Духовно-нравственное воспитание на уроках литературы по творчеству А.П. Чехова.
Изучение его строится традиционно: сначала обсуждаем тему пошлости на примере семьи Туркиных, «самой образованной и талантливой» в городе С., затем противопоставляем ей Дмитрия Ионыча Старцева, молодого доктора, увлеченного своим служением людям. Не укрывается от нашего внимания и то, что типичный разночинец («дьячковский сын») неплохо образован: напевает романсы – то на стихи А. Дельвига (муз. М.Л. Яковлева), то на стихи (немного перефразировав) А.С. Пушкина (муз. А.Г. Рубинштейна). Позже нами будет осмыслено и символическое значение строк из этих романсов. Старцев достаточно развит, чтобы оценить и искусственность романов Веры Иосифовны, и отсутствие музыкальности в игре Котика. Однако поначалу он снисходителен к человеческим слабостям, мягок и добр.
Затем изучаем историю любви, во время которой Старцев переживает наивысший подъем своих душевных сил в сцене на кладбище, далее наблюдаем, как к возвышенным чувствам героя постепенно начинает примешиваться материальный расчет («А приданого они дадут, должно быть, немало»). Делаем наблюдения над изменением благосостояния Старцева, видимым выражением которого является знаменитая эволюция средств передвижения: если в начале рассказа молодой доктор ходит пешком, то потом у него появляется пара (позже тройка) лошадей, и кучер Пантелеймон в бархатной жилетке. Параллельно росту материального преуспеяния совершается процесс духовной деградации героя: через четыре года после отказа Котика он уже «спешно принимает больных» в земской больнице, так как спешит к частным пациентам, лечение которых дает больший доход. У него появляются достаточно примитивные развлечения:«в винт играл каждый вечер, часа по три, с наслаждением», очень любил «по вечерам вынимать из карманов бумажки, добытые практикой», и, «случалось, бумажек – желтых и зеленых, от которых пахло духами, и уксусом, и ладаном, и ворванью, – было понапихано во все карманы рублей на семьдесят»… Именно об этом развлечении вспомнил Ионыч во второй (зеркальной по отношению к первой) сцене с Котиком в саду, когда под воздействием воспоминаний о любви начала постепенно оттаивать его душа и в ней «затеплился огонек». Однако он погас: сребролюбие оказалось мощнее возвышенных воспоминаний. В конце рассказа Старцев деградирует абсолютно – и духовно, и физически, он черств и безжалостен по отношению к людям, заботится только о приумножении имущества, а грубая грамматическая ошибка, которая звучит в его последней реплике, говорит о полнейшем забвении им всего, чем он жил в молодости. На фоне деградации Старцева превращение Котика в Екатерину Ивановну отражает внутреннее развитие героини, казавшейся поначалу такой легкомысленной и капризной на фоне серьезного молодого доктора… Да и семья Туркиных, описанием которой начинается и заканчивается рассказ, изображена Чеховым в финале значительно более привлекательной, чем деградировавший главный герой.
После традиционного толкования рассказа центральной проблемой для обсуждения становятся причины деградации Старцева. В большинстве случаев этот процесс объясняется косностью среды обывателей, в которой пришлось жить доктору. Безусловно, влияние среды огромно, но и личный выбор человека, да еще такого поначалу незаурядного, образованного доктора, настоящего труженика и, видимо, хорошего профессионала, определяет его будущее. А.П. Чехов сознательно предлагает вниманию читателей оба этих фактора, разместив разговор с Екатериной Ивановной сразу после описания агрессивной и пошлой среды города С.
Читателям предлагается вынести из рассказа идею о необходимости быть верным идеалам молодости, сопротивляться разрушительному воздействию среды, совершать некие духовные усилия, чтобы уберечь свою жизнь от участи Ионыча.
Кажется, что подобным образом рассказ изучается уже много лет и добавить к его толкованию совершенно нечего.
Но, мне кажется, в этом знаменитом чеховском тексте, настоящем «микроромане», есть детали, не удостоившиеся пристального внимания и анализа.
Случайно ли, например, А.П. Чехов выбрал для кучера Старцева имя Пантелеймон? Ведь это имя он получил в честь самого знаменитого святого-целителя — великомученика Пантелеимона, безвозмездно лечившего страждущих. В таком случае соседство этого имени со знаменитым образом языческого бога (бездушного истукана), которому уподобляется Старцев, когда едет на своей тройке («Когда он, пухлый, красный, едет на тройке с бубенчиками и Пантелеймон, тоже пухлый и красный, с мясистым затылком, сидит на козлах, протянув вперед прямые, точно деревянные, руки, и кричит встречным: «Прррава держи!», то картина бывает внушительная, и кажется, что едет не человек, а языческий бог»), оказывается весьма символичным: забвению Старцев предал не какие-то расплывчатые, а именно христианские идеалы… Память о святом целителе враче-бессребренике по-новому освещает деградацию Старцева, которую можно осмыслять как глубокое греховное падение, в состоянии которого он пребывает, отказавшись исполнять волю Божию о своем служении.
Превращение Дмитрия Ионыча Старцева в просто Ионыча подтверждает нашу мысль. Библейский пророк Иона известен более всего тем, что отказался исполнять волю Божию и провел в наказание за это три дня «во чреве китовом»(словом «кит» по-древнегречески называется любое крупное морское животное). Находясь там, «Иона осознал свою неправоту пред Богом и облек мольбу о спасении в пророческую песнь – одну из десяти песен, выбранных из текста Библии для богослужения… Содержание скорбного вопля Ионы (Ион. 2:3–10) условно делится на две части.
В первой пророк потрясен постигшим его наказанием: из чрева адова – вопль мой – «я возопил из глубины ада» (ст. 3); отвергл мя еси во глубины сердца морскаго, и реки обыдоша мя – «Ты вверг меня во глубину – в сердце моря, и потоки окружили меня» (ст. 4); бездна обыде мя последняя – «окружила меня самая глубокая бездна» (ст. 6); снидох в землю, еяже вереи ея – заклепи вечнии – «я сошел в землю, скрепы которой – заграждения вечные» (ст. 7). Здесь ветхозаветный певец сближает понятия ада, морской пучины и могилы, оценивая свое состояние как близкое к смерти.
Во второй части Иона находит подкрепление в молитве Богу: Да взыдет из истления живот мой – «да восстановится жизнь моя из смерти» (ст. 7), да приидет к Тебе молитва моя – «да дойдет до Тебя мольба моя» (ст. 8) и аз со гласом хваления пожру Тебе – «я с хвалебными восклицаниями принесу Тебе жертву» (ст. 10). Главная идея этой части – упование на Бога, молитва и жертва».
А.П. Чехов, с детства прекрасно знакомый с богослужением, с библейской историей, вряд ли случайно наделил своего героя таким отчеством-футляром, в котором он оказывается в конце рассказа и выбраться из которого ему может помочь лишь чудо, явленное в ответ на покаянный вопль и упование на Божие милосердие…
А.П. Чехова всегда интересовал вопрос, почему так быстро деградируют люди самых возвышенных профессий – священники, учителя, врачи. И происходит это, на удивление, как-то легко, естественно и… необратимо. Как старость за молодостью. Доктор-то ведь у нас изначально – Старцев. В человеческой природе с самого рождения заложен вектор умирания (помните у Г.Р. Державина – «приемлем с жизнью смерть свою, На то, чтоб умереть, родимся»), и в начале жизни так естествен расцвет, избыток сил. «Утерянное» в конце рассказа имя Старцева Димитрий легко ассоциируется с образом языческой богини Деметры (богини плодородия, хранительницы жизни)… Так, неужели перед нашими глазами в истории доктора Старцева прошел естественный процесс, обусловленный течением самой жизни, и ему невозможно сопротивляться? Может быть, стоит воскликнуть вместе с лирическим героем уже упоминавшегося романса Дельвига:
Когда еще я не пил слез
Из чаши бытия, —
Зачем тогда, в венке из роз,
К теням не отбыл я!(?)
Думаю, что не случайно в рассказе Чехова действе начинается в праздник Вознесения, когда вспоминается событие, как Христос вознесся на Небо и «сел одесную Отца» в человеческой плоти, знаменуя «возможность причастности человека Божеству, то есть возведение падшего человеческого естества от земли, тления и смерти к нескончаемой жизни на небе».
Эта «нескончаемая жизнь на небе» начинается, однако, уже здесь на земле, где человек, по христианским убеждениям, должен научиться сопротивляться греху, бороться с ним и побеждать его, черпая силы в твердой уверенности, что, если он решится на это, Господь его не оставит. Так поется в кондаке праздника Вознесения: «Аз есмь с вами, и никтоже на вы».
Тогда можно вспомнить, что среди христианских святых с именем Дмитрий, в честь одного из которых, и был крещен Старцев своим отцом-дьячком, были и святые мученики, и преподобные, и забвение этого имени тоже говорит о многом. Современный Чехову человек перестает быть подвижником, дословно ведь слово «подвиг» происходит от движения. Теперь становится более понятно, почему такое внимание в рассказе уделяется эволюции средств передвижения Старцева: эта эволюция символизирует и затухание подвижнического начала в избранном Старцевым служении.
Внимательно читая и перечитывая рассказ Чехова, не устаешь удивляться его глубине и художественному совершенству: то заметишь, что конверт, в котором Старцеву доставили первый раз письмо, был голубого цвета, то надпись над воротами кладбища «Грядет час, в онь же» – отрывок из достаточно известного библейского текста «Сказал Господь ко пришедшим к Нему иудеом: «Аминь, аминь глагою вам, яко грядет час, в онь же вси сущии во гробех услышат глас Сына Божия. И изыдут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда» (Ин. 5:24–30).
И вдруг бросится в глаза деталь, что «Туркин, Иван Петрович, полный, красивый брюнет с бакенами, устраивал любительские спектакли с благотворительною целью», и тогда последняя фраза в рассказе, произнесенная этим второстепенным героем «Прощайте пожалуйста!», настроит читателя несколько на иной лад, чем это было при первоначальном поверхностном чтении: перед нами горькая история о смешных слабых людях, коими, если разобраться, становимся все периодически все мы, и не надо было, наверное, в начале рассказа так активно осуждать семью Туркиных, а в конце рассказа клеймить позором Ионыча.
Итак, «Прощайте пожалуйста!»
Может быть, надо учиться у Чехова не осуждению и насмешке, а глубокому осмыслению жизни, которое порождает так необходимое нам всем сегодня умение прощать.
Лариса Николаевна Верещагина, учитель русского языка и литературы школы №627, Москва.