Как осуществлять на уроках литературы духовно-нравственное воспитание? На уроках по творчеству А.П. Чехова это можно делать увлекательно и интересно, если перечитывать общеизвестные рассказы, отказавшись от их стереотипного восприятия.
«Маленькая трилогия» (1898), «Дама с собачкой» (1900), «Ионыч» (1898), «Душечка» (1899) А.П.Чехова – это рассказы, ставящие вопросы о смысле жизни, о футлярности и любви, о пошлости и прощении, об идеале и деградации…
Наверное, для многих в понятие смысла жизни входит ощущение необходимости прожить ее как можно более полно, ярко, насыщенно. Не впустую, не зря, по-настоящему. Поэтому всякого рода ограниченность воспринимается нами как нечто недопустимое, стесняющее нашу свободу и счастье. В рассказах А.П. Чехова исследуется природа разного рода ограниченности, получившая название «футлярность» после выхода в свет рассказа «Человек в футляре» (1898).
Футлярность как некоего рода ограниченность человека в чем-то по его собственной и/или чужой воле, футлярность «врожденная» («Душечка»), или сознательно избранная, или вынужденная, приобретенная под давлением («Крыжовник», «О любви»), – в разных своих видах предстает в рассказах Чехова.
«Человек в футляре»: Беликов и… Хлестаков
Познакомившись с образом главного героя и историей его жизни, следует сформулировать, что же представляет собой понятие «футлярность». Определения этого многостороннего понятия рождаются в ответ на вопросы: почему Беликов так странно одевается? Почему требует исключить из гимназии Петрова и Егорова? Почему Беликов приходит к другим педагогам и сидит у них молча по часу и более? Почему делать следует только то, что разрешено? Как можно объяснить фразу «как бы чего не вышло»?
Футлярность Беликова – это реализация страха перед стихийной непредсказуемостью жизни, это формальное исполнение долга, заместившее ценность истинного служения, это агрессивное средство подавления чужой свободы. Ее абсурд и искусственность выражаются не только в ношении калош и теплой одежды, использовании чехлов, но и в появлении диких смешных предрассудков: «Постное есть вредно, а скоромное нельзя, так как, пожалуй, скажут, что Беликов не исполняет постов, и он ел судака на коровьем масле, – пища не постная, но и нельзя сказать, чтобы скоромная…» Она – следствие потери им каких-либо здоровых разумных убеждений, полнейшей растерянности человека перед жизнью (уж очень сильно шумят и шалят в гимназии дети), твердых нравственных ориентиров, «краеугольного камня», на котором незыблемо может устоять личность.
Страшен не сам Беликов, а то, что после его похорон ничего не изменилось: «сколько еще таких человеков в футляре осталось». Страшным было его (такого смешного, несчастного и убогого, такого реально беззащитного, зависимого от общественного мнения) «всемогущество» при жизни. Его так легко оказалось сокрушить: несколько карикатур, скандал, падение с лестницы – и смерть. Почему же при жизни именно его все так безропотно слушали, так боялись и покорно исключали из гимназии детей? Видимо, убеждения окружающих оказывались слабее беликовских…
Беда не просто в чудаках Беликовых, а в отсутствии альтернативы, в том, что обществу нечего противопоставить его убогой, но твердой и последовательной жизненной позиции.
То, что общество ничего не могло противопоставить Беликову, напоминает страх чиновников из гоголевского «Ревизора» перед Хлестаковым: чиновникам страх разоблачения своих грехов позволил принять за важного человека «тряпку, сосульку», а педагоги сами, видимо, не имеют никаких прочных убеждений, если позволяют Беликовым довлеть над ними, апеллировать к государству и держать всех в страхе…
«Крыжовник»: проблема цели и смысла жизни
Сегодня считается необходимым воспитание в детях стремления к успешности. Обязательными элементами умений становятся: способность поставить себе цель, разработать план по ее достижению, его корректировка в процессе реализации, где нужно сконцентрировать все свои усилия для достижения искомого результата, и, наконец, достижение цели, воплощение своей мечты в жизнь.
Безусловно, владеть такими вещами в жизни необходимо, но только для достижения частных целей. Если преподносить это детям как универсальный способ отношения к жизни, может сложиться ситуация, как в известном рассказе А.П. Чехова «Крыжовник».
В «Крыжовнике» представлена футлярность всепоглощающей цели, прорыв к которой может извлечь маленького человека из внешнего «футлярчика» – серой скучной городской жизни, службы в казенной палате.
В самой цели Николая Ивановича Чимши-Гималайского – купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера, вернувшись таким образом в детство, которое прошло на лоне природы, – нет ничего отталкивающего и безобразного. Почему же герой, изначально «добрый и кроткий человек», добившийся осуществления своей мечты, «оскотинивается»? Потому ли, что со временем мельчает его цель, ограничиваясь скудным понятием – «крыжовник»? Потому ли, что, добившись желаемого, он успокаивается, расслабляется и полнеет?
Но тема «оскотинивания» начинает звучать ранее того момента, когда рассказчик реально видит обрюзгшего, но довольного Николая Ивановича. Отвращение и ужас в рассказчике вызывают средства достижения этой цели: «одевался Бог знает как, словно нищий», женился на вдове ради ее небольшого состояния, не давал ей даже черного хлеба вдоволь, а та стала «чахнуть от такой жизни» и умерла…
Когда стремление к достижению цели вытесняет из души человека все остальные чувства, отгораживает его от людей, он постепенно перестает быть человеком, превращаясь в бессердечное жестокое ничтожество. Показав на примере жизни Николая Ивановича, что средства не оправдывают цель, Чехов не просто развенчал еще одного «маленького Раскольникова», он отчетливо показал, что нельзя, недопустимо посвящать все свои силы тому, в чем нет подвигаи настоящей духовной жизни. Вспомните, ведь неслучайно в рассказе звучат слова брата Николая Ивановича, Ивана Ивановича Чимши-Гималайского, что «уходить и прятаться у себя в усадьбе – это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашествобез подвига», а на всю жизнь радостьюи любимой духовной пищей Николая Ивановича стали сельскохозяйственные книжки и советы в календарях. Итак, стремление к чему-то, в чем нет подвига, то есть самоотвержения, подмена духовной пищи чтением «специальной» литературы ведет к страшной метаморфозе – из доброго и кроткого человека он превращается отвратительного, черствого и безжалостного скрягу…
«О любви»: следует ли любить не рассуждая
Теоретически все мы предполагаем, что только любовь может стать той могучей силой, которая способна разрушить футлярность, дать душе свободу и счастье. Это теоретически. А на практике?
В рассказе А.П. Чехова «О любви» люди, любящие друг друга, не могут осуществить свою любовь в совместной жизни. В начале рассказа звучит комичная история двух влюбленных слуг помещика Алехина – красивой горничной Пелагеи и повара Никанора. Пелагея влюблена в повара, но он пьяница и буйного нрава, поэтому она боится идти за него замуж, соглашаясь жить с ним просто так, не венчаясь. Никанор же очень набожен, и религиозные убеждения не позволяют ему такого. Налицо – футлярность разного рода: страх у Пелагеи, набожность и грех винопития у повара… Каковы же здесь причины неосуществленного счастья? Что делать с человеческим несовершенством? Рассказчики явно не на стороне повара, которого они называют «мурло», но разве всякий человек способен самостоятельно справиться со своими слабостями, греховными привычками? Чтобы перестать пить, Никанору нужна и помощь Божия, и любовь близкого человека… А как он может рассчитывать на первое, если к греху винопития он, по своим собственным понятиям, прибавит еще один грех – грех блудного сожительства?
Будут ли люди счастливы, переступив нормы общепринятой морали? Такие вопросы возникают после прочтения рассказа, когда, уже зная историю Алехина, читатель возвращается к его началу, заново осмысливает прочитанное и замечает, что в рассказе есть еще одна история «любви», которую Алехин переживает в юности. Конечно, любовь продажная, когда ею расчетливо торгуют за содержание, совершенно отвратительна! Но согласитесь, что рассуждения продажной женщины, сколько ей будут выдавать в месяц и почем говядина за фунт, совсем не похожи на вопросы «честно это или нечестно?», «к чему поведет эта любовь?», которые, как кажется Алехину, мешают по-настоящему любить.
Изучая этот рассказ, мы останавливаемся на предыстории Алехина, узнаем, что он образованный человек, склонный к кабинетному труду ученого, добровольно заключил себя в футляр беспросветного физического труда, который он разделяет с крестьянами, надеясь таким образом выплатить долг за свое имение.
Потом восстанавливаем в памяти историю любви Алехина и Анны Алексеевны Луганович, вспоминаем, как состоялось их знакомство, что они почувствовали друг к другу с первого взгляда, как вели себя при новых встречах: когда Алехин нес покупки Анны Алексеевны, когда посещал с нею театр. С особым чувством перечитываем сцену прощания героев и жизненный вывод, который сделал для себя Алехин: «Я признался ей в своей любви, и со жгучей болью в сердце я понял, как ненужно, мелко и как обманчиво было все то, что нам мешало любить. Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или не нужно рассуждать вовсе».
Обычно на этих словах принято останавливать анализ рассказа, выдавая Алехина за героя-резонера, воплотившего для читателей задушевную мысль самого Чехова. Но… времена эпигонов классицизма давно миновали, и утверждать, что Чехов устами героя излагает читателю прямо «в лоб» свою позицию, по крайней мере, наивно.
Что предлагается отринуть, какие рассуждения не нужны вовсе? Если возвратиться к тексту и перечитать, что мешало героям отдаться целиком своему чувству, вывод может последовать совсем не такой, какой предлагается во многих учебниках и методических руководствах: «Я любил нежно, глубоко, но я рассуждал, я спрашивал себя, к чему может повести наша любовь, если у нас не хватит сил бороться с нею; мне казалось невероятным, что эта моя тихая, грустная любовь вдруг грубо оборвет счастливое течение жизни ее мужа, детей, всего этого дома, где меня так любили и где мне так верили. Честно ли это? Она пошла бы за мной, но куда? Куда бы я мог увести ее? Другое дело, если бы у меня была красивая, интересная жизнь, если б я, например, боролся за освобождение родины или был знаменитым ученым, артистом, художником, а то ведь из одной обычной, будничной обстановки пришлось бы увлечь ее в другую такую же или еще более будничную. И как бы долго продолжалось наше счастье? Что было бы с ней в случае моей болезни, смерти или просто если бы мы разлюбили друг друга?
И она, по-видимому, рассуждала подобным же образом. Она думала о муже, о детях, о своей матери, которая любила ее мужа, как сына. Если б она отдалась своему чувству, то пришлось бы лгать или говорить правду, а в ее положении то и другое было бы одинаково страшно и неудобно. И ее мучил вопрос: принесет ли мне счастье ее любовь, не осложнит ли она моей жизни, и без того тяжелой, полной всяких несчастий?»
Удержав себя от (той формы) осуществления своей любви, которая стала бы предательством – для Анны Александровны по отношению к своему мужу (ограниченному человеку, но, как сказано в рассказе, они понимали друг друга без слов), двоим детям, матери, для Алехина – по отношению к своему другу, герои повели себя ответственно, возвышенно и благородно. Конечно, главные герои чувствуют на душе глубокую рану, но они избавили от душевных травм своих близких. Как говорится, «не сораспявшись Христу, с Ним не воскреснешь». И пусть Алехин убежден в ошибочности своего выбора – это его временный личный житейский вывод, соглашаться с которым никто читателя не принуждает…
А как же тогда здесь решается проблема футлярности, объединяющая все рассказы «маленькой трилогии»? Ведь принято считать, что в них проводится одна мысль – губительность всякого футляра, то есть ограничения, для человеческого счастья, но в последнем рассказе, начиная с истории Пелагеи и Никанора, мы можем спорить о необходимости некоторых футляров-ограничений, без которых не счастье осуществится, а умножатся беды.
Что происходит, если герои все же отдаются своим чувствам, уже описал Л.Н. Толстой в романе «Анна Каренина». Нетрудно догадаться, что не менее безотрадная история ждала бы и Алехина с Анной Алексеевной, да и согласившийся на внебрачное сожительство Никанор вряд ли бы преобразился духовно и бросил пить и драться…
Общий тон трилогии к моменту перенесения действия в усадьбу Алехина меняется: помимо великолепных пейзажей, подчеркивающих убожество футлярной жизни, появляется тема женской красоты (красивы и Пелагея, и Анна Алексеевна), и тема прошлого, воплощенного в описании гостиной в доме Алехина, особенно – в портретах в золотых рамах, с которых смотрели его предки – генералы и дамы… Поэтому и возникает после «Крыжовника» рассказ об «изящных людях» – Алехине и Анне Алексеевне, не уронивших своего достоинства, проявивших благородную сдержанность, оставив право на счастье не себе, а близким людям…
Настоящий страшный футляр, угрожающий Алехину, – это его образ жизни, тяжкий труд, когда человеку приходится вставать в третьем часу утра, не мыться по нескольку месяцев, не общаться с людьми своего круга… Но он сам сделал свой выбор, решив оставить за собой имение, и кто сказал, что добиться поставленной в жизни цели можно легко, без трудов и лишений?
Что воспитывает в детях рассказ «Дама с собачкой»?
Известно, что Л.Н. Толстой не принял этого рассказа Чехова, решив, что герои его находятся по ту сторону добра и зла, они как бы животные, а из рассказа можно научиться обольщать неопытных молодых женщин.
Давно утвердилось мнение, что в этом рассказе писатель опровергает нормы общепринятой морали, утверждая за героями право на свободную любовь, раскрепощающую их личности, избавляющую от пошлой бессмысленной жизни.
Но так ли это на самом деле? Анализируя содержание рассказа, основное внимание обращаем на то, что отношения Гурова и Анны Сергеевны по мере развития действия рассказа перерастают уровень «курортного романа» и обретают черты настоящего, подлинного, глубокого, серьезного чувства. Доказательств этому много.
Почему для Гурова очередная интрижка обернулась настоящей любовью? Все прежние женщины, несмотря на разнообразие их типов, отличала одна общая черта: они были бесстыдны, относились к греху как чему-то само собой разумеющемуся. Анна Сергеевна переживала его глубоко, как настоящее падение… Эта чистота героини тронула Гурова, хотя и не сразу: вначале он был растерян и раздосадован.
Однако любовь к Анне Сергеевне коснулась в его циничной (женщины – «низшая раса»), опустошенной душе неведомых струн: в знаменитой сцене в Ореанде он поднялся на уровень глубоких философских размышлений о скоротечности жизни; на фоне кажущейся вечной природы он сделал поразительный вывод «о том, как, в сущности, если вдуматься, все прекрасно на этом свете, все, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве».
Приехав домой, в Москву, думал, что через месяц позабудет все произошедшее, но не смог, пробовал поделиться своими чувствами с другими людьми и, получив в ответ знаменитую «осетрину с душком», осознал убожество, пошлость, пустоту и бессмысленность привычной ему «куцей бескрылой жизни».
Их новая встреча в С. отражает огромную перемену в Гурове: теперь, обнимая и целуя Анну Сергеевну, он не оглядывается воровато, как в Ялте, не беспокоится о том, что их увидят.
Анна Сергеевна полюбила Гурова как-то сразу, ни за что, внезапно, может быть, потому что он оказался способным задуматься о человеческом достоинстве, которого, видимо, совсем не было у мужа-«лакея».
Их любовь, подлинная, преодолевающая внешние обстоятельства (Анна Сергеевна ездит к Гурову в Москву), окрыляет их души, неслучайно в конце рассказа сказано, что «Анна Сергеевна и он любили друг друга, как очень близкие, родные люди, как муж и жена, как нежные друзья; им казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем; и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали все в настоящем и чувствовали, что эта их любовь изменила их обоих». Они ломали головы, «как избавить себя от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу».
Открытый финал рассказа – «И казалось, что еще немного – и решение будет найдено, и тогда начнется новая, прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко и что самое сложное и трудное только еще начинается» – оставляет простор для множества толкований, и когда дети предлагают свои варианты – развод, жизнь Гурова с двумя семьями – официальной и неофициальной и пр., – все меркнет перед идеей о том, что если им встретилась на жизненном пути настоящая любовь, то, вспомнив о своем человеческом достоинстве, герои могут реализовать ее в самое дорогое, что у них есть, – в жертву, то есть они могут принять решение и расстаться ради сохранения семей.
Это тоже может стать тем «самым сложным и трудным», что только возможно для героев…
Лариса Верещагина
Справка
Лариса Николаевна Верещагина – учитель русского языка и литературы школы №627, Москва