В нынешнем году мы впервые будем праздновать день памяти всеми любимого старца Паисия Святогорца уже как святого. Прославлен он 13 января 2015 года – как преподобный, и более того: Вселенский чудотворец. День памяти – день его преставления: 12 июля.
Чадо Божие Паисий-монах
Преподобные – это угодившие Богу в подвиге монашества. Монашество было предречено будущему преподобному Пассию еще в младенчестве и он сызмальства искал иноческого пути, а найдя его, уже не сворачивал и не оборачивался вспять. Хотя исходил монашеские тропы вдоль и поперек – он испытал на себе все образы монашеской жизни: был и в общежитии, и в особножительной обители, подвизался в монастыре в миру и в уединенной келии в пустыне, послушался в скиту у старца и удалялся на безмолвие в каливу. Он последовательно, не перескакивая со ступеньки на ступеньку, прошествовал стезей от послушника до старца-схимника, по смирению отказав себе лишь в иеромонашестве. Всецело отдал себя Христу и послужил людям тем наилучшим образом, как это может только монах, – молитвой.
Редко кто удостаивается обетования монашеского пути с младенчества. Будущий старец Паисий Святогорец – из этого малого числа избранных. Когда его отец Продромос хотел наречь младенца при Крещении в честь деда Христоса, святой Арсений Каппадокийский по Божиему откровению увидел в новорожденном родственника не только по плоти, но и по духу: родственника-монаха! «Хорошо, вот вы хотите оставить кого-то, кто пошел бы по стопам деда. А разве я не хочу оставить монаха, который пошел бы по моим стопам?», – сказал святой.
По стопам святого Арсения будущий монах Паисий сызмальства и шел. Тем более, что после этого знаменательного Крещения и вскоре сразу после переселения греков из Малой Азии в Грецию, когда едва выжившему в пути младенцу-преемнику не было еще и трех месяцев, святой Арсений почил. Поразительно, что в младенчестве будущего воина Христова, вступившего потом в открытый бой с диаволом, нарекли Арсением – что значит мужественный! И он с детства мужественно искал подлинного мученичества о Христе.
Однажды уже в Греции, в селении Коница, где обосновалась его семья, когда сам Арсений был еще слишком мал, а его старшие братья работали на полях, он вызвался отнести им обед. «Но как ты узнаешь дорогу?», – спросила мама. А он, как потом рассказывал, взял крест в руку, подобно святым мученикам, как он их видел на иконах, и пошел! Как он пришел именно в нужное ему место, так и не понял… Да и не это занимало его. «Аз есмь Путь» (Ин. 14:6), – сказал Господь. А святые мученики – те, кто более всех уподобились Христу…
Потом уже, когда он сам стал помогать на поле, братья рассказывали, что идя домой, часто замечали, как Арсений намеренно отстает. Однажды подсмотрев: зачем? – они изумились: младший брат снимал обувь и босиком бежал по полю со скошенным клевером, который был очень колючим – точно тонкие гвозди. Острия скошенной травы протыкали кожу на ступнях и ноги были в крови… Так Арсений сызмальства подражал мученикам, о которых читал в житиях. Готовился к бескровному мученичеству – монашеству.
Первая ступень знаменитой «Лествицы, возводящей на небо» – а для начала во Ангельский чин монашества – согласно преподобному Иоанну Лествичнику, есть отречение от жития мирского. Интересно, что сама фамилия, которую взял, скрываясь от преследований со стороны турок, отец Арсения – Энепидис, что значит «иностранец», воспринималась будущим монахом уже в детстве в духе заповеданного Господом странничества: все мы на этой земле иностранцы!
Уже с малых лет, когда дети только осваивают мир и проходят то, что называется «социализацией», Арсений был явно не от мира сего. Рассказывает односельчанин будущего старца, Василис Кицос, пастух: «Как и все крестьянские дети, мы пасли лошадей на общественных пастбищах. Из наших пустяковых детских ссор стало ясно, что он был единственным, кто предпочитал не обижать, а быть обиженным. У него в кармане всегда была духовная книга, которую он часто читал нам вслух. Помню, как он дорожил своими слушателями-сверстниками. Он был готов сделать что угодно: пойти сторожить наших лошадей, носить за нас воду и тому подобное – лишь бы мы со вниманием слушали Священное Писание. Я никогда не забуду, с каким старанием и выразительностью он говорил, если речь заходила о Крестной Жертве Христа. Его речь становилась настолько образной, что ему удавалось приковать к себе внимание даже самых непоседливых детей. Я отчётливо видел в его юношеском лице радость от того, что он мог учить слову Божию столь чистых слушателей».
«Возраст старости житие нескверно» (Прем. 4:9). Можно сказать, что будущий старец с детства был «старцем». Возможно, поэтому в монашестве ему и дадут имя Паисий, что значит дитя. Он и есть чадо Божие Паисий-монах.
На Афоне. Вмешательство непогоды
Избрав своей духовной аммой Матерь Божию, будущий прославленный и любимый всем православным миром святогорец последовал в Ее удел – на Святую гору Афон. Он искал строгой аскетической жизни, а потому отправился прямиком в монастырь Констамонит, отличавшийся таковой. Но в день его прибытия на Афон на южной стороне полуострова корабль пришвартоваться не мог, так как был шторм. И жаждущий подвижничества Арсений оказался на северной стороне Афона в монастыре Эсфигмен.
Он воспринял это вмешательство непогоды как указание Божие. В конце концов, и Матерь Божия оказалась на Афоне именно благодаря буре. Придя в монастырь Эсфигмен, новоначальный Арсений однако предупредил игумена, что ищет безмолвной жизни и со временем намерен найти себе уединенную каливу. «Буди благословенно!», – ответил старец и принял его в братство.
Было тогда Арсению 29 лет. Про себя он говорил потом, что поздновато, конечно, стал монахом. Интенсивностью подвига он постоянно пытаться наверстать упущенное время. А впоследствии наставлял молодежь, что до 30 лет надо уж точно определиться: кто ты – семейный или монах?
В общежительном монастыре, каким оказался Эсфигмен, братия жили одной монашеской семьей.
Был здесь и брат-столяр И. (имя его даже не упоминается в житии старца), попирающий все уставы ремесла – а плотничество, которому Арсений выучился еще в миру, он благоговейно чтил за ремесло Самого Господа! Никто из братии с этим надменно-грубым столяром и недели выдержать не мог, а Арсений, постриженный через год в рясофор с именем Аверкия, нес у него свое мученическое послушание в течение 2,5 лет. «Он бил меня, как бьют пойманного осьминога, – вспоминал потом старец, – но он очистил меня от всей внутренней нечистоты!».
Но были в Эсфигмену и утешения от встреч. Вот что писал старец: «Будучи в общежитии, я получил большую помощь от одного из отцов. Он совсем не разговаривал ни с кем. У него была потребность беседовать со Христом. Его сердце не лежало к тому, чтобы говорить с людьми. Достаточно было просто видеть этого человека. Он помог мне больше, чем Жития Святых».
Потом точно также сам старец Паисий помогал другим: в его присутствии людям, даже далеким от истинной веры, от литургической жизни, открывающей нам Христа, становилось вдруг ясно, что все, что написано в Евангелие – правда, и она осуществима в жизни каждого из нас. Так развеселые студенты становились внезапно для самих себя монахами, а после и митрополитами.
Сам старец был точно «ходячим житием». А жития, как известно, есть лишь личные истории воплощения Слова Божия христианином в жизни своей…
«Для того чтобы прожить тогда в Эсфигмене сорок дней Великого поста, надо было взойти на настоящую Голгофу, – писал старец о своем первом святогорском поприще-монастыре. – В сутки – только одна тарелка водянистой похлебки без масла. Это было самое строгое общежитие. Первую седмицу Великого поста все отцы почти целый день проводили в церкви».
Свет Христов виден только со Креста. Потом геронда и сам станет источником Нетварного Света. Его голову так прямо и будут сравнивать с лампочкой. В церкви или в келии старца в этот момент могло находиться и большее количество людей, но необычайный белый, иногда с голубоватым оттенком мягкий Свет могли – во образ Преображения Спаса перед избранными учениками на Фаворе – видеть только трое…
Потом во время своего единственного паломничества на Святую Землю в 1982 г. старец во время молитвы переживет, по его собственным словам, «одно событие», о котором он, впрочем, так никому никаких подробностей и не расскажет. Но пережив оное, укажет сторожу Фаворского храма точное место Божественного Преображения Спасителя…
Когда старца напрямую спрашивали о Нетварном Свете, он обычно отшучивался: «У меня в келье есть одна печка – тварная, сложенная из кирпичей», – играя созвучием греческих слов κτιστός – тварный, сложенный из камней и άκτιστος – нетварный. Он был прирожденным поэтом и художником. Каково же было ему послушаться у настырно все требующего делать наперекосяк монаха-столяра И.! Настоящая мука!
Но истощание Христа ради и рождает Свет! Нетварный. Источником которого является Тот, Кому подвижник в своем безропотном перенесении страданий уподобляется, когда его собственные человеческие ресурсы прощения, понимания и просто сил телесных уже на пределе…
«Когда мои аккумуляторы совсем сели, то есть когда истощились телесные силы, – рассказывал старец о времени своего послушничества в Эсфигмену, – я пережил одно необыкновенное событие. Однажды ночью я стоял и молился… Вдруг я почувствовал, как что-то опускается сверху и всего меня омывает. Я чувствовал необыкновенное радование, и мои глаза стали подобны двум источникам, из которых ручьем текли слезы. До этого я много раз испытывал умиление и подобное этому, но такое посещение было впервые. Это событие имело такую духовную силу… что оно укрепило меня и продержалось во мне около десяти лет, до того момента, когда уже позже, на Синае, я несколько иным образом пережил нечто большее».
Жажда безмолвия
Конечно, вкусив этого тока вечности, монах как его тогда в рясофоре звали Аверкий искал, как он того и желал с самого начала иноческого пути, – безмолвия!
При постриге в рясофор 27 марта 1954 г. ему предлагали сразу постричь его в великую схиму, но он ответил: «Хватит рясофора». Он полагал, что схиму надо изработать изнутри.
Везде, где он оказывался, для памяти смертной искапывал себе могилку, что потом, когда он оказался в миру, сильно пугало мирских…
«У меня тогда был помысел сомнения: смогу ли я впоследствии исполнять схимническое монашеское правило? – вспоминал старец годы начала своего монашеского пути. – И поэтому я попросил у игумена благословение исполнять это правило уже с послушничества. Он меня на это благословил. Я попросил не от эгоизма, но из боязни, что не смогу в будущем исполнять великосхимнические обязанности. Я делал это не от гордости. “Если мне это не по силам, – думал я, – то нечего себя и обманывать”».
К тому же он отказался от пострижения в схиму, так как не хотел связывать себя обетом пребывания в этой обители до последнего издыхания. И как только представилась возможность, он взял у игумена благословение на условленный при поступлении переход к безмолвию.
Но пожить скитской жизнью в послушании старца Кирилла, который пришелся ему по сердцу, монаху Аверкию практически не удалось: его насильно пытались вернуть в общежительный монастырь. Причина была тривиально бытового толка: обители нужен был такой плотник. Но старец Кирилл посоветовал ему обратиться за покровительством в монастырь Филофей.
Это был особножительный монастырь, где возможностей для уединенной жизни предоставлялось больше. Спустя год незаметного подвига Аверкий 3 марта 1957 г. был пострижен в мантию с именем Паисий в честь земляка-фарасиота митрополита Кессарийского Паисия II.
Мантийный монах Паисий опять искал безмолвия. Но Господь хранил Свое дитя – так, напомним, переводится вновь данное ему имя Паисий. Он и сам потом говорил, что останься он один, «без тормозов бросился бы в аскезу. Что бы сделал со мной диавол!»
Так в монастыре Филофей с отцом Паисием приключилась следующая история: «Хотя от аскезы я стал похожим на скелет, однажды ночью я почувствовал искусителя – как бы женское дыхание прямо у себя над ухом. Я тут же поднялся, начал церковное песнопение и зажег свечу. Когда я исповедал происшедшее духовнику, он мне сказал: «Должно быть, в тебе есть тайная гордость. Если человек совершает такую аскезу, то подобным искушениям оправдания нет». И действительно, исследовав себя, я убедился, что иногда мой помысел говорил мне, что я что-то из себя представляю, и будто бы делаю – как бы это сказать? – ну, якобы делаю что-то значительное. Ух, какая же это чушь собачья!..»
Пока в душе гнездятся собеседники лукавого, готовые ответить на его подступ взаимностью, оставаться на подвиг одному опасно. В одном из писем старец потом писал: «Когда в гордой душе сидит тангалашка (так старец иносказательно называл бесов), тогда плоть, даже если она подобна скелету, постоянно будет брыкаться. Как постоянно брыкаются тощие как скелет бешенные ослы, хотя их и доводят, чуть ли не до голодной смерти, чтобы они успокоились. Поэтому новоначальному необходимо сделать рентген у своего духовного врача, чтобы он увидел сначала, чем больной страдает, и чтобы врач назначил ему лекарство и диету».
Рецепт монаху Паисию выписала Сама Божия Матерь: послужить ближним! Она взыскала с него выполнения данного Ей обета. «Еще, будучи солдатом, – вспоминал старец, – я дал Божией Матери обет: если Ее благодать сохранит меня на войне, то я три года буду трудиться на восстановлении Ее сгоревшей обители. Я думал, что поскольку стал монахом, то Божия Матерь не взыщет с меня исполнения этого обета. Но, видно, Она этого не хотела».
Произошло это так: «Я молился у себя в келье, и вдруг у меня совершенно отказали руки и ноги. Я не мог не то что подняться, но даже пошевелиться, меня сковала какая-то невидимая сила. Я понял: происходит что-то необыкновенное. В таком состоянии – словно меня прикрутили винтами к полу – я пробыл более двух часов. Вдруг, как по телевизору, я увидел с одной стороны Катунаки, а с другой – монастырь Стомион в Конице. Я с горячим желанием обернул взор на Катунаки и услышал голос – это был голос Пресвятой Богородицы, – ясно говорящий мне:
– Ты не пойдешь на Катунаки, а поедешь в монастырь Стомион.
– Матерь Божия, – сказал я, – я просил у Тебя пустыни, а Ты посылаешь меня в мир?
И снова услышал тот же самый голос, строго говорящий мне:
– Ты поедешь в Коницу и встретишь такого-то человека, который тебе очень поможет.
Одновременно, во время этого события я, как по телевизору, увидел ответы на многие волновавшие меня недоумения. Потом я вдруг разрешился от невидимых уз и мое сердце исполнилось Божественной Благодатью. Я пошел к духовнику и рассказал ему о происшедшем.
– Это воля Божия, – сказал духовник, – однако никому не рассказывай об этом видении. Скажи, что по состоянию здоровья (а я действительно в то время харкал кровью) тебе надо выехать со Святой Горы, и поезжай в Коницу».
Я хотел одного, но у Бога был Свой план. Однако впоследствии оказалось, что я перешел в Стомион главным образом для того, чтобы помочь восьмидесяти совратившимся в протестантство семьям вернуться в Православие».
Итак, в августе 1958 г. отец Паисий оказался в родных краях – в Конице, в монастыре Стомион.
Возвращение на родину
В Конице люди были рады приезду своего монашествующего земляка. На возвышенности правее входа в обитель отец Паисий сразу же вырыл могилку, поставил крест и каждый день стал возжигать здесь лампадку и кадить, чем сильно озадачил сельский бомонд. Дело в том, что они привыкли здесь выпивать и веселиться, даже устраивали танцы, чего рядом со святыней, по убеждению ревностного монаха, делать было нельзя. Могилка отрезвила весельчаков. По замыслу монаха, она каждому должна была напоминать о смерти.
Так незатейливо монах начал воспитывать любочестие в успевших подрастерять его односельчанах.
На подходе к монастырю отец Паисий установил две таблички со стрелочками. На той, что указывала путь к святым вратам, было начертано: «К священной обители Стомион – благоприлично одетые», а на другой, указующей на спуск к пляжу, он написал: «К реке Аос – неприлично одетые».
Даже дикие звери, любочестием которых любовался и сам старец Паисий, относились к новому обитателю этих мест с почтением. Особенно хорошие отношения сложились у него с медведями. Рассказывает его односельчанин пастух Василий Кицос: «Отец Паисий как-то шел в Коницу, а по дороге обнаружил медведицу, достал он просфору и говорит: «Возьми это и уходи», – она взяла и ушла… Госпожа Пенелопа Барбути рассказывала: «Тесто для просфор отец Паисий замешивал без закваски. Он его осенял крестом, и оно поднималось».
Другой случай с медведем рассказывал сам старец. Однажды он поднимался по узкой тропинке в обитель и вел за собой нагруженного стройматериалами для реставрации монастыря осленка. На дороге он встретил медведя. Тот отошел к краю тропинки, пропуская подвижника. Старец в свою очередь делал медведю знак проходить первым. «А он, – рассказывал отец Паисий шутя, – протянул лапу, стал тянуть меня за рукав и показывать, чтобы первым прошел я».
Живя в Конице, отец Паисий никому, пожалуй, кроме сектантов, не говорил «нет». Особенно заботился о бедных. Епископ той местности благословил его обходить селения со святынями монастыря и собирать средства на восстановление обители. Бедные крестьяне приходили поклониться святыням и приносили в дар по тарелке пшеницы. Отец Паисий оставлял эти мешки с пшеницей сельскому священнику, чтобы он раздал ее самым малоимущим.
Отец Паисий всем старался оказать внимание и заботу, чем снискал авторитет. Так, что даже сектанты на его просьбу в Коницу больше не наведываться, послушались. В свою очередь и люди, обращенные отцом Паисием из сектантских заблуждений обратно в Православие, стремились помочь ему в восстановлении монастыря.
Когда позже новопоставленный игумен Стомиона спросил старца Паисия, почему он ушел, тот ответил: «Э, я попросил Матерь Божию, чтобы Она Сама показала мне место, куда идти. И Она сказала мне: “Иди на Синай”».
На Богошественной горе
На Синае отцу Паисию предстояла борьба с тангалашкой (так он по завету своей матери – никогда не произносить вслух имя искусителя – шутливо называл его).
Однажды девушка, ставшая потом монахиней, спросила отца Паисия о внешнем виде лукавого: «Дедушка, а вы его видели?». «Да! Знаешь, какой он «красивый!», – отвечал старец, – Невиданно! Такое увидеть! Насколько велика любовь Господа, не позволяющая увидеть дьявола! Умерло бы все человечество со страха! Только задуматься: если бы видели дьявола – как мыслит, что делает, его прелестный вид!».
Основываясь на своем опыте, Старец говорил: «Диавол действительно преображается в человека, в животное и тому подобное. Он действительно осязаем. Это некая иная сущность, которой мы не знаем. Ты видишь его, осязаешь его, связываешь его молитвой, и он тут же исчезает прямо на твоих глазах. Материализацией это назвать нельзя – это некое промежуточное состояние».
Итак, 30 сентября 1962 г. Старец ушел на Богошественную Гору Синай. «Даст ти Господь по сердцу твоему и весь совет твой исполнит» (Пс. 19:5). Это было указание Самой Божией Матери и столь давно желанное отцом Паисием удаление на безмолвие.
Когда отец Паисий приехал на Синай, стояла сильная засуха. Природные условия тех мест таковы, что дождь идет крайне редко. Но в тот год, когда приехал старец, воды не было совсем. В монастыре святой Екатерины, куда прибыл подвижник, готовили караван верблюдов, чтобы привезти воду издалека. Но отец Паисий сказал: «Подождите, не отправляйтесь за водой сегодня». Всю ночь он молился…
Разве Бог не услышит того, кто, прибыв в пустыню Египта, в своем смирении готов был подражать даже верблюдам: «Если мы не можем подражать святым отцам Египта с великой строгостью их монашеской жизни, – говорил отец Паисий, – тогда будем подражать, по крайней мере, верблюдам, которые, хотя и едят мало, поднимают большие тяжести. От многочисленных коленопреклонений у них образуются мозоли и, будучи тяжело нагруженными, они смиренно следуют за маленьким осликом. У них есть еще и такой обычай: они никогда не забывают своих благодетелей и испытывают к ним благодарность»… Старец пожалел верблюдов, подобно тому, как он жалел еще в детстве у себя на родине лошадей, за которыми носил следом седла, – он не отправил верблюдов вдаль за водой, он раздобыл воду сам!
Потом старец говорил: «Будем же всегда молиться о том, чтобы посланный Богом дождь обладал и духовным действием, чтобы он тушил тот духовный пожар, который по дьявольской злобе бушует в мире и опаляет души людей». За освоением этой специальности духовного пожарного старец и отправился на Синай.
В монастыре святой Екатерины у него был маленькая уединенная келейка в башне, где в прежние времена держали сосланных на Синай. Вскоре братия монастыря узнала, что, войдя в свою келью, отец Паисий первым делом снял с кровати матрас и выкрутил электрическую лампочку, которая освещала комнату. Но и эта бедняцкая бывшая камера узников показалась ему слишком роскошным жильем – отец Паисий попросил благословения уйти в отдаленную келию святой Епистимии.
Теперь повоюем
«Келлия святой Епистимии, где мне предстояло поселиться, была уже давно заброшена, – вспоминал старец,– покинута людьми. Я ничего не просил у монастыря, не желая его обременять. Как-то мне принесли из монастыря хлеб, и я возвратил его обратно». «Итак, – наставлял потом старец, – сколько можешь, полюби пустыню и невещественную жизнь и все свои материальные вещи, какие только можно, отнеси в дома нищих. Насколько можешь, упрости свою жизнь, чтобы освободиться от мирского душевного беспокойства и чтобы твоя жизнь приобрела смысл». А смысл для старца был в подвиге Христа ради – теперь Господь допустил своего подвижника до открытого боя с сатаной.
«Я спустился в монастырь, чтобы быть на Божественной Литургии. Причастившись, я особым образом почувствовал вкус Божественного Причащения. Это были Тело и Кровь Христова, – вспоминал старец Паисий. – Получив силы от этого знамения и глядя из монастыря на аскетирий, Старец сказал диаволу: «Если хочешь, приходи, вот теперь повоюем».
А после писал: «Что я пережил там, наверху, от диавола за эти пятнадцать дней, нельзя выразить. Это невозможно себе представить! Я чувствовал себя так, словно был пригвожден к кресту». «Благодарю Благого Бога за то, что Он меня сохранил – брань была такой сильной… После этой борьбы Благий Бог – поскольку Он меня уберег – удостоил меня причаститься на Святой Вершине. Весь тот день после Причастия я испытывал такую радость, что не могу описать. Я рассыпался в прах от великой любви Божией и чувствовал Его присутствие близ себя. Поэтому враг диавол и вел против меня такую напряженную брань – желая лишить меня этого духовного радования, которое дало мне силы на долгое время…». Это и было то «нечто большее», что старец пережил на Синае по сравнению с упоминаемым утешением на десяток лет в Эсфигмену.
Но уже через два года синайских подвигов старец в письме от 1 марта 1964 г. писал: «Однако вижу, что Бог спускает меня все ниже и ниже. Сейчас, уже целую неделю я нахожусь в монастыре, потому что у меня открылась астма. Исихастирий святых Галактиона и Епистимии расположен на высоте две тысячи метров, и поэтому там я страшно мучился. Несмотря на то, что я принуждал себя остаться там, наверху, это оказалось невозможным: у меня останавливалось дыхание». Отец Паисий был вынужден вернуться на Афон.
Радист Матери Церкви
Вернувшись в 1964 г. на Афон, отец Паисий более десятилетия жил уже той безмолвнической жизнью, о которой с самого своего прибытия на Афон просил здешнюю Игуменью – Пресвятую Богородицу. Он даже в какой-то момент оказался на Катунаках, к которым тянулся, как дитя, в том видении, в котором Матерь Божия тогда все же показала ему путь в Стомион, на Родину.
«Жизнь на Катунаках была безмолвной, беспопечительной и очень бедной, – читаем в житии старца, составленном в 1994 г. иеромонахом Исааком. – Старец занимался рукоделием – вырезал на кипарисовых дощечках Распятия с предстоящими Божией Матерью и святым Иоанном Богословом. Немногие из этих иконок он продавал, чтобы иметь какие-то средства на пропитание, но по большей части раздавал их в благословение».
Внешне монотонная малоинтенсивная жизнь этих лет вместе с тем была наполнена внутренними событиями: явлениями святых и даже Самого Господа:
«Молясь Христу, я ощущал некоторое затруднение. Вот Матерь Божия – Она для меня как родная Мать. Святая Евфимия – тоже родная. А молясь Христу, я чувствовал затруднение. К Его иконе я прикладывался со страхом. «Кто я такой, чтобы постоянно иметь ум во Христе», – говорил я себе.
Был вечер после праздника Обретения главы Честнаго Предтечи, канун памяти святого апостола Карпа. Я чувствовал себя невесомым, воздушным. Никакой охоты спать у меня не было. Начало светать. До девяти по-святогорски (около шести часов утра) я еще не уснул. И тут я увидел, как исчезла одна из стен моей келии… Я увидел Христа – в свете, на расстоянии примерно шести метров от меня. Я видел Его сбоку. Волосы у него были светлые, а глаза голубые. Он ничего не говорил, только смотрел – не прямо на меня, а как бы чуть в сторону. Я видел все это не телесными глазами. Тут телесные глаза открыты ли, закрыты ли – никакой разницы нет. Я все это видел очами душевными.
Увидев Его, я подумал: «Как же они могли в такое лицо плевать? Как же они – не боявшиеся Бога люди – могли к такому лицу прикоснуться? Как же они могли вколачивать в это тело гвозди? О Боже мой!…
Я не могу описать словами эту красоту… Я никогда не видел ничего подобного ни на одной из Его икон. Одна только – не помню, где я ее видел, – была немного похожа…» (26 мая/8 июня 1977 года).
«Год 1979 можно считать очень важным для духовного поколения отца Паисия. Это тот самый год, когда cтарец оставил скит Животворящего Креста и переселился в скит Панагуды», – рассказывает архимандрит Порфирий, игумен монастыря святого Иоанна Предтечи в Пиерии. Несмотря на то, что cтарец искал безмолвную келью в южной части Святой Горы, он пошел на жертву ради паломников и поселился в месте, которое было для них более доступно, – в Панагуде.
О своем служении людям старец говорил: «Приходят люди, говорят мне о своих страданиях, и мой рот наполняется горечью, словно я наелся горького лука. Но зато когда приходит кто-то, чье состояние более-менее хорошо, или кто-то из тех, кто приходил раньше, и рассказывает, что его проблема разрешилась, я говорю: «Слава Богу! Вот меня угостили кусочком халвы!». Когда со мною делятся своей болью – даже на осколках стекла сидеть и по колючкам ходить не так чувствительно. Если кто, действительно, страждет, то я готов и умереть, чтобы помочь ему».
«В конце концов, он принял на себя решение, что свою жизнь он посвятит людям, то есть пока живет, будет помогать советом, будет успокаивать душевную боль людей, которые к нему приходили», – отмечает земляк старца протоиерей Дионисий Тацис из Коницы.
А в заключении приведем слова самого старца, всю жизнь бывшего радистом Матери Церкви на частоте смирения:
«Прошу всех молиться, пусть Бог сведет меня с ума Своей любовью, чтобы я вышел за рамки своего «я», за пределы земли и земного тяготения – иначе моя монашеская жизнь не будет иметь смысла. Внешне я как монах поседел. Внутренне же день ото дня чернею из-за нерадения, но оправдываю себя болезнями и тогда, когда случится заболеть, и тогда, когда у меня все в порядке и меня нужно бить палкой. Молитесь обо мне. Христос и Пресвятая Богородица с вами. С любовью о Христе ваш брат монах Паисий».
Ольга Орлова