Из воспоминаний современницы
7 апреля 1925 г., в день Благовещения Пресвятой Богородицы, православных россиян потрясла весть о безвременной кончине святителя Тихона (Белавина). Публикуем отрывок из анонимных мемуаров, подписанных псевдонимом «Москвичка» (что объясняется обстоятельствами времени) и рассказывающих о последних днях жизни Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Тихона.
В Донском
Донской – один из самых живописных московских монастырей. Он обнесен каменною зубчатою стеной, вдоль внутренней стороны которой, на высоте бойниц – так же, как в Кремле, – идет крытый деревянный помост. У колокольни Святых ворот монастыря ютится двухэтажный домик. С крыльца его крутая каменная лестница ведет в маленькую прихожую, а из нее есть выход на площадку, соединяющую домик с колокольней. Здесь живали архимандриты Донского монастыря, и здесь более года был заточен Патриарх Тихон. У ворот собиралась многочисленная толпа, и он выходил на ставшую исторической площадку, чтобы показаться народу, опасавшемуся за его жизнь, и молча его благословлял. Говорить Патриарху-узнику было запрещено… И после своего освобождения он продолжал жить в небольших комнатах верхнего этажа со своим келейником, а нижний был занят хозяйственными помещениями.
О повседневных надобностях Патриарха – приготовлении пищи, стирке, уборке – заботились женщины, жившие поблизости и приходившие ежедневно поусердствовать около Святейшего. Попечение о нем имела вся Москва. Оказать ему какую-нибудь услугу, принести скромный дар было для всякого радостью. А он жил, как птица небесная, не заботясь о завтрашнем дне и все раздавая неимущим. Особенно усердствовали москвичи в день тезоименитства Святейшего, 26 августа. Со всего города стекались в Донской монастырь подношения, не только от отдельных лиц, но и от целых артелей. Охотный ряд присылал рыбу, икру, грибы, соленья; пекари и кондитеры – свои изделия; бакалейщик – чай, сахар и другую продукцию; мануфактурщики – целые куски материи; садоводы – роскошные цветы…
Последний именинный день Святейшего в 1924 г. ознаменовался приездом американской депутации. Помолившись за литургией и молебном святителю Тихону Воронежскому, которые Патриарх отслужил сам, американцы тут же, в переполненном молящимися Донском соборе, обратились к нему с прочувствованной речью, указывая на ту любовь, которую в течение своего девятилетнего святительства в Америке он стяжал не только среди своей русской паствы, но и у самих американцев. Опустившись перед Патриархом на колени, они вручили ему от имени всех его почитателей-американцев золотую митру, усыпанную бриллиантами, и облачение.
В Донском Патриарх принимал ежедневно от 9 до 12 часов всех, кто желал его лично повидать, за исключением, конечно, тех дней, когда он бывал занят богослужением.
В начале осени 1924 года отправилась к нему и я.
Крошечная прихожая была переполнена, и ждать пришлось довольно долго. Видя, что до меня черед дойдет не скоро – очередь мы соблюдали сами, – я вышла на площадку у колокольни, прошлась вдоль стены и, налюбовавшись красивым видом, спустилась на монастырское кладбище.
Там подошел ко мне худощавый, одетый в лохмотья старик и попросил у меня милостыни, а потом мы с ним разговорились. Он долго жаловался на тяжкие времена и добавил:
– Одно осталось у нас солнышко – Святейший.
Когда я вернулась в прихожую, то увидела, что пришедших раньше меня остается уже немного. Вслед за мною входит мой новый знакомый – нищий.
– Совести у тебя нет, – обращается к нему патриарший келейник. – Хоть бы ты пожалел Святейшего. Видишь, сколько набралось народу. И так каждый день. У всякого к нему свое дело, а ты зря его беспокоишь. Вчера ведь ты у него был.
– Не вчерась, а третьево дни, – возражает обиженно нищий.
Освобождается место на подоконнике. Я присаживаюсь как раз против входа в патриаршие покои. Дверь приотворена, и я вижу Патриарха. Он одет по-домашнему – в темном подряснике, голова его не покрыта. Он стоит, положив руку на голову коленопреклоненного молодого человека, а тот что-то горячо и тихо говорит. По скорбному и взволнованному лицу молодого человека струятся слезы. «Наверное, кается в чем-нибудь», – думаю я.
Но вот очередь дошла и до меня. Я вхожу. Патриарх встречает меня у двери, до которой, как я уже видела, он провожал всех своих посетителей. Подхожу под благословение. Затем он садится на старинного вида диван, перед которым стоит стол, покрытый ковровою скатертью, а мне указывает на кресло.
И с первых его слов я перестаю смущаться. Я почти забываю, что передо мной Святейший Патриарх всея России, и вижу лишь ласкового старца, которому, как родному, можно говорить все, будучи уверенной, что он все поймет. Беседа наша вполне непринужденна. Он расспрашивает меня, внимательно выслушивает мои ответы, шутит.
Я рассказываю ему, что родные зовут меня за границу.
Святейший смотрит на меня и молвит:
– Быть может, там и хорошо, но дома лучше.
Мне вспоминается, что после того как он был освобожден по ходатайству всех христианских Церквей, ему предложили уехать за границу, но он ответил: «Место русского Патриарха в России».
А позднее, когда один священник пришел к нему за благословением на выезд из России, Патриарх сказал: «Запрещать не запрещаю, воля твоя, но благословить не могу. Пастырь не должен оставлять свое стадо, а во время гонений и бедствий тем паче…»
– Вам, наверное, трудно, когда вас так теснит толпа, – говорю я между прочим.
– Тяжеленько, – добродушно отвечает он. – А как вы думаете, каково бы мне было без этой толпы? – и его лицо озаряется светлой улыбкой.
Да, его толпа теснила, любя, и он толпу эту любил. В любви народной он находил духовную поддержку и радость, и своею любовью давал народу и радость, и поддержку. И каждого из нас, своих духовных чад, он принимал, как друга своего.
Кончина Святейшего
В начале 1925 г. здоровье Патриарха стало быстро ухудшаться, к прежним его недомоганиям присоединилась грудная жаба. Москва встревожилась и была озабочена необходимостью серьезного лечения. Доктора говорили, что Патриарху нужны покой и перемена обстановки, так как помещение, в котором он живет в Донском монастыре, не соответствует требованиям гигиены и потому для больного непригодно. Советовали ему лечь в лечебницу. Святейший согласился, но ни одна из московских лечебниц и клиник не решалась его принять, опасаясь ответственности перед народом в случае смертельного исхода его болезни. Тревога москвичей росла – положение казалось безвыходным. Об отдыхе Патриарх не хотел и слышать, продолжал служить в московских храмах и принимать всякого, кто к нему приходил.
Наконец, доктор Бакунин вызвался поместить Патриарха в свою лечебницу. Там Святейший был обставлен всеми удобствами и находился под постоянным наблюдением врачей. Ему отвели лучшую комнату и разрешили оставить при себе заменившего Якова келейника. Доктора настаивали на необходимости полного покоя. Но Святейший продолжал служить, а на просьбы врачей прекратить, по крайней мере, приемы посетителей, отвечал: «Я Патриарх для всей России, и пока я жив, каждый, кому я нужен, должен иметь ко мне свободный доступ».
Но в этом отношении его паства стала оберегать его сама. Лечебница доктора Бакунина находилась на Остоженке. Окно комнаты Патриарха выходило во двор. Ежедневно под этим окном собирались кучки народа, а другие дожидались на улице вестей о здоровье Святейшего. А от личных посещений воздерживались.
В состоянии Патриарха наступало постепенное улучшение. Он стал поговаривать, что пора ему выписаться из больницы…
8 апреля рано утром Москву поразила как громом скорбная весть о кончине Святейшего…
Накануне, на Благовещение, он уже служил на Остоженке, в ближайшем от лечебницы храме. Весь день он себя чувствовал хорошо, а вечером, уже лежа в постели, он спросил своего келейника:
– Который теперь час?
– Без четверти одиннадцать, – ответил тот.
– Ну и слава Богу, – промолвил Святейший, поднял руку для крестного знамения и, не успев его докончить, скончался…
О случившемся тотчас же сообщили по телефону в Донской митрополиту Крутицкому Петру. Единственный телефон находился там в квартире красного коменданта Донского монастыря. Тот поспешил уведомить о кончине Патриарха «заведующего делами религиозного культа», и последний явился в лечебницу почти одновременно с митрополитом Петром, заявив ему, что торжественного перенесения тела Патриарха из лечебницы в Донской монастырь советские власти не допустят, и потребовал, чтобы митрополит доставил его туда немедленно. На замечание митрополита, что он не представляет себе, как это можно сделать, тот возразил: «Я сейчас вызову карету «Скорой помощи». Но «Скорая помощь» ответила, что «развозить по городу мертвецов она не обязана». В конце концов, пришлось нанять автомобиль, на котором митрополит Петр и келейник Святейшего отвезли тело усопшего Патриарха в Донской.
Оттуда митрополит Петр немедленно вызвал духовенство, и в ту же ночь тело Патриарха перенесли из его покоев в собор и, по издавна установленному чину, облачили и положили во гроб…
Вокруг Донского все ведущие к нему улицы и вся Калужская площадь были запружены народом. Уличное движение по ним прекратилось, трамваи доходили лишь до Калужской площади. Порядок поддерживался рабочими-распорядителями, у которых на рукаве была черная повязка с белым крестом. Очередь от Нескучного – версты в полторы от монастыря – шла по четверо в ряд. Передвигались до собора более трех часов. Беспрерывно пополняясь у Нескучного вновь прибывающими, этот медленно, день и ночь движущийся людской поток не походил на обычные «хвосты». Это было торжественное шествие.
Собор не особенно велик, и вся его середина была занята стоявшим на возвышении гробом Патриарха и духовенством, и тем не менее весь миллион приходивших отдать Святейшему последний долг перебывал у его гроба.
Представители советской власти как явные, так и тайные, отсутствовали. Коммунисты, любопытные тоже, вероятно, побаивались толпы. Появился человек в кожаном костюме и направился к собору вне очереди. К нему подошел рабочий-распорядитель и, указывая ему, куда встать, добавил:
– В такой огромной толпе необходимо соблюдать порядок.
Тот вытащил из кармана какую-то карточку и громко заявил:
– Я агент ГПУ.
– В таком случае, – не возвышая голоса, твердо возразил рабочий, – вам тут нет места.
Агент оглянулся на толпу и беспрекословно удалился.
В день погребения Патриарха погода стояла чудесная – теплая, ясная, весенняя. Служба по установленному особому чину началась в 7 утра и продолжалась до наступления темноты. Двери собора были открыты настежь. Не поместившимся внутри его и стоявшим впереди было слышно богослужение, а пение доносилось и дальше. От вторивших ему передних рядов оно перекатывалось в задние, и пела вся многотысячная толпа. Это было всенародное заупокойное служение. Духовный и молитвенный подъем был так велик, что даже не слышалось плача.
Это было не только погребение Патриарха Тихона, но и всенародное его прославление.
Стечение молящихся у могилы Патриарха Тихона продолжалось и после его погребения. Сорок дней и сорок ночей, по желанию молящихся, беспрерывно служились панихиды. Пели по очереди все московские хоры. Донскому духовенству понадобилась помощь – и день и ночь дежурили у гробницы Святейшего все московские священники и диаконы. Приходили не только москвичи, но и приезжие, опоздавшие ко дню погребения.
Я прожила тогда в Москве еще два года и часто посещала гробницу Святейшего, и в течение этих двух лет я ни разу там не оказывалась одна. Не только во время богослужения, но и в любые часы я встречалась с другими, пришедшими, как и я, поклониться дорогой могиле.
…Велика ко мне была милость Божия, что была я свидетельницей совершившегося над Россией чуда Божия. Я знаю и видела, как утвердилась в гонениях наша Церковь и взнеслась до высот первохристианства. Я видела, как Святейший Патриарх Тихон собрал и сплотил вокруг Церкви нашей русский народ, как кротостью и смирением своим он победил козни ее врагов.
И каждый из нас должен свято и благодарно хранить в сердце своем светлую память и заветы Святейшего Тихона, Патриарха и отца всея России – великого святителя земли Русской!
Ноябрь, 1936 г.