Опыт прочтения рассказа И.А. Бунина “Господин из Сан-Франциско”
Иван Алексеевич Бунин показал “идеал” жизни, к которому стремилось человечество, на примере жизни семейства “Господина из Сан-Франциско” и им подобных, то есть сильных мира сего. Это идеал Америки, западного мира: богатство, а проще – идол, имя которому золотой телец. Этот рассказ – предупреждение, предостережение.
Господин “…был твердо уверен, что имеет твердое право на отдых, на удовольствия, на путешествие во всех отношениях отличное. Для такой уверенности у него был тот довод, что, во-первых, он был богат, а во-вторых, только что приступал к жизни, несмотря на свои пятьдесят восемь лет… и, наконец, увидел, что сделано уже много, что он почти сравнялся с теми, кого некогда взял себе за образец…” – пишет Бунин. Все подробности этой “идеальной”, сытой, роскошной жизни описывает автор: “…в семь повещали трубными сигналами о том, что составляло главную цель всего этого существования, венец его”, – подытоживает Бунин. Обед! Это целый ритуал, идолослужение со всеми его атрибутами. Да и вся их жизнь – ритуал: “Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведенному порядку…” В одном ряду осмотр развалин, музеев, церквей, “…в которых повсюду одно и то же: величавый вход …одинокая старуха среди темных деревянных парт, скользкие гробовые плиты под ногами и чье-нибудь “Снятие со креста”, непременно знаменитое…”
Храм, богослужение, Христос для этих людей находятся в одном ряду с обедом, танцами, вечером в ресторане. Холодность и бездушие – характерные черты этого общества. Пусты сердца – пусты и храмы. Образ выдуманной Италии только щекочет нервы господина, ему скучно, но так приятно.
Болтаясь на третьесортном пароходике по пути на остров Капри, господин чувствовал “себя там, как и подобало ему, – совсем стариком, уже с тоской и злобой думал обо всех этих жадных, воняющих чесноком людишках, называемых итальянцами… вспомнив, что это и есть подлинная Италия, которой он приехал наслаждаться, почувствовал отчаяние…” Жизнь этих людей так далека друг от друга, как будто они живут в разных мирах. Какой контраст! Простые люди Италии в чистоте сердца хранят любовь к своей земле: “Шли они – и целая страна, радостная, прекрасная, солнечная, простиралась перед ними”. Долины и горы, “красоту которых бессильно выразить человеческое слово”, открывались им, как не открывались равнодушному взгляду господина. А религиозные чувства бедных “итальяшек” глубоки и чисты. Они поют свою незамысловатую песню Матери Божией и Ее “трижды благословенному Сыну” у грота, где стоит статуя Ее с Младенцем.
Наш господин слишком земной, материальный, чуждый всему мистическому, духовному. Ибо все духовное для него нереально, а поэтому, не имея цены, не имеет для него и ценности. Все, что нельзя купить, для господина не существует. Есть один момент в рассказе, когда он почувствовал нечто для себя необычное. Войдя в отель на Капри, “он вдруг вспомнил, что нынче ночью, среди прочей путаницы, осаждавшей его во сне, он видел именно этого джентльмена… Удивленный, он даже чуть было не приостановился. Но как в душе его давным-давно не осталось ни даже горчичного семени каких-либо так называемых мистических чувств, то тотчас же и померкло его удивление”. О горчичном зерне говорит и Иисус Христос: даже такая вера может двигать горами. Окаменелость сердца господина потрясающа. На Капри то же, что и в Неаполе: “Но тут зычно, точно в языческом храме, загудел по всему дому второй гонг”. Где храм, там и культ, ритуал. Но Бунин подчеркивает, что храм-то языческий. Самоугодие – идол его, его бог.
Далее происходит нечто “неприличное” – с господином удар, он умирает. Всем хочется “замять это ужасное происшествие”, то, “что натворил он”. Все “дообедали, но молча, с обиженными лицами… в бессильном и приличном раздражении…” Смерть не вписывается в ритуал жизни господина и ему подобных, она нарушает их законные права. Бездушие и бесчувственность этих людей поразительны: “люди и до сих пор еще больше всего дивятся и ни за что не хотят верить смерти”, поэтому утром все забыли его, “напугавшего их напоминанием смерти”. Вот такой плод приносит тот идеал, к которому стремится этот мир. Смерть неподкупна, для нее нет ни бедных, ни богатых. Смерть – акт жизни: зерно не даст плода, если не умрет, сеется тело смертное – восстает душа бессмертная. Но в искусственно созданном мире, Вавилоне нашего века, нет места смерти, так как со смертью уходит то, чему служит этот мир. Христианство призывает человека: “Помни последняя твоя…” – не для того, чтобы жить под страхом смерти, но жить в соответствии с высоким идеалом, данным Богом, чтобы не умертвить души своей и дать ей жизнь вечную. Даже язычники призывали: memento mori! Смерти никто не избежит, ее ничем не подкупишь, смерть ставит человека перед вечностью, перед Богом…
Символом этого мира у Бунина является гигантский пароход “Атлантида”. Легендарная страна-остров была уничтожена за предельную духовную развращенность, которая процветала на фоне высокой культуры. “Атлантида” делится на две части: верхние палубы, где идет роскошная, сытая, беззаботная жизнь, и нижние палубы и трюм, которые сравниваются в преисподней, с адом, с его девятым кругом. Топки пожирают не только уголь, но и жизнь людей. Там “клокотали страшные в своей сосредоточенности силы”, “медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью”, вращался в своем маслянистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище”. Вот она, бездушная машинная цивилизация. В ней нет места живому, теплому, человеческому. Вместо сердца – “исполинский вал”, как знакомо: “а вместо сердца – пламенный мотор”. Сам по себе прогресс ни плох, ни хорош. Но если прогресс для нас только способ удовлетворения своих без конца вырастающих потребностей, то такой мир идет к своей гибели, человечество, живущее “в пузо” (по выражению Ф. Достоевского), не имеет предела в удовлетворении своих похотей.
Итак, горе этому миру, ибо он обречен. “Атлантида” у Бунина “тяжко” “одолевает жизнь”. Уже “тяжко”…
Еще один символический образ в рассказе заставляет задуматься над глубинами бытия. Это образ Океана: “Океан, ходивший за стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним командира… грузного водителя, похожего на языческого идола”. Океан – это стихия жизни. Что можно противопоставить дождю, вьюге, буре, океану? Богатство здесь не поможет, искусственные стены тоже, уже “тяжко” одолевается Океан жизни кораблем – человечеством. Все узлы работают на пределе: вой, скрежет, ад, невыносимые труды для поддержания жизни верхних палуб, “рая” земного. “Сатана там правит бал”, вся жизнь сильных и богатых мира сего – сплошной бал, танцы над пропастью преисподней, от которой отделяет тонкая перегородка. “Бесчисленные огненные глаза корабля были за снегом едва видны Дьяволу, следившему… за уходившим в ночь и вьюгу кораблем. Дьявол был громаден, как утес, но громаден был и корабль, многоярусный, созданный гордыней Нового человека со старым сердцем”. Дьявол следит, направляет этот корабль – общество, свое детище, ибо он “князь мира сего”. Не приходит Царство Божие приметным образом. А мы все пытаемся построить рай без Бога, без Его мудрого водительства, рай на земле. Люди создают свой “мудрый” идеал, не замечая, что это антиидеал, данный врагом.
“Новый человек” со “старым сердцем” – это мы. Чтобы родиться для жизни вечной, надо изменить свое “ветхое сердце”, то есть духовно переродиться. Господин и ему подобные только внешне походят на Нового человека, но этот идеал отвергнут “мудрецами мира сего” всей сутью их жизни, жизни людей со “старым сердцем”.
Последняя страница рассказа самая теплая и оптимистичная. Читаешь ее – и слезы радости на глазах. Нет, не одолеет мрак Света никогда. Есть “Матерь Божия, кроткая и милостивая, с очами, поднятыми к небу, к вечным и блаженным обителям трижды Благословенного Сына Ее. Они обнажили головы – и молились наивные и смиренно-радостные. Хвалы их солнцу, утру, Ей, Непорочной Заступнице всех страждущих в этом злом и прекрасном мире, и рожденному от чрева Ее в пещере Вифлеемской, в бедном пастушеском приюте, в далекой земле Иудиной”.
Может быть, мы еще не оценили до конца нашей русской литературы, которая в годы безумия, безверия сохранила в нас крупицу веры, то зернышко, которое прорастет и даст свой плод.
Татьяна Юрченко