К 145-летию со дня рождения и 65-летию со дня смерти Алексея Михайловича Ремизова.
Объемное и многогранное творчество Алексея Михайловича Ремизова (1877–1957) сложно и противоречиво. Как будто некий древнерусский книжник вдруг ожил и оказался в самой гуще литературной и культурной жизни конца XIX – начала XX века. Таким странным книжником, подслеповатым книгочеем, вышедшим из времен Московской Руси, казался Ремизов своим современникам. Его причудливая манера одеваться, его почерк, имитирующий древнерусскую скоропись, сказочный антураж его рабочего кабинета были своеобразным продолжением его писательского стиля. А его тяга к писательству была поистине неутолимой. Когда не было возможностей издавать книги, он делал их сам, «от руки», создавая своеобразные каллиграфические шедевры, уникальные в своем роде манускрипты (писал он их вороньим пером, а не гусиным – по бедности). Казалось, что автор – писатель, художник и переписчик в одном лице – и не подозревал о существовании типографского станка.
Может быть, такое своеобразие ремизовской писательской манеры и творческой судьбы объясняются его детскими впечатлениями? Наверное… Родился будущий писатель в Москве, в собственном доме, что в Малом Толмачевском переулке, купца второй гильдии Михаила Алексеевича Ремизова. Мать, Мария Александровна, была родом из известной в купеческой Москве семьи Найденовых, один из представителей которой, Николай Александрович, прославился как историк московского купечества и как истовый собиратель сведений о всех московских храмах (по его инициативе и на его средства были сделаны фотографии всех московских церквей). В Замоскворечье уцелел дом, где родился Ремизов. Есть десятки мест в Москве, связанных с ним, опоэтизированных его словом. В берлинской и парижской эмиграции, где он оказался с 1921 г., воспоминания о Первопрестольной согревали и вдохновляли его. «Москва – моя колыбель», – любил повторять Ремизов. Его творчество было напитано музыкой московских колоколов и строем московской речи: «С детства в мой слух незаметно вошло – песенный строй: лад древних напевов. А этот лад не навеянный голос, а голос самой русской земли. И этот лад – моя вера и мой – суд».
«Стиль – это человек», – гласит древняя мудрость. Немного найдется в русской литературе писателей, которые такое значение придавали бы строю речи, языковой самобытности, так вчувствовались и вживались в жизнь родного слова, имеющего, бесспорно, Божественную природу. Через такое самобытное и «самовитое» слово выражал Ремизов свое отношение к Богу, людям и миру. В своем эмигрантском далеке этот тщедушный, карликового роста, полуслепой писатель набрался духу отрицать «историческую» закономерность и прогрессивную целесообразность развития русского языка в послепетровскую эпоху и считал не живительными, а мертвящими полученные языком заимствования «цивилизованных» европейских речений. Наверное, потому такое значительное место в творчестве Ремизова занимают переложения народных сказок, легенд, духовных песнопений, памятников древнерусской словесности. В начале его творческого пути стоят две книги – полный музыки и света сборник сказок «Посолонь» (1907) и «Лимонарь, сиречь луг духовный» (1907), литературная обработка «отреченных повестей» (апокрифов). Тогда немногие заметили необычное отношение Ремизова к текстам-первоисточникам, то, что он в них нашел актуальный для современной ему России смысл и в то же время раскрыл их вечную правду.
Часто во многих произведениях своих он обращался к образу Николая Чудотворца, одного из любимейших русским народом святых. В сказаниях и притчах, в духовных стихах о Николе выражал русский человек свое неизбывное стремление обрести Царство Божие, желание иметь Небесного покровителя, заступника и утешителя, кроткого и милостивого, жалеющего и любящего, смиренного и внешне неприметного, похожего на мужичка в худых лапотках и поношенном армячке. Таким предстает Николай Чудотворец в книгах Ремизова: «Без него как без рук – не поднять мужику полевые работы. Все, что сиро и слепо, одному ему видно. Попроси – выручит, все скажет Спасу… Никола – сильный Богом, всем святым помощник… нищелюбец, странноприимец, вечный странник, вечный труженик, чудотворец – заступник за Русскую землю». Не такие ли черты русской святости находим мы в духовном облике чтимых народом преподобных «батюшек» – Сергия Радонежского, Серафима Саровского, Амвросия Оптинского.
За несколько месяцев до смерти Ремизов записал в дневнике: «И с того света я хотел бы говорить с вами». Он умер в Париже, похоронен в его окрестностях, на русском кладбище, рядом с другими великими хранителями русской речи – с Буниным, Зайцевым, Шмелевым… В изголовье его могилы – белая береза. Шелестит тихо, чуть слышно, как будто выговаривая родные, русские, божественно прекрасные слова.
Алексей Савельев
(Из архива журнала «Покров»)
Предлагаем вниманию читателей «Николины притчи» Алексея Михайловича Ремизова
Шел Христос с Николою.
Много прошли они сел, городов – много видели беды на земле.
А там, по раздолью – полям весенним такие цветы цвели – красовался Божий мир.
* * *
Шел Христос с Николою по нашей земле. Из дома в дом заходили странники. И немало труда поднял Никола – всякому поможет, никому не отказывал! – и оборвался весь, нищ.
Нищими странниками постучались они в одну избу на ночлег.
Тесно в убогой избе. Жила в ней солдатка с ребятишками, и хлеба у них не было, была краюшка одна да с горстку муки, а в хозяйстве корова-белуха, да и та без молока.
– У меня и покормить-то вас нечем, и молока нет, все жду, вот отелится белуха.
– Не кручинься, – сказал Христос, – все будем сыты.
Сели за стол. Подала хозяйка последнюю краюшку – и одна краюшка всех насытила.
– Вот, говорила, нечем будет накормить, гляди-ка, все сыты, да еще и осталось!
Радовался Никола больше матери и ребятишек сытых.
Уложила мать ребятишек. Улеглись и странники. А сама пошла в закром: не соберет ли муки на блины – угостить поутру странников? И откуда что взялось: было с горстку в ларе, а тут этакую махотку принесла! Сделала она раствор. И наутро испекла блинов.
– Вот видишь, и мука есть! – радовался Никола. – А уж как ребятишки-то блинам рады.
Попрощались странники и пошли себе дальше в путь.
* * *
Шел Христос с Николою.
Шли они зеленями – молодым полем зеленым – как хорошо на земле в Божьем мире! Гадал Никола об урожае.
Уморились странники и задумали передохнуть малость. А стояло у дороги большое хозяйство, там же и мельница. Они на мельницу. Увидал хозяин, видит, побиральщики, да и ну гнать со двора.
– Лодыри, бродяги! стащут еще чего! – ворчал вдогонку, грозил собаками.
Так и пошли. Так и пошли, куда повела дорога.
* * *
Шел Христос с Николою по нашей земле. К вечеру привела их дорога в лес. На лесной полянке прилегли странники – и ночь со звездами, такими колыбельными, покрыла их.
По звездам – от звезды к звезде – гадал Никола о земле нашей, думал думу невеселую.
И вот среди ночи прибежал на полянку серый волк, поклонился Христу и просит есть: третий день голодом.
– Господи, я есть хочу! Господи, я есть хочу!
– Поди, волк, к солдатке, – сказал Христос, – изба ее с краю при дороге. Есть у нее корова-белуха, ту корову ты и съешь.
– Господи милостивый, – вступился Никола, – за что же так? Ведь последнее отнимаешь, а ребятишки-то как там заплачут! Господи, ты вели лучше у мельника попользоваться: и прогнал он нас, и добра у него девать некуда.
– Нет, нельзя так, – сказал Христос, – нет ей талана на сем свете: пусть бедует до времени.
А волк, как услышал повеление, да со всех волчьих ног – за едой.
И Никола поднялся. Пошел пособрать хворосту, костер разложить: что-то зябко ему. Зашел старик за деревья, да по следам волчиным бегом за волком. Обогнал волка – волк-то где еще: с голодухи не очень-то прытко побегаешь! И поспел.
Взял Никола белуху солдаткину, вымазал всю грязью и опять поставил. А сам назад. Там набрал хворосту. Да только не надо разводить огня – и так тепло.
– Экая ночка-то теплая!
И задремал старик. И вот будит Христос:
– Вставай, Никола, в дорогу пора.
Не заставил ждать – легко поднялся Никола. И на сердце ему как заря горит: слава Богу, ни с чем уйдет волк, и мать не заплачет!
А волк-то и бежит, серый, кланяется.
– Господи, нет у солдатки белухи, а есть черная.
– Так бери черную, – сказал Христос.
* * *
Шел Христос с Николою. Шли они по заре утренней – пробуждались цветы полевые и цветники малые, красовали Божий мир.
А там, на селе, серый волк добрался до черной белухи, зарезал и ел свою долю. И когда хватилась солдатка, от ее белухи только рожки да ножки остались.
– Бог дал, Бог и взял. Его воля! – приняла несчастная свою горькую долю.
Шли странники в гору. Шли молча. Трудно было Николе после краткой ночи – вела дорога все в гору. И когда поднялось солнце и красным огнем ударило в полмира, увидел Никола: катится им навстречу бочка, а в бочке – золото.
– Господи, куда это такое богатство?
– Мельнику, – сказал Христос, – ему это золото.
– Господи, удели хоть горстку той несчастной: без белухи осталась, ребят больно жалко.
– Нет, нельзя, – сказал Христос, – мельнику талан даден на сем свете, и пусть ему будет довольно до время. Так и быть должно.
Прокатилась бочка – как жар, горит на дороге. Посторонились странники и дальше пошли.
А бочка катилась все под гору, и так до самой мельницы. Сгреб мельник золото – золото к золоту и не заметишь! – нет, ему мало бочки. «Кабы десять бочек!» – думал мельник. И старая забота давила плечи.