Жизнеописание схиархимандрита Виталия (Сидоренко; 1928–1992)
Родился Виталий (в монашестве имя у него сохранится) на юге России в селе Екатериновке Краснодарского края в 1928 г. Эпоха уже была постреволюционная, народ учили жить без Бога. А мать будущего подвижника молилась: «Господи, дай мне такое дитя, чтобы оно было угодно Тебе и людям». Возможно, именно эта просьба родительницы и определила суть жизни и подвига ее сына. Он стал юродивым.
Юродивый – это тот, кто угоден Богу и, по крайней мере, интересен, а зачастую и любим большинством народа. Тогда же в ответ на мольбы матери, уже носящей под сердцем младенца, приснился ей сон: два ярких солнца. «Откуда два солнца?» – удивилась она. «Одно солнце в твоем чреве», – был ответ.
Это солнышко уже в юные годы постоянно укатывало в церковь, за что бывало бито даже мамой. «Мать выпорет, поплачу – и слава Богу, – писал он позже в письме к одной из духовных чад, поясняя далее, почему доставалось. – В юности работал в колхозе, но не давали мне зарплату. А не давали за то, что ежели среди седмицы праздник, то я бросал работу – и в Божий храм. Вот и не давали».
Предпочтение церковных праздников материальной мзде за трудодни окончательно выковали характер юродивого. В церкви, как известно, каждый день – праздник! Виталий принял на себя подвиг странничества. Работать в колхозе начал с девяти лет, с 14-ти уже бродяжничал.
В 20 лет Виталий решает поступить в монастырь. Шел 1948 г., двумя годами ранее в подмосковном Загорске (до революции и ныне – Сергиев Посад) вновь открылась Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Виталий поехал туда. Трудился там на восстановлении лаврских стен. Однако для него самого эти стены не стали ограждением от мира. Не имеющий необходимых документов, чтобы по установленным правилам того времени остаться в обители, оболганный в воровстве, он по совету лаврских духовников отправился в известную Глинскую пустынь.
«Сторож! сколько ночи?» (Ис. 21:11) – этими пророческими словами ночные сторожа пустыни могли встречать друг друга. В обителях вся жизнь насельников возводится к библейскому и особенно евангельскому прототипам. Брат Виталий вместе со ставшим ему другом иеродиаконом Ефремом были ночными сторожами. Отец Ефрем юродствовал – и близость подвигов объединила подвижников.
Спустя десяток с лишним лет, когда советская власть закроет Глинскую пустынь, отец Виталий будет, снова юродствуя, скитаться, а иеродиакона Ефрема насильно заточат в психиатрическую больницу, устроенную на территории Вышенской обители под Рязанью. Он будет юродствовать и в этом святом месте, а народ все также будет ехать к угоднику Божию за духовными советами и утешением. Для самих же блаженных то редкое утешение, которое они могут снискать не от Господа, а в горизонтали человеческих взаимоотношений, – встреча на жизненном пути с единомышленником-юродивым.
Разве тот, кто, подобно Ксении Петербургской или другим таким же человекам не от мира сего, не молился студеными ночами напролет в заснеженном поле, поймет брата Виталия, который вышел на середину замерзшей речки и стал молиться? На сильном морозе ноги его примерзли ко льду. Божия Матерь явилась глинскому старцу Андронику (Лукашу): «Спасай чадо мое!» – сказала Она. Сразу стали искать именно брата Виталия, побежали на реку и увидели, что он не может встать. Взяли топорики – пришлось вырубать лед, точно готовилась Иордань.
Если это прообразовательно крещенская история, то была в монастырской жизни брата Виталия и полная световой стихии условно Фаворская история.
Одно время он нес в пустыни послушание за свечным ящиком. После службы приходилось задерживаться – считать выручку. «Мытарь», «торгующий в храме» – таковых Христос из храма изгонял бичом (см.: Ин. 2:13–17). Сколько поводов для смирения давало это послушание! А тут еще и возвращаясь поздно, чтобы не будить братию, Виталий ложился спать у дверей братского корпуса прямо на улице, подобно юродивым с неисправными светильниками, запоздавшими явиться Жениху (Мф. 25:1–12). Смирение инок положил в основу своего подвига.
Виталий нередко воздерживался от общей монастырской трапезы и ел отбросы: прежде чем они шли бычкам, он их перебирал и все, что еще можно было съесть – а в монастырях не оставляют весомых объедков, – съедал. Старцы ругали его за это, говорили, чтобы он, хоть ограниченно, но кушал со всеми. Но сердиться долго на него было невозможно. Его полная незлобивость и простота рассеивали энергию даже праведного гнева. Любящему Бога позволяли делать то, что он сам в стремлении угодить Господу желает.
В 1958 г. 18 октября преставился всеми любимый настоятель, схиархимандрит Серафим (Амелин). Когда гроб с телом отца Серафима был поставлен на ночь в храм и братия разошлась на время отдохнуть, Виталий открыл свечной ящик, достал оттуда все свечи и пучками поставил их у каждого образа. Яркий свет в храме заметили отец Андроник (Лукаш) и отец Серафим (Романцов). Думая, что в церкви пожар, они побежали в храм и увидели там брата Виталия, читающего Евангелие. Отец Серафим рассердился: «Кто тебя благословил столько свечей зажечь?!» Виталий отвечает: «Отец Серафим». – «Я?!» – «Благословил святой отец Серафим (Амелин)», – спокойно произнес послушник имя почившего. Старцы ушли, оставив его до утра.
Это не единственный случай «благой растраты». Как-то раз, во время отсутствия отца Серафима (Романцова), брат Виталий, на которого тот оставил свою келью, стал раздавать из нее богомольцам вещи, посуду, деньги на дорогу. Монахиням из Золотоноши (город в Черкасской области), которым помогал тогда монастырь, он отдал одеяла. Вернувшись и узнав о случившемся, отец Серафим был грозен. Вещи пришлось вернуть. Но через два года, когда закрывали обитель, отец Серафим сам все раздал нуждающимся, и поступок послушника был расценен как предвидение…
В конце 1950-х – начале 1960-х гг. после закрытия Глинской пустыни отец Виталий странствовал. Зачастую вместе с ним странствовали почему-то именно сестры во Христе – он уже тогда проявлял качества пастыря – но стражи порядка их неизменно воспринимали за «шайку преступников». Спасать «главарю» своих подопечных приходилось юродством.
Схиигумения Серафима рассказывает: «Возвращались мы из храма. Не дойдя до дома, столкнулись с милицией. Тогда отец Виталий, увидев около одного дома корыто с дождевой водой, не раздумывая лег в него во всей одежде и в сапогах и стал плескаться. Милиционер испугался и закричал: «Скорее ведите больного домой, а то замерзнет!» Так отец Виталий спас нас от ареста».
Однажды мотоцикл с вооруженными милиционерами остановился прямо перед отцом Виталием, когда он шел со своей очередной «шайкой». «Кто такие? Откуда? Документы!» Но он так ласково к ним обратился, что они были крайне изумлены. Поклонился, поцеловал их в плечи со словами: «Вы наши Ангелы Хранители, наши защитники». Вся злоба их растаяла, и они, попросив его помолиться, уехали. Только спустя некоторое время он сказал: «А ведь они специально за мной ехали».
Странствуя, брат Виталий ходил всегда в подряснике и с дорожным посохом – его невозможно было не заметить. «Я иду – на пути речка, перешел через нее – стоит постовой, – рассказывал он духовной дочери. – Я ему в ножки поклонился, он повернулся спиной, как будто не заметил, – я и прошел. А в другом месте меня как барина встречали на машине. Возили меня в дом, очень красивый. Там меня гладили». Это означало, что его били.
Вот что рассказывал о себе батюшка по воспоминаниям одной духовной дочери: «В одном городе донесли на меня, и я попал в милицию, а потом в тюремную камеру. В камере было несколько человек, среди них был преступник, которому присудили 25 лет за убийства и кражи. От табачного дыма в камере стоял густой туман. Заключенные стали бить меня кулаками и ногами так, что не помню, как очутился под нарами. Но Господь милостивый утешил меня благодатью. Я лежал на прохладном полу и молился. Дым от табака стал похожим на благовоние ладана. Через некоторое время меня зовут: «Попик, а ну, вылазь к нам – расскажешь что-нибудь». И стал я с ними беседовать. Такая беседа пошла, со слезами и покаянием, что не заметили, как прошла целая ночь. Все это время за нами в глазок подсматривал дежурный. И наутро меня за эту беседу избили уже тюремные надзиратели».
В конце 1970-х гг. у отца Виталия обострилась желудочная болезнь. «Что такое язва? – как-то признался он, – это как сноп игл вонзается». Но он никогда не жаловался и всегда говорил: «Я здрав». А сам, бывало, чтобы не закричать от боли, бегал вприпрыжку по двору, как бы юродствуя, и делал вид, что ему очень весело…
Тогда, в мае 1979 г., его уговорили ехать в Свято-Троицкую Сергиеву Лавру под благословение Преподобного Сергия, лечиться. Преподаватель Московской духовной академии и семинарии (МДАиС) архимандрит Иннокентий (Просвирин) предложил ему поселиться в своем домике недалеко от Лавры.
Вспоминает преподаватель МДАиС архимандрит Платон (Игумнов): «Я узнал об отце Виталии в 1979 г., когда окончил Духовную академию и готовился принять священный сан. Нас познакомил отец Иннокентий, который сказал мне и другим преподавателям академии: «Вы имеете величайшую возможность услышать человека Божия». Отец Иннокентий говорил, что слова отца Виталия имеют необыкновенную ценность, что каждое его слово надо ловить и внимать ему, жить этим словом, потому что это словеса Божии, обращенные лично к нам. Говорил отец Виталий очень просто, приводил поучения святых отцов, иногда примеры из житий, или начинал рассказывать как бы о себе, о своем недостоинстве, о каких-то своих ошибках, таким образом прикровенно назидая кого-то из окружающих. Когда я смотрел на отца Виталия, бывало такое впечатление, что он к чему-то прислушивается, будто получает что-то извне, ведя с кем-то невидимый диалог. Для нас он говорил как бы внешне, но главное для него совершалось не здесь. Он словно внимал чему-то, получая какое-то наставление, чтобы передать его другим. Получал – и тут же отдавал. В облике отца Виталия была особая просветленность. Он был самой любовью. И проявлялось это прежде всего в его взгляде, который был не просто спокойным, радостным, а каким-то веселым, по-детски озорным».
Ольга Орлова
Литература
О жизни схиархимандрита Виталия. М.: Издательство Новоспасского монастыря, 2002.