Начну с решительного заявления: нет, не читают! Думается, что большинство в лучшем случае почитывает, а то и просто полистывает. Или вообще только поглядывает на нее, на Библию, благородно стоящую на полке.
С затаенной гордостью поглядывают на нее: она у них есть (в каждом приличном доме есть). Но в том-то и дело, что только «есть», а вовсе не «читается». Ведь если бы люди читали Библию, действительно читали, то есть исследовали не было бы в православном мире многого из того, что так печалит истинных патриотов, от многого увело бы нас истинное чтение, а не одно только почитание в виде благоговейного удаления время от времени пыли со священного тома.
Случалось мне не однажды в некоем молодежном клубе спрашивать самых разных людей, читают ли они Библию. «Да читали, – утверждают. – В самом деле читали?» – «Ну не врем же!». Я верил: читали. Но вот свидетельство того, что в известном смысле все-таки не читали. Один молодой человек все время, так сказать, «наезжал» на Ветхий Завет и на главного «героя» его, на Бога Яхве: дескать, уж больно жестокосерд, безобразно мстителен и т.д. Такие оценки говорят о явном непонимании существа дела. То есть читать-то человек читал, но не прочитал.
Столь безотрадная квалификация приведенного результата общения с Библией ни в малейшей степени не хула на человека. И дело здесь не в приличиях. Мы просто обязаны понимать, что прискорбный результат этот ,тем более прискорбный, что отнюдь не редкий, совершенно закономерен, можно сказать даже, неизбежен. Что я имею в виду? Многое!
Прежде всего сразу возникает вопрос, как понимать характер особого текста – Библии, как понимать его жанровую природу? Дело в том, что, с одной стороны, Библия – это повествование о вполне реальной истории, а, с другой, она – сложнейшая симфония бесконечного множества метафор. Текст Писания во многих случаях прямо-таки до осязательности эмпиричен и вместе с тем он тотально метафоричен, даже и там метафоричен, где мы имеем дело как будто бы с предельной конкретикой и буквальностью.
Многие суждения Создателя и пророков, как и описания самых разных событий, даются именно в метафорическом режиме. Скажем, когда говорится, что Господь «карает», о чем нас с удручающей регулярностью ставят в известность богодухновенные ветхозаветные повествователи, то это надо понимать не в полицейском смысле слова. Тесты Библии говорят: мир устроен Господом так, что неправедные деяния неотвратимо вызывают соответствующие последствия, которые воспринимаются кем-то и могут быть описаны как некое волевое противодействие самого Творца.
Но даже и так понятое противодействие злу являет себя в логике объективной природы вещей. Эта природа задана, разумеется, Господом, Им же она и хранима, но потому как раз и не попирается никогда Создателем в угоду тем или иным сиюминутным прихотям Его. Так что и в эпизодах возмездия и порой страшного даже воздаяния, не приходится говорить о «мстительности» в буквальном, житейском нашем толковании этого слова; и уж тем более нельзя даже в таких случаях подозревать в жестокосердии Бога. Речь здесь всякий раз о другом: о неотвратимости наказания, то есть о торжестве справедливости.
Не Бог жесток, а люди. В Книге Левит говорится, например, что человек, который хулил отца и мать, тем самым и обрек себя на гибель. Но ведь это именно он сам обрек себя на собственную смерть. В Писании так и сказано: на нем кровь его, на нем его собственная гибель, он сам произвел, породил ее. Ну, а описывается это условно, с отсылкой, так сказать, к Богу: дескать, в конечном счете все это именно Им устроено таким образом, что человек всенепременно пожинает плоды неправедности своей. Да, это Им устроен такой именно порядок вещей, в согласии с которым рано или поздно торжествуют закон и справедливость. Что говорить, тяжело такое устройство мироздания, но только для душ слабых и лукавых – поделом же, как говорится, мука вору.
Отношения с Библией не складываются порой и по другим причинам, а не только ввиду особой метафоричности священного текста. Нередко речь должна идти о таких языковых трудностях, с которыми не то что не может, а и не должен вовсе справляться современный читатель. Справляться должен не читатель, а другие люди. Трудности, о которых пойдет у нас разговор, очень часто происхождением своим обязаны переводчикам, которые, даже руководствуясь самыми благими намерениями, отнюдь не всегда были ограждаемы этими намерениями, от становящихся со временем все более очевидными печальных ошибок.
К примеру, в Книге Левит (Лев. 27:29) читаем (в Синодальном переводе, имеющем сегодня самое широкое хождение): «все заклятое, что заклято от людей, не выкупается: оно должно быть предано смерти». Прежде, чем надвинуться на прямо-таки зловещее доктринальное несоответствие, поясним для читателя, о чем здесь идет речь; поясним с оглядкой на контекст. В большей части 27-й главы говорится о возможности и праве человека посвящать любое свое имущество Господу, выражаясь современным языком, передавать его в церковное владение. Вместе с тем признается, притом как совсем не постыдное, право и выкупать некогда посвященное обратно. Резонным условием такого выкупа объявляется уплата пятой части прежней цены в дополнение к самой этой возвращаемой цене. Выкупу подлежит все, что угодно, кроме одного. Это исключение как раз и оговаривается в 29-м стихе, о котором мы заговорили. Слово «заклятое» означает в Синодальном переводе «посвященное». Стало быть, текст надо понимать так, что выкуплен, отъят у церкви не может быть только человек (никто из/от людей). Эта первая часть стиха не вызывает сомнений, ничем не может смутить истинного христианина, но вот продолжение его: «оно должно быть предано смерти», конечно же, «напрягает», выражаясь современно. Я ставил простенький опыт: читал самым разным людям этот стих, и все они, как один, «напрягались» пусть и в разной форме, но совершенно одинаково по сути говорили, что им жутковато слышать здесь нечто «языческое» или по крайней мере «инквизиторское». Понятно, что эффект этот явно не согласовывался для «смущавшихся» с общим христианским пафосом текста.
А дело все было в том, что, неважно по каким причинам, авторы Синодального перевода не убоялись своей неосторожности, не «просчитали» неизбежную накладку, порождаемую несоответствием скоропалительно найденной языковой формулы тому, что они держали в уме. Как же быть теперь? Ошибку надо исправить. Вернее, нужно рассеять недоразумение. В чем же это недоразумение, с чем оно связано? Подвело неполногласие: «пере» заменили на «пре», и получилось не то, что хотели сказать, что держали в уме. Речь шла о том, что люди в отличие от всего другого, не выкупаются, передаются, передоверяются смерти одной. Иначе говоря, они остаются посвященными Богу (невыкупленными) до самой своей смерти. Их нельзя выкупить. Но их и не подталкивают к смерти :не предают ей, а просто оставляют в некогда случившемся состоянии до смерти, которая одна только получит права на них в свой срок. В выявленной логике стих должен выглядеть примерно так: « оно (и) должно (ы) быть передоверено смерти». Или: « только смерть получит права на них в свой срок».
После примера из мало кем читаемой Книги Левит предложим другой – из текста каждодневного «пользования». В классической и всеми любимой, глубоко почитаемой молитве «Отче наш» есть формула, которую все «стерпливают» только потому, что в известном смысле не «читают» ее, то есть, читают, но не ее, а лишь свое, «переживание» чего-то заведомо верного, дорогого, но, увы! скорее подразумеваемого, нежели прямо представленного в тексте. Если же вглядеться в собственно текст, то в формуле, которую мы так и не привели пока, не может не вызвать недоумения нечаянно зафиксированная, словесно оформленная, с позволения сказать, «логика». Мы взяли последнее слово в кавычки, потому что, о логике-то здесь меньше всего и можно говорить, о доктринальной логике.
Вот эта формула: «и не введи нас во искушение». Повелительно-просительная форма глагола в стихийно-нормальном режиме современного чтения роковым образом говорит о нарушении «презумпции невиновности» Господа, Который «подозревается» в способности и, может быть, даже готовности искушать слабых мира сего. Иначе как кощунственным такое представление назвать невозможно. Оно, слава Богу, и не является сознанию читателя, но только потому как раз, что читается, как мы уже сказали, не сама эта формула, а нечто другое, давно и привычно подразумеваемое по традиции.
Как и в первом случае со стихом из Книги Левит, я опять-таки ставил неоднократно опыт: просил практикующих священнослужителей объяснить мне этот стих. Все они, сколько их ни было, начинали одинаково: «Мы имеем в виду…» На это я отвечал: «Что вы имеете в виду нечто лучшее, чем то, что прямо сказано в тексте, – это понятно. Но ведь это именно вы «имеете в виду». А что будет на уме у читателя, который впервые откроет Священное Писание, этого вы своим предварительным знанием предопределить, конечно же, не можете. И вот, этот бедный читатель, весьма возможно (в силу как раз обыкновения читать буквально только то, что написано «топором») прочитает приведенный стих как свидетельство и о возможной угрозе, которая может проистекать от Бога. В качестве одной из альтернатив можно предложить вдумчивому, исследующему читателю такое: «и не оставь нас пред искушением». Не настаивая на такой именно версии, мы, однако же, твердо убеждены, что в любом случае от формулы «не введи…» нужно уходить.
Но кто будет «уходить?» – Тут мы подходим к обсуждению третьей причины того, что сегодняшнему читателю-неофиту «не в подъем» во многом темный для него текст Библии. Однако же не секрет, что немало в этом мире таких церковных наставников, которые совсем не расположены к паритетному диалогу со своей паствой. «Исследованию» Библии в союзе с «задумывающимися» прихожанами многие их них предпочитают лишь дежурное поминание истин Писания.
Последнее прямо-таки обязывает меня вывести в осадок следующую мысль: читатели начнут исследовать Писание, когда этого захотят пастыри. Мне могут возразить, что иные пастыри уже и начали не почитать только, но именно исследовать начали, да только «толпа» вот к такому чтению не готова. На это можно возразить, то такое мнение есть удобная «клевета», любезная сердцу тех, кто таким образом «благообразно» оправдывает собственные нелюбопытство и лень. Мне лично случалось встречать очень многих людей, которые как раз «любопытствуют», «сомневаются», ищут, рискуют погружаться в глубины Священного Писания, но не находят поддержки своему «дилетантскому» энтузиазму. «Профессионалы» зачастую ставят себя выше их «детской» любознательности. Но никогда не следует забывать завет Христа, что именно «детям», единственно им и стоит уподобляться. К этому можно присовокупить и другое свидетельство: «Духовенство наше не отвечает на вопросы народа давно уже. Кроме иных, еще горящих огнем ревности о Христе, священников…». Свидетельство это дорогого стоит. Сказал-то ведь это не иной кто, как Федор Михайлович Достоевский, не последний христианин на Руси.
Что же касается способностей «толпы», то вот пример из другой, что называется, оперы: в Старой Руссе давно уже из года в год проводятся Чтения, посвященные творчеству Ф.М. Достоевского. Главные участники их – ученики обычных российских (по преимуществу деревенских даже) школ. «Дети» исследуют (!) Достоевского. Могут! Очень даже могут!
Если можно организовывать конференции по творчеству писателя, почему нельзя и по изучению Библии собрать всех вместе: неравнодушных пастырей и любознательную паству?
В.В. Сергеев
Из архива журнала «Покров», 2008 г.