросы, мама мне отвечала: «Таня, ну мы же не знаем, умеем мы любить или не умеем». Да, это все очень сложно, это очень высокая планка, к которой еще надо подступаться. Это такая высота, к которой надо стремиться и стремиться.
Русь славилась обрядовыми песнями, вообще пением. Я была знакома с одной столетней монахиней Аносина Борисоглебского женского монастыря. И она рассказывала, что до революции по воскресеньям сестры выходили на поле за монастырем, где было много-много бревен, и со всех окрестных деревень после службы собирались люди, которые вместе пели. И песни были, по ее словам, ласковые, красивые. Как она выразилась: «Эти песни были раем!» Она в сто лет их помнила.
Поэтому язык музыки – это сияние славы Божией, воспарение, освежение. И своего духа тоже.
Язык наркотиков и революции
Еще Платон говорил, что не бывает перемены приемов музыкального искусства без изменений в самых важных государственных установлениях. Одно с другим очень тесно связано. И чиновников к государственной службе без понимания прекрасной музыки в древности не допускали. Потому что возникнет дисгармония. В общем, люди были мудры.
В наши дни музыка не стала менее действенной силой жизни. Как я уже сказала, интонация в музыке – это главное. Интонация – это смысл Божия слова. Ведь музыка соединена со словом. И вот в наши дни, когда повернулся рычаг интонации, мы видим неузнаваемое общество. С новыми и физическими, и психическими болезнями, иным духом власти, иным духом хозяйствования.
Генеральная причина изменения состоит в предательстве Христа. Рок-музыка стала языком наркотиков и языком самой кровавой из всех революций в истории человечества – сексуальной. Детоубийство – самый тяжкий и распространенный сейчас грех. Но дело в том, что измененная психика женщины, которая совершает грех, требует дальнейшего потемнения – и в музыке. Она уже не воспринимает свет, нужны вот эти страсти, которые как бы немного еще питают, оправдывают жестокосердие: якобы все так делают, мол, плохо живем – значит, так надо.
Но для православной картины мира характерны нестяжание и кротость, «жизнь не за грош, а за душу». И конечно же, радость как спасение мира: твоя душа спасена, если будешь жить правильно, по заповедям.
Сегодня доказано, что русская музыка – минорная. Но минор – это как раз молитвенный призыв ко Господу, это высшая степень одухотворения. А мажор – это уже путь в другую сторону, он приводит совсем к иному.
Знаменитый американский скрипач и дирижер Иегуди Менухин как-то отметил, что все песни на Руси пелись с миром в душе, спокойно, с уверенностью, с радостью. Человек был настолько наполнен, что выражал свои мысли медленно, никакого бесовского поспешения не было. И Менухин говорит о том, что только русские выдерживают этот медленный темп, другие исполнители не могут его осилить, потому что для этого необходимо быть наполненным эмоционально.
Известно, что Людвиг ван Бетховен настолько восторгался русской музыкой, что однажды высказывался в том смысле, что отдал бы все веселые песни Европы за одну грустную русскую песню. Он как музыкант слышал, о чем поется, главное ведь – смысл, интонация.
Две стратегии жизни, христианская и обратная, по-разному настраивают сущностные силы человека. Если человек с радостью молитвенно устремляется к совершенству – к любви, красоте, то ум его раскрывается, и сердце как бы готово к мужественным поступкам. Воля становится вдохновенной, ликующей, способной защищать истину, свободу. Мысль становится просветленной. И такая настройка сил души отпечаталась в интонации нашей классической музыки.
У Римского-Корсакова в опере «Сказание о граде Китеже» есть произведение «Сеча при Керженце». Там интонационно в музыке показаны и отвага, и великодушие даже к врагам. Не слышится и малейшего остервенения под маской протеста, как это обычно в роке. Истинное мужество не может быть брутальным и грубым. Брутальность не есть мужество. Мужество – от просветленности ума, от способности защитить себя и своих близких от напасти. Но «низовая культура» – рок-культура, масс-культура – настраивает ум, сердце и волю противоположным образом. Воля перестает быть ликующей. Она озлобляется, становится холодной, вялой, теряет царственную силу, свободу. И конечно, она влечется грязью, липнет к экранам телевизоров, к бесцельным информационным развлекаловкам, подчиняет человека массовым затейникам поп-культуры. Думать не надо, надо хлопать, топать.
Я читала переписку иноков XVII века, письма слезные, в которых монахи защищают художественное слово. Скоморохи в то время уже были разрешены, стали бродить, появилась агрессия: они зарабатывали, их становилось все больше и больше, они были все злее и злее, начали бить монахов. То есть это просто так не заканчивается…
Страшный жестокий мир сшибает, переворачивает, от него уже нельзя защититься. Если ты от худого слова можешь закрыть уши, можешь не читать плохую книгу, то музыку часто остановить нельзя, и она влияет на психику, перепрограммирует подсознание человека. Ты пришел в магазин, где звучит эта жуткая музыка, иногда что-то хочешь купить, а поскольку ты знаешь язык этой музыки и тебе стыдно это слушать, ты уходишь, потому что просто нестерпимо больно. Прошу продавца: «Пожалуйста, выключите это радио». Она говорит: «Да у меня у самой болит голова к вечеру, я страдаю, но нам работодатель говорит – вот эта волна и все». Происходит агрессивное насаждение этого хаоса. И мы практически оторваны от нашего великого наследия. Это на самом деле страшная беда, страшная порча.
Гражданская молитва
Нам необходимо полноценное православное образование, православная культура в школе, в том числе уроки пения, даже не музыкальные, а воспитательные. Надо посмотреть темы песен, то, как надо петь. К основным устоям, про которые я говорила, еще надо приобщиться. И это великая сила.
На радио «Радонеж» у меня есть рубрика «Песня – свеча души». Я делала передачу об Александре Александрове, последнем нашем регенте, который затем организовал Краснознаменный ансамбль Александрова. Александров был главным регентом Храма Христа Спасителя (пока его не взорвали), затем преподавал в Консерватории и где-то тайно служил в маленьком храме. И когда объявили конкурс на гимн Советского Союза, участвовали очень многие – и Прокофьев, и Шостакович, и другие известные композиторы. Но Александров достал из своего архива один церковный кант, добавил некоторые детали на эту мелодику и в результате победил.
Поэтому мы уже многие годы молимся, наш гимн – это наша гражданская молитва, которую написал наш главный, как они его называют, «красный» регент Александров.
В наше время, когда меняли текст гимна, хотели, естественно, изменить и музыку. Но, к счастью, ее все-таки отстояли. Как знак Промысла Божия, именно в день, когда Дума утвердила музыку Александрова, родился правнук композитора: об этом рассказывал его сын. Этот гимн – образ молитвы нашей ко Господу. Эта музыка не гордая, не напыщенная, созданная по святоотеческим канонам.
И всегда в русской истории, в христианстве существовала система запретов, каких-то ограничений выражать свои страсти – вместе с привычкой кротко, со смирением принимать любые события, которые человек претерпевал. Но мы никак не можем пока добиться решения конституционного вопроса о цензуре, идет борьба просто страшная. И слушать не хотят: «Никакой цензуры, свобода!»
Я уже четверть века веду секцию «Церковь и культура» на Всемирном Русском Народном Соборе, где блестяще выступают наши живописцы, искусствоведы, художники, культурологи, кинематографисты. И все, как говорится, осмыслено, все доказано, мы все трубим в трубу, занимаемся просветительством. Потому что унывать тоже нельзя, что можем, то делаем.
И я радуюсь, когда слышу в современной России прекрасные песни, такие как «Вера вечна, вера славна, наша вера православна». Это вообще чудо какое-то: здесь и молитва, и покаяние, и призыв. Это произведение, кстати, первым стал исполнять хор игумена Варнавы (Столбикова), художественного руководителя ансамбля Инженерных войск ВС РФ. И впервые они спели эту песню в храме в День защитника Отечества.
На вечере, посвященном 50-летию священнической хиротонии отца Валериана Кречетова, в Соборной палате хор мальчиков прекрасно исполнил «Русь называют святою». В этой песне все: и небо, и земля, и любовь.
Или знаменитое произведение Георгия Свиридова «Любовь святая» (к драме А.К. Толстого «Царь Федор Иоаннович») – такая высота! Такие песни, музыкальные произведения объединяют народ. Потому что народ – это и общая судьба, и общие песни.