К 20-летию возрождения монашеской жизни в Свято-Троицкой Александро-Невской Лавре
14 мая 1703 г. на берегах Невы было теплым и солнечным… В этот день Петр I, как утверждает анонимное сочинение «О зачатии и здании царствующего града Санкт-Петербурга», совершал плавание на шлюпках и с воды «усмотрел удобный остров к строению города…» Государь высадился здесь, и тут раздался шум в воздухе, и все увидели «орла парящего». Слышен был «шум от парения крыл его».
Сияло солнце, палили пушки, а орел парил над государем и в Пятидесятницу, когда царь, вопреки советам фортификаторов, отверг неподверженное наводнениям место при впадении Охты в Неву и заложил новую крепость на Заячьем острове.
Тогда государя сопровождало духовенство, генералитет и статские чины. На глазах у всех, после молебна и водосвятия, Петр I взял у солдата багинет (штык), вырезал два куска дерна и, положив их крестообразно, сказал: «Здесь быть городу».
Потом в землю был закопан ковчег с мощами Андрея Первозванного. Над ковчегом соорудили каменную крышку с надписью: «От воплощения Иисуса Христа 1703 мая 16 основан царствующий град Санкт-Петербург великим государем царем и великим князем Петром Алексеевичем, самодержцем всероссийским».
И снова возник в небе орел – «с великим шумом парения крыл от высоты спустился и парил над оным островом».
Однако закладка города этим не ограничилась. Поразмыслив, Петр I приказал «пробить в землю две дыры и, вырубив две березы тонкие, но длинные, и, вершины тех берез свертев», вставил деревца в землю наподобие ворот.
Орел же опустился с высоты и «сел на оных воротах». С ворот орла выстрелом из ружья снял ефрейтор Одинцов и поднес его государю, который, перевязав у орла ноги, посадил его себе на руку, а позднее пожаловал гордую птицу комендантским званием.
У Александра Сергеевича Пушкина в знаменитом описании этих событий орлов нет…
«На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася, бедный чёлн
По ней стремился одиноко,
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.
И думал он:
«Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложён
На зло надменному соседу».
Но хотя все тут подчеркнуто реалистично, первые строфы вступления к «Медному всаднику» возносят нас в петровскую мифологию, стремительнее ручных орлов, на которых оттачивало свое остроумие не одно поколение российских историков.
Читая пушкинские строки, мы представляем Петра I стоящим на земле, на которую никогда не ступала нога русского человека, и в результате, с легкой руки поэта, в общественном сознании сложилось устойчивое убеждение, будто земли вокруг Петербурга в допетровские времена представляли собою неведомую и чуждую православной Руси территорию.
И ведь известно, что свет православия воссиял над Ладогой задолго до Крещения Руси, и это отсюда, из древнего уже тогда Валаамского монастыря, уходил крестить язычников Ростовской земли преподобный Авраамий. И то, что самая первая столица Руси, Старая Ладога, тоже находится в двух часах езды от Санкт-Петербурга, – неоспоримый факт. И русская крепость Орешек, которую всего за полгода до основания Петербурга отбил у шведов Петр I, тоже ведь стояла здесь почти четыре столетия…
Но все эти факты, а вместе с ними и вся веками намоленная русская земля, что окружала место закладки будущей столицы Российской империи, одной только силою пушкинского гения оказались отодвинутыми от Санкт-Петербурга.
Однако Пушкин не был бы Пушкиным, если бы ограничился поставленными ему рамками. Читаешь «Медного всадника» и понимаешь, что А.С. Пушкин погружался в петровскую мифологию только для того, чтобы изобразить внутреннее состояние Петра I, чтобы объяснить выбор, сделанный первым русским императором.
Место, где вскоре поднялся Санкт-Петербург, действительно было пустым. Из-за постоянных наводнений здесь не строили ничего, кроме убогих изб чухонских рыбаков.
Но такое пустое место и искал Петр I. Он все делал сам, и даже когда совершал то, что было предопределено всем ходом русской истории, действовал так, как будто никакой истории не было до него, и вся она – это болезнь всех реформаторов в нашей стране! – только при нем и начинается.
Санкт-Петербург закладывался им как город-символ разрыва новой России с древней Русью. Возможно, подсознательно, но Петр I выбрал для города именно то место древней земли, которое, действительно, всегда было пустым, которое и не могло быть никем населено в силу незащищенности от природных катаклизмов.
Сюда уводил Петр I созидаемую им империю, здесь, на заливаемой наводнениями земле, пытался укрыть он от нелюбимой им Святой Руси свою веру в Бога.
Осуществить задуманное было невозможно, и хотя Петр I прилагал все силы, чтобы достичь своей цели, все получалось не так, как задумывал он, а так, как должно быть.
Особенно ярко проявилось это в истории закладки Александро-Невской Лавры.
Петр I знал, что вблизи основанного им Санкт-Петербурга в 1240 г. произошла знаменитая Невская битва, в которой святой благоверный князь Александр Невский разгромил шведов…
По-видимому, никто из русских царей не искал помощи и покровительства святого благоверного князя Александра Невского так целеустремленно, как Петр I.
Никаких свидетельств, что святой князь покровительствовал Петру I в его битвах, не сохранилось, но то, что первый русский император всячески стремился связать свои победы над шведами с именем Александра Невского, очевидно.
Неверным отзвуком аукнулся этот выбор и в выборе места будущего монастыря.
Как пишет П.Н. Петров, один из первых историков Петербурга, «на месте Александро-Невской Лавры находилась деревня Вихтула, которую первоначально описыватели местности Петербурга, по слуху, с чего-то назвали Викторы, приурочивая к ней место боя Александра Невского с Биргером».
Ошибка очевидная, но – увы! – очень многое в эпохе Петра I было составлено из таких ошибок. Впрочем, и ошибки эти тоже порою несли свет Божьего промысла, но об этом чуть позднее…
Мысль о строительстве монастыря во имя Александра Невского окончательно оформилась у Петра I к 1710 г. Как отмечено в его журнале за июль 1710 г.: «Государь, будучи в Петербурге, осматривал места, где указал строить монастырь во имя Святой Троицы и святого Александра Невского». Строительные работы начались на левом берегу Черной речки (Монастырки) 20 февраля 1712 г., и 14 июля была заложена деревянная Благовещенская церковь, которую освятили 25 марта 1713 г.
Новый монастырь, по замыслу Петра, должен был занять первенствующее место среди русских монастырей, и скоро здесь развернулось строительство каменных храмов. Причем с каждым годом мысль эта становилась все навязчивей.
В конце мая 1723 г. Петр I устроил шумные торжества с участием «дедушки русского флота», ботика «Св. Николай», который специально был доставлен по этому случаю в Шлиссельбург. Здесь Петр I, как в далеком детстве, самолично спустил ботик на воду. Сопровождаемый девятью галерами ботик поплыл в Петербург. Грохотом барабанов, звоном литавр, ружейной пальбой приветствовали «дедушку русского флота» выстроенные вдоль берегов полки.
В Александро-Невском монастыре «дедушку» уже ожидала императрица с министрами и генералитетом. Был произведен салют и из орудий, стоявших на монастырских стенах.
Не рискнем утверждать, что именно детские воспоминания о плаваниях по Плещееву озеру, о Переславле-Залесском, и определили решение перевезти в Петербург еще и святые мощи благоверного князя, но доподлинно известно, что вечером 29 мая 1723 г., накануне своего дня рождения, когда по бледному петербургскому небу уже рассыпались огни фейерверков, Петр I, вспомнив, что завтра еще и день рождения Александра Невского, приказал: обретающиеся в соборе Рождества Богородицы во Владимире мощи благоверного князя перенести в Александро-Невский монастырь.
Срочно был изготовлен ковчег с балдахином для помещения в него раки с мощами. По описаниям ковчег был 5 аршин 10 вершков в высоту, в длину – 11 аршин, в ширину – 7 аршин. Несли ковчег 150 человек.
11 августа все приготовления были закончены, и после литургии и водосвятного молебна святые мощи вынесли из собора Рождества Богородицы через южные двери и поставили в ковчег. Тут и выяснилось, что ни через одни ворота ковчег не проходит. Монастырь словно бы не отпускал принявшего перед кончиной схиму Александра Невского… Пришлось разбирать стену. Однако задержки на этом не кончились. Когда несли ковчег через торговую площадь, тоже все время останавливались – ломали прилавки.
«И вынесли из города святые мощи с крестами и со звоном и с провожанием духовных персон и светских всяких чинов жителей, со множеством народа, несли святые мощи за город… – записывал в журнале архимандрит Сергий. – И вынесли, и поставили на Студеной горе».
Был уже вечер. Начинался дождь. Внизу, в городе, во всех церквях и монастырях не смолкал колокольный звон. Путь оказался трудным и неподготовленным. Как пишет в журнале архимандрит Сергий, «была остановка на реке за худым мостом, стояли долго и мост делали», а однажды – «мост под мощами обломился», иногда – «дождь во весь день и дорога огрязла».
18 августа мощи подошли к Москве. Весь день звонили тогда колокола в Первопрестольной. 26 августа – в Твери, 10 сентября были в Новгороде…
Перенесение мощей Александра Невского задумывалось по подобию перенесения с Соловков мощей святого Филиппа, митрополита Московского, осуществленного во времена правления отца Петра I – царя Алексея Михайловича. И хотя будущему патриарху Никону пришлось преодолеть тогда на своем пути немало препятствий, он справился со своей задачей намного успешнее, нежели Петровские посланцы.
Впрочем, могло ли быть иначе. Во времена Никона праздником было само прибытие святых мощей в Москву. Петр I день прибытия святых мощей назначил, как он это любил, по своей «державной воле».
Государственная, державная символика – Петр I стремился подчеркнуть преемственность своего дела, божественный промысел основания Санкт-Петербурга – преобладала. Политический смысл затенял мистическую суть происходящего.
Только 16 сентября святые мощи прибыли в Шлиссельбург. Уже безнадежно запаздывали к торжествам, намеченным Петром I в честь годовщины заключения Ништадтского мира, и решено было оставить святые мощи благоверного князя Александра Невского в Шлиссельбургской церкви Благовещения на зиму…
Здесь они попали в печально-знаменитый шлиссельбургский пожар… Грозное предупреждение видится в нем. Подобно пожару, охватившему церковь Рождества Богородицы 13 мая 1491 г., когда распространилась в Москве ересь жидовствующих, шлиссельбургский пожар близок по времени к 17 мая 1722 г., когда по настоянию Петра I Синодом была отменена тайна исповеди. После отмены патриаршества и введения Духовного регламента это был самый чувствительный удар, нанесенный Петром I по Русской Православной Церкви, которую как саму суть русской жизни всегда защищал Александр Невский…
Но мистическая суть перенесения мощей Александра Невского не ограничивалась этим предупреждением, ее не могло затенить никакое своеволие Петра I, и мы, живущие столетия спустя, ясно видим это…
Только на следующий, 1724 г., мощи Александра Невского прибыли в Санкт-Петербург. 30 августа 1724 г., в третью годовщину заключения Ништадтского мира, процессию встретил сам император. Под пушечный салют и звон колоколов мощи были помещены в освященную к этому событию церковь во имя святого благоверного князя Александра Невского.
«Встреча святыни в Петербурге была весьма торжественна, – пишет в своей монографии М. Хитров. – Император со свитой прибыл на галере к устью Ижоры. Благоговейно сняв святыню с яхты и поставив на галеру, государь повелел своим вельможам взяться за весла, а сам управлял рулем. Во время плавания раздавалась непрерывная пушечная пальба. То и дело из Петербурга прибывали новые галеры со знатными лицами, а во главе их – «ботик Петра Великого», тоже отдавший салют своими небольшими медными пушками. Шествие приближалось к Петербургу. Мысли всех невольно неслись к той отдаленной эпохе, когда на берегах Невы и Ижоры Александр торжествовал свою победу над врагами. Шествие остановилось у пристани, нарочно для сего устроенной. Там святыню сняли с галеры, и знатнейшие особы понесли ее в монастырь».
На следующий день император снова прибыл в Александро-Невскую обитель и раздавал здесь гравированный на меди план будущих монастырских построек. Тогда же установлено было праздновать торжество перенесения святых мощей ежегодно, 30 августа.
«Так, – пишет М. Хитров, – исполнилось заветное желание Петра Великого. Через полгода его не стало…»
Казалось бы, Петр I, как всегда, поступил по-своему. Прибытие мощей святого благоверного князя Александра Невского состоялось, как и намечал он, в годовщину заключения победного для России Ништадтского мира. Державная воля государя, пусть и с опозданием на год, одержала верх.
Но посмотрите, где встречают мощи! В устье Ижоры…
Именно там, где и происходила Невская битва, хотя местом ее Петр I ошибочно считал территорию нынешней Александро-Невской Лавры. Святой благоверный князь все же остановился на месте своей первой блистательной победы. И это ли не знак, явленный нам свыше? Это ли не глагол, в сиянии которого меркнут все помпезные торжества, ожидающие процессию в Петербурге?
Повторим, что возведение святого благоверного князя Александра Невского в ранг небесного патрона новой русской столицы – акция более политическая, нежели церковная. Необходима она была прежде всего как аргумент с противниками новшеств, с приверженцами старины…
Но воля Петра I – это воля Петра I, а воля Божия – это воля Божия. И ничего не совершается в мире вопреки Божией воле.
Петр I строил Петербург еще и как знак разрыва его России с прежней московской Русью, построенной потомками Александра Невского. Жалким по сравнению с этим прорывом Запада в Россию выглядел десант крестоносца Биргера, разгромленный здесь Александром Невским пять столетий назад…
Но снова является сюда святой князь Александр Невский, и более того, он, принявший перед кончиной монашескую схиму, снова призывается к служению уже новой, петровской России. Свидетельство тому – указ писать иконы святого князя отныне не в монашеском облачении, а в военных доспехах. И уже понятно, что все это совершается в разрез с волей Петра I, но противопоставить призванному им святому князю, императору-самодержцу было нечего…
Николай Коняев
СПРАВКА
Николай Михайлович Коняев (род. в 1949 г.) – писатель, историк, председатель Православного общества писателей Санкт-Петербурга, секретарь Правления Союза писателей России, член-корреспондент Международной славянской академии, автор книг «Русский хронограф», «Устроители Святой Руси», «Свет Валаама», «Апостольский колокол», «Рубцовский вальс» и многих других.